— Присядьте.
Воровка опустилась на табуретку, вопросительно посмотрела на начальника.
— Я слушаю вас.
— Лучше вы выслушайте меня.
— Хорошо.
Никита помолчал, сплел пальцы рук, хрустнул ими.
— Я хочу попросить у вас прощения. Не желаете спросить, за что?
— Скажите.
— Скажу. — Поручик снова помолчал. — Прежде всего за то, что отправил вас с матерью на самые тяжелые работы.
— Мы каторжанки…
— Прежде всего вы женщины.
— На шахте работает много женщин.
Гончаров посмотрел на девушку, неожиданно произнес:
— Обещаю, что закрою шахту и переведу всех на человеческие работы.
— Здесь есть такие? — усмехнулась она.
— Есть. Женщины будут работать в поселке. — Никита встал, налил из самовара теплой воды, жадно выпил. — И следующее… Я хочу, чтобы вы простили меня за пьяную выходку.
— Я ее уже не помню.
— Неправда. Это непросто забыть.
— Я забыла.
И здесь произошло нечто совершенно неожиданное. Поручик сжал лицо ладонями и стал плакать горько, безутешно, как плачут маленькие дети.
Воровка медленно поднялась, подошла к нему, прижала его голову к себе, замерла.
Никита долго не мог успокоиться, затем стал целовать ее руки, одежду, бормоча:
— Я едва не сошел с ума. Вы не можете представить, что со мной происходило. Бессонные ночи, ненужные дни, головная боль до воплей, содранные в кровь пальцы, — он показал ей исцарапанные, искусанные пальцы. — Видите? Я не мог жить так дальше. Я не мог больше ждать. Я должен, я обязан вас видеть. Я люблю вас. Слышите, люблю, люблю!
Михелина опустилась на колени, стала целовать его мокрое от слез лицо, глаза, губы. Поручик отвечал взаимностью. От счастья, восторга он не мог все еще успокоиться. Затем они опустились на пол, и их ласки продолжались здесь.
После этого была постель. Она была первой и для девушки, и для молодого человека. Ласки, страсть, нежность были бесконечными. Бесконечным было и познание друг друга, от которого влюбленные потеряли счет времени, забыли о стенах, в которых находились, не замечали наступающего утра.
…Михелина вернулась в барак, когда каторжанки уже проснулись, толпились возле умывальника, причесывались, натягивали одежду.
При появлении молодой воровки все затихли. Она, слегка покачиваясь и улыбаясь, прошла к матери, крепко обняла ее, прошептала в самое ухо:
— Я буду спать, мамочка… Мне разрешили.
Сонька без слов откинула одеяло, помогла дочке прямо в одежде улечься, бросила:
— Спи… Поговорим потом.
Перед встречей с Гришиным князь Икрамов провел короткое разносное совещание со следователями Потаповым и Конюшевым. Они были вновь не совсем готовы к разговору, что вызывало прямое раздражение Ибрагима Казбековича.
— Как я понимаю, никаких новостей о банковских грабежах у вас нет и в ближайшее время они вряд ли появятся?
— На подобное, ваше высокородие, наскакивать аллюром вряд ли стоит, — вежливо и холодно объяснил Конюшев. — Мы работаем с агентурой, разрабатываем варианты по направлениям, а их более чем достаточно — от политических до откровенно криминальных, не считая залетных гастролеров.
— Это все?
— Увы. Но мы не стоим на месте, ваше высокородие. Если учесть…
— Учитывайте не в моем кабинете… У вас такая же песня? — посмотрел князь на Потапова.
— Не работа, а песня, — попытался отшутиться тот.
— Если нечего сказать, пойте!
Следователь смутился, забормотал:
— Мы, ваше высокородие, восстанавливаем былые связи, завязываем крючочки, занимаемся более глобальными проблемами.
— Глобальными? — удивился князь. — Россия и без того уже ими завалена! Масштабов уйма, дел никаких.
— Если позволите…
— Позволю, когда будете готовы! Каждое утро ровно в девять доклад о ходе работы!
— Разумеется, — склонил голову Потапов. — Но должен повторить, ваше высокородие…
— Каждое утро ровно в девять.
— Будет исполнено.
— Если господин следователь в приемной, приглашайте.
Они откланялись и покинули кабинет.
В приемной помощник разбирал бумаги. Гришина же пока видно не было.
Следователи переместились в коридор, и Потапов недовольно произнес:
— Он или полный солдафон, или идиот.
— И не то, и не другое, — возразил Конюшев. — Во-первых, наверняка его поджимает обер-полицмейстер. А во-вторых, учитывайте темперамент князя и самолюбие. Хочется все и сразу! Думаю, со временем он войдет в новую стезю, и даже нам будет чему у него поучиться.
— Ну, это уж, батенька, вы перегнули.
— Поживем увидим.
Из глубины коридора послышались тяжелые шаги, и вскоре появился Егор Никитич Гришин, мрачный и задумчивый.
Обменялись рукопожатием, Гришин спросил:
— Меня ждете?
— Вас ждет князь, а мы всего лишь стряхиваем пыль сапог, — ответил Потапов.
— Получили по полной?
— Пока разминочно, — засмеялся Конюшев. — Если не возражаете, совет. Меньше говорите, больше слушайте.
