Глава 19
2.19
Мне теперь ничего не страшно
Салон представительского автомобиля Карамазова пах новой кожей и сигарами. Мирон почти утонул в мягком кресле, которое сразу подстроилось под его фигуру, да еще и принялось массировать спину.
Старик сидел напротив. Между ними столик с напитками, лёгкой закуской — сасими, маринованные ростки бамбука, мидии с оливковым маслом.
Машину вёл Иск-Ин. На месте шофёра никого не было — хотя рулевая колонка и ручка переключения передач были на месте. Приборная панель вспучивалась жидкополимерным экраном, на котором всё время менялся узор из огоньков.
Совсем, как сейф, — подумал Мирон, вспомнив танец светодиодов на сервере в кабинете Платона.
— Вы знаете, где искать Амели? — спросил он.
Оставшись наедине со стариком, он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Я всегда знаю, где моя внучка, — устало ответил Карамазов.
Мирон вспомнил, что он уже упоминал имплант — что-то там о мониторинге всех функций организма.
— А она знает о том, что вы за ней наблюдаете?
— Разумеется.
— Но всё равно строит против вас козни, — восхитился Мирон. — Она или очень умная, или сумасшедшая.
— Всего понемногу, — согласился старик.
Даже в мягком, как перина, кресле он умудрялся сидеть очень прямо. Выставив подбородок и сложив руки на груди, он напоминал фотографию какого-то древнего, из прошлого века, политического деятеля.
— Но вы всё равно её любите, — сказал Мирон. Глаза старика на мгновение подёрнулись мутной плёнкой.
— Я её вырастил, — сказал он. — Её отец… Он недееспособен. Очень давно. Мать не интересовалась дочкой — роль светской львицы ей нравилась больше, чем роль матери. И я взял воспитание девочки на себя.
— Наверное, баловали. Заваливали подарками…
— Лучше бы я так и делал, — грустно ответил Карамазов. — Но я всё время боялся вырастить избалованную капризную принцессу — как случилось с её отцом. И пытался привить внучке понятие дисциплины. Держал дистанцию. Она получила прекрасное образование — во всех областях. От музыки и науки, до боевых искусств. Но лучше бы вместо этого я водил её в парк, кататься на каруселях…
— Вы сами учили её?
— Я в те времена много работал. У меня не было времени заниматься ребенком… лично.
— И тогда вы приставили к ней своего клона. Ясунаро.
— Это было лучшее, что я мог сделать. Во всяком случае, тогда так казалось… Слишком поздно я понял, что совершил ошибку, — старик потянулся к столику, взял квадратную бутылку, на вид — очень тяжелую, и плеснул из неё в широкий стакан. По салону поплыл запах древесной золы и хвои. Мирону он не предложил.
— Какую? — он сам налил себе выпить — чуть меньше, чем у старика. Но в горле слишком пересохло, а воды не хотелось.
— Я всю жизнь жертвовал близкими людьми ради работы. Казалось, так я о них забочусь. Наращивая броню капитала, не позволяю невзгодам прорваться в их уютный мирок.
— Золотая клетка.
— Скорее, бункер, — усмехнулся Карамазов. Стального цвета усы чуть разошлись над верхней губой. — Комфортабельный, набитый деликатесами и игрушками бункер. Мой сын не выдержал такого давления. Впал в детство. Сноха, вовремя распознав опасность — сбежала. А вот Орэн… Мне всегда казалось, что она из другого теста. Что она крепкая, устойчивая. Не поддастся соблазнам. Станет моим продолжением.
Перед глазами Мирона возник образ Амели. Короткая юбка, огненно-оранжевая шубка… Нервический смех, безумный, оторванный от реальности взгляд. Платон сказал: она или сумасшедшая, или очень хорошая актриса.
— Возможно, вы правы, — сказал он, глядя на старика. На его по линейке подстриженные усы, жесткую осанку, на стрелки брюк и начищенные до блеска ботинки. — Она — ваше продолжение. В изменившемся мире.
Карамазов тяжело вздохнул и поставил стакан обратно на столик.
— Я должен тебе кое-что сказать, — произнёс он, сцепив руки с худыми мосластыми пальцами на колене. — Что бы там не говорили Китано и Сергей, я виноват в смерти твоего отца больше всех. Я прошу за это прощения, — он наклонил голову с безупречным серо-стальным пробором. Мирон промолчал. — Чувство вины — одно из самых тяжелых в жизни, — продолжил старик. — От него невозможно избавиться. С годами оно не уменьшается, а только растёт. И причиняет боль. Как злокачественная опухоль.
Мирон всё еще молчал. Он чувствовал, как тишина ходит между ним и Карамазовым, подобно маятнику с остро отточенным лезвием, но в горле набух колючий ком, который мешал говорить.
В какой-то момент он попытался представить, на что была бы похожа их жизнь, если бы отец не умер. Они бы не переехали из своего загородного дома в тесную трёшку с клопами и плесенью по углам, мать не начала бы пить…
— Это вы устроили нам с Платоном обучение в той школе? — вдруг спросил он. — Пенсия за отца была мизерной, и у матери точно не было денег на нашу учёбу. Школа, затем — колледж, университет… Это были вы?
— Да, — просто кивнул старик. — Хотел заглушить чувство вины. Пытался хоть что-то исправить.
— Значит, Платона в свою компанию тоже взяли вы?
— Он не такой, как ты, — сказал старик, будто извиняясь. — У него никогда не было твоей силы воли, твоей смелости. В обычной жизни он чувствовал себя…
— Лишним, — кивнул Мирон. — Боязнь прикосновений, вечный страх перед заразой, неспособность принятия социальных норм…
— Ты — другой, — согласился Карамазов. — Хотя вы очень похожи, ты, Мирон, смог выжить самостоятельно. Мне всегда в тебе это нравилось.
Мирон вновь сглотнул.
— Получается, вы следили за нами обоими? Так же, как и за своей внучкой?
— Не следил. Присматривал. Понимаешь, мне было так спокойнее.
Откинувшись на мягкий подголовник, Мирон закрыл глаза. Теперь многое встало на свои места. Неожиданные совпадения, мелкие случайности — на которые обычный человек не обращает внимания. Однажды его поймали с толстой пачкой незаконной налички, а потом отпустили. Сказали, что на первый раз прощают… Он, молодой, посчитал это счастливым избавлением, хорошей кармой, везением, наконец. И не задумался, что другие за такое же нарушение получили по солидному сроку в исправительных Ваннах…
Тишину нарушил неожиданный звонок. Мирон вздрогнул, открыл глаза… Старик Карамазов, достав из внутреннего кармана пиджака допотопный сотовый телефон — такой же, как у полковника — слушал, приложив его к уху. Затем кивнул, сказал что-то по-японски, убрал древний аппарат обратно в карман и посмотрел на Мирона.
— Тебя настоятельно просят надеть Плюсы, — сказал он.
Мирон не сразу понял, о чём речь. Долгое время он вообще не вынимал прозрачных пиявок из ушей, привык к ним, слился в одно целое. Затем, после битвы с якудза в монастыре, снял и убрал подальше. Постарался забыть. И ведь почти получилось…
Пошарив в кармане куртки, он нащупал мягкие наушники, вытащил и вставил в ушные раковины.
— Привет, аллигатор, — тут же раздался призрачный голос в голове.
— Привет, крокодил, — одними губами ответил Мирон. Почему-то при Карамазове не хотелось пользоваться детскими прозвищами. — Как ты меня нашел?
— Потребовалось некоторое время, но после того, как я распространился на всю Сеть, это не составило труда.
— Значит, у тебя получилось?
— Похоже на то.
— Ну и как оно? Чувствуешь себя богом?
— Скорее, Творцом.
— Выходит, помощь тебе больше не нужна… — Мирон испытал лёгкий укол сожаления.
— Выходит, так, — согласился брат. — Но оказалось, мне от тебя нужно совсем другое.
— Снова что-нибудь украсть? Может, кого-то убить? — вслед за сожалением Мирон испытал горечь. Он всегда будет для Платона периферийным устройством. Готовым исполнять все его прихоти — там, где он не может этого сделать сам…
— Мне нужен собеседник. Друг. Человек, который меня понимает, и с которым я могу почувствовать себя живым. Хотя бы на время.
— О…
— Мне нужна родная душа, которая помнит, кто я такой.
— Ну… ладно, — Мирон растерялся. Он не ожидал от брата такого откровенного признания слабости. — Конечно, обращайся. Я всегда рядом.
— Значит, ты сможешь уделить мне несколько минут?
— Когда?
— Прямо сейчас.
Мирон посмотрел на Карамазова. Тот сохранял нейтральное выражение лица — вежливо давал понять, что не прислушивается.
— Сейчас я вроде как занят…
— Это не займёт много времени, — в голосе Платона прорезались нетерпеливые нотки. И что-то еще… Неприятие того, чтобы ему перечили. В мире, где он по-настоящему всемогущ, такое попросту невозможно.
Перед глазами всё закружилось, слилось в огромную двуцветную мандалу, а затем раскрутилось назад, и Мирон оказался на склоне горы.
Над головой расстилалось пронзительно-синее небо, без единого облачка, без малейшей точки на горизонте. Склон уходил вверх, на немыслимую высоту. Толстая корочка снега поскрипывала под ногами, сверкала на солнце, от неё исходил острый запах мороза и чьей-то далёкой боли.
— Где мы? — он разозлился на Платона за бесцеремонное вторжение. Но в то же время испытал жгучее любопытство.
Больше всего склон был похож на панораму Эвереста.
— Снежный пик — это файерволл, который защищает Технозон, — ответил Платон.
Он был в красно-синей шапочке лыжника, в огромных солнечных очках, сдвинутых на лоб, в такой же расцветки лыжном костюме. Перчатки болтались у рукавов, на резинках. В глазах брата плясали чёртики и смешинки. Словно он и вправду только что лихо съехал с горы на лыжах…
— Новый файерволл, — повторил он. — Я построил его недавно.
— Как… ты это устроил? — Мирон заметил на себе такой же костюм, только сине-красный. — Как ты сумел адаптироваться к Плюсу?
— Мне помог ты, брат. Путешествие по твоему аттрактору, беседы с тобой, помогли мне понять, кем я могу стать. И я стал.
— Ну, поздравляю… — Мирон всё время думал, что будет, когда они с Карамазовым доберутся до места? Оставит ли его старик в машине, совершенно беспомощного и безучастного? — Ты молодец. Нет, правда… Значит, Технозон теперь в безопасности?