Князь при появлении Гришина даже вышел из-за стола, протянул руку:
— Рад визиту. Каково настроение?
— Рабочее.
Икрамов вернулся на место, следователь уселся напротив.
— Слушаю, ваше высокородие, — произнес он.
Князь улыбнулся.
— Я бы желал вначале выслушать вас.
— Меня? Я пока пуст, как бутылка из-под вина.
— И никаких соображений?
— Самые крохотные.
— Изложите их мне.
Гришин вытер рукавом вдруг вспотевший лоб.
— Вначале два условия, князь. Во-первых, прошу не касаться скандала, который случился со мной несколько лет тому назад.
— Самострел?
— Именно так.
— Второе?
— Я прошу дать мне полную свободу в поисках материала. Никакого давления, спешки, недоверия. Я соскучился по работе, и не в моем интересе затягивать ее, плутать, врать. Предпочитаю действовать честно, без моргания глазами.
— Я принимаю ваши условия, — кивнул Икрамов.
— И третье…
— Все-таки третье?
Гришин поднял на него тяжелые, навыкате глаза.
— Жалованье. Оно должно быть достойным, чтобы не думать о куске хлеба, который я должен принести в семью.
— Хорошо, — согласился князь. — Я доложу господину обер-полицмейстеру, и, думаю, он решит этот вопрос. — Помолчал, снова улыбнулся. — Теперь соображения по работе, Егор Никитич?
Тот сложил ладони лодочкой, подумал.
— Я уже встречался с Мироном Яковлевичем, и мы наметили некий план действия. Начнем с того, что занесем в картотеку всех особ женского пола, имеющих увечья надбровной части лица.
— Как вам это удастся и насколько быстро?
— Вас торопят?
— Есть такое.
— Через своих агентов, ваше высокородие, мы соберем сведения, систематизируем их, после чего начнем вести тщательную слежку за наиболее вероятными личностями.
— А почему увечья именно надбровной части лица?
— Дама, возглавлявшая налеты, прикрывала черной повязкой как раз этот лицевой сегмент. Не думаю, что ею руководило желание эпатажа. Скорее всего, некое увечье. А это уже серьезная зацепка.
— Но возможны и другие варианты наличия той же кисеи или повязки на глазу. Например, желание максимально скрыть лицо.
— Зачем?
— Понятно зачем. Повести полицию по ложному следу, сбить с толку, максимально запутать историю.
— Нет, ваше высокородие. Преступники в своей массе много глупее, чем мы себе представляем. Составлять хитроумные схемы, чтобы самим же в них запутаться, — это не для наглого и бесцеремонного налета. Поверьте моему опыту, все значительно проще и натуральнее.
— Хорошо, — поднял ладони Икрамов. — Вы много опытнее меня в вашем ремесле, поэтому я доверяю вам. Просьба… Если у вас появится некая ясность в ведении дела, обязательно проинформируйте в первую очередь меня.
— Можете в этом не сомневаться, ваше высокородие. — Гришин пожал протянутую руку Икрамова и покинул кабинет.
…Был ранний вечер. Варвара Антошкина уже покинула кабак на Конюшенном, где провела не один час в бесполезном глазении на полупьяных и пьяных мужиков, стала ловить случайного извозчика. И вдруг от неожиданности даже застыла.
В кабак направлялись два господина, и один из них был азиат.
Антошкина отмахнулась от подкатившего лихача, поискала глазами возможного городового и увидела его на другой улице в каких-то ста шагах.
Заспешила к нему.
— Чего тебе? — недовольно спросил тот, видя спешащую к нему деваху.
— Слушай сюда, — торопливо заговорила та. — Зови еще пару фараонов, возможно, будем крутить одного господина.
— Совсем сбрендила, манька? — возмутился городовой. — Гляди, как бы саму сейчас не скрутил в участок.
Антошкина достала из кармана нижней кофточки филерскую бляху, сунула ему чуть ли не под нос.
— Понял? Зови подмогу и топчитесь возле того кабака.
— Долго топтаться?
— Пока не появлюсь. А как свистну, сразу его и хватайте. Косенький такой, азиат!
Городовой с недоверием посмотрел ей вслед, затем поспешил в сторону двух полицейских, прогуливавшихся на углу Невского и Екатерининского канала.
В кабаке половина столов была свободна. Варвара бегло оглядела помещение, наметанным глазом вмиг поймала азиата и его приятеля в дальнем углу — это были Жак и Китаец, — направилась к соседнему с ними столику.
Громко отодвинула тяжелый стул, рухнула на него грузно, со вздохом.
— Половой!
Половой подошел сразу, поинтересовался:
— Решили вернуться?
— Не твое поганое дело!.. Вина бутылку!
— Французского или подешевле?
— Пьем только французское!
— Слушаюсь, госпожа.
Половой ушел выполнять заказ. Антошкина обвела неуверенным взглядом зал, остановилась на соседях. Они о чем-то почти неслышно спорили, и состояние у них было довольно нервное.
— Кавалеры! Ку-ку! — позвала Варвара. — Не желаете разделить одиночество прелестной дамочки?
— В следующий раз, — отмахнулся Китаец и снова углубился в разговор с Жаком.
Половой принес бутылку вина, при клиентке откупорил ее, дал попробовать девице. Она одобрительно кивнула: