— На твои похороны, свинья.
Ольга принялась бить поклоны, слезливо приговаривая:
— Благодарная и тебе, и твоей доченьке… Красивые вы какие и нарядные! Глаз не отвести! И голос даже какой-то знакомый, хоть и не русская! Низко, до земли кланяюсь.
Сунула денежку в карман, с какой-то озадаченностью посмотрела им вслед, повернулась было идти и тут натолкнулась глазами на вора Кабана. От неожиданности на момент присела, но тут же нашлась, заголосила:
— Люди добрые, люди божьи!.. Не отвернитесь, не пройдите мимо несчастной бабки… — Оглянулась вслед Кабану, подобрала подол и заспешила к городовому, стоявшему на обочине.
Городовой, похоже, ее знал, поэтому спросил лениво и с раздражением:
— Ну, чего опять?
— Вор там идет, — заспешила Слон. — Соньку когда-то охранял. Сама не раз видела. Держите, а то уйдет!
— Это который?
— За двумя тетками… за нерусскими топчется. Видать, дернуть чего-то желает. Держите!
Городовой коротко свистнул, к нему тотчас вынырнули два шпика. Он что-то сказал им, показал рукой, и шпики ринулись вперед.
Кабана они обошли сзади и спереди. Он в последний момент понял, что его берут, рванулся было в сторону, но на него уже набросились, завернули руки за спину и потащили к подкатившей повозке.
Сонька и Михелина, привлеченные каким-то шумом сзади, оглянулись и увидели, как Кабана уже заталкивали в повозку, и мать коротко бросила дочке:
— Так живут русские… Идем дальше.
Допрашивал Кабана следователь Потапов, с виду большой и добрый, а по слухам — чистый зверь. Он вошел в комнату, где сидел в наручниках вор, с тонкой папочкой в руке, обошел вокруг Кабана, как бы приглядываясь, с какого боку начать, грузно сел на стул напротив.
Протокол допроса вел младший полицейский чин Феклистов.
— Имя, — шумно выдохнул Потапов.
— Иван Григорьев.
— Род занятий.
— Рабочий.
— Какого завода?
Кабан взглянул на следователя, усмехнулся.
— А какого еще?.. Путиловского.
Потапов чиркнул что-то себе в блокноте, промурлыкал:
— Путиловский. Это мы проверим, — поднял на задержанного глаза. — Чем занимались на Невском?
— Как чем? — удивился вор. — Гулял.
— С какой целью?
— Не понял… господин… не знаю, как вас…
— Господин следователь.
— Хороший день, господин следователь, вот и решил прогуляться.
— По Невскому?
— По Невскому.
Потапов неторопливо развязал шнурочки на папочке, достал оттуда фотографию, протянул Кабану.
— Вам знакома эта дама?
Тот внимательно посмотрел на изображение, обрадованно улыбнулся.
— Кажись, знакома.
— Кто она?
— Эта дама?.. К нам приходил топтун, показывал ее. Велел, чтоб если что, сразу хомутнуть.
— Хомутнуть?
— Верно, хомутнуть.
— И кто же она, сия особа?
— Кажись, Сонька… Сонька Золотая Ручка. Знаменитая воровка.
Следователь забрал снимок, сунул его обратно в папочку.
— Все верно. Молодец. — Поднял на задержанного глаза. — А в каких отношениях вы с Сонькой Золотой Ручкой?
Кабан даже опешил.
— Я?.. Да вы че?.. Какие у меня могут быть отношения с этой… шмохой? Тем более с такой!
Потапов строго посмотрел на вора, медленно произнес:
— По нашим сведениям, вы отлично знали эту «шмоху», потому как были ее личным кнокарем.
— Я?.. Кнокарем Соньки?
— Вы атасили ее.
— Да вот вам крест! — истово перекрестился Кабан. — Это даже не придумать такое!.. Вот гляньте на мои руки — они железо пилят!
— Пилят, — согласился следователь. — Когда сейфы ломать надо. — Взгляд его становился все тяжелее. — Что ты, мразь, делал на Невском? У кого канал на хвосте?
— Ни у кого не канал!.. Ливеровал себе, и всех делов!
— Сонька в городе?
— Да не надо мне баки вколачивать, господин следователь! Почему я должен про Соньку гнать фуфло?
Потапов оглянулся на дверь, позвал:
— Введите!
Дверь открылась, и в комнату неуверенно, с опаской вошла Ольга-Слон.
— Знаешь этого чмыря? — кивнул следователь на Кабана.
— А как же! — кивнула та. — У Соньки был атасником.
— Ты сама у Соньки кем была?
— Прислугой.
— Значит, его видела, и не раз?
— Как только с кареты Сонька с дочкой выныривали, так они за ними тенью и шныряли.
Следователь повернулся к вору.
— Что, будем и дальше играть в непонятки?
— Господин следователь, — приложил большие ладони к груди Кабан. — Ни вас, ни эту бабку, ни тем боле Соньку я никогда не видел и видеть не желаю!.. Отпустите меня домой, там женка с детворой жрать хотят!
— Ступай, — махнул Потапов Слону, поднялся, остановился напротив вора. — Подумай и не спеша ответь… Сонька все еще в Питере?
— Господин следователь…
Договорить вор не успел — Потапов ударил его по лицу с такой силой, что голова Кабана резко дернулась назад, а сам он свалился со стула. Следователь принялся бить лежачего сапогами в живот и делал это так умело и сильно, что вор не успевал уворачиваться и только стонал от боли.
Ночь была лунная, безветренная.
Ольга-Слон, довольна пьяная, нетвердо шагала вдоль Карповки, басисто напевая полюбившуюся ей песню:
Боже, царя храни…
Увидела идущих навстречу двух мужиков, привычно протянула руку и заголосила:
— Господа хорошие, не пройдите мимо. Подайте милостыню одинокой, никому не нужной бабке… Сама из погорельцев, что под Великим Новгородом… Дети задохлись, муж спился…
Мужики — это были Улюкай и Артур — приблизились к ней, огляделись.
— Сейчас поможем тебе, сука…
Ольга от испуга шарахнулась, коротко вскрикнула, но воры крепко схватили ее, зажали рот, подняли над чугунными перилами Карповки извивающуюся тушу и бросили в мутную быструю воду.
Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдалеке играла тальянка и подсвистывал веселый и хмельной народ.
При лунной и безветренной погоде дома Петербурга кажутся особо темными, пугающими, таинственными, а грохот проносящихся по булыжнику повозок делает город еще более тревожным.
Марк Рокотов сидел в карете недалеко от входа в ресторан «Бродячая собака» и терпеливо ждал появления желанного господина.
И он вскоре появился. Это был пан Тобольский.
Пан привычно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся в подвальном помещении.
Поэт сунул извозчику деньги и не спеша зашагал к входу в ресторан.
Ресторан этот слыл любимым местом богемы, поэтому здесь было шумно, дымно и суетно.
Швейцар вежливо поклонился поэту, виновато объяснив:
— Просим прощения, сударь, но мест свободных нет.
— Меня ждут, — коротко ответил тот, отдал швейцару шляпу и направился в глубину зала.
По пути его узнавали, он кому-то пожал руку, кого-то просто поприветствовал издали, увидел в самом углу, за пустым двухместным столом, пана Тобольского, двинулся к нему.
— Добрый вечер, — произнес он, любезно поклонившись. — Мест свободных нет, поэтому не позволите ли разделить ваше одиночество?
Пан удивленно посмотрел на него, с иронией заметил:
— Вообще-то я люблю одиночество, и если разделяю его, то исключительно с дамами.
— Тем не менее мне бы хотелось провести какое-то время с вами за одним столом, — не сводя с поляка глаз, густым баритоном попросил поэт. — Позволите?
Тобольский без особого желания кивнул на свободный стул, поэт сел, бросив подошедшему половому:
— Кофе. — Поставил локти на стол, внимательно посмотрел в лицо Тобольскому. — Мы с вами знакомы.
— Да, я вас помню, — ответил тот.
— Я — поэт.
— И это я знаю.
— Вы мне нужны.
— Вы мне нет.
— Вы нужны нашему общему делу.
— У нас с вами не может быть общих дел, — коротко и жестко ответил Тобольский.
Марк откинулся на спинку стула, снова какое-то время внимательно смотрел в бесстрастное лицо поляка.
— Однажды я забрался к вам в карман, вытащил из него гостиничную визитную карту и выкрал в вашем номере бумажник с серьезной суммой.
— Мне и это известно, — кивнул пан Тобольский, наливая себе вина.
— Почему вы не заявили в полицию?
— Зачем?.. От украденного я беднее не стал, а лишний скандал мне совершенно ни к чему. — Пан сделал глоток. — Любопытно, зачем вы все это проделали, тем более впутав в историю прелестную девушку.
— Мне необходимо было обратить на себя ваше внимание.
— Таким образом?
— Да, таким образом. Простое знакомство мне ничего не дало бы. Мне нужен был скандал.
— Но он не получился.
— К сожалению. Тем не менее я сижу с вами за одним столом.
— Без моего приглашения, — засмеялся пан.
Половой принес кофе и удалился. Рокотов сделал глоток, глаза его светились.
— Хорошо, я иду ва-банк.
— Если не боитесь.
— В этой жизни я вообще ничего не боюсь. — Поэт снова отпил кофе. — Я — поэт. Известный, модный поэт. Это мое призвание… Так я думал до недавнего времени. Теперь же все переменилось. Поэзия, искусство, культура — все пустое. Пошлое, ничтожное НИЧТО!.. Тем более в такое время, когда на кону судьба Отечества! Скоро грянет война, скоро падет трон, скоро день станет ночью!.. И это потому, что все сгнило, истлело, развалилось!.. Нет больше страны!.. Нет народа! Нет будущего!.. Поэтому надо силой уничтожить эту систему. Надо бунтом поднять народ! Надо сжечь и пустить все в прах! Надо строить будущее… Да, на крови, на жертвах, на несчастьях! Но это будет новая, другая Россия!.. Это будет то Отечество, которым я буду гордиться и которое проложит путь грядущим поколениям. Поэтому некогда ждать, нельзя терпеть! Надо действовать сегодня, сейчас, немедленно!
Закончив речь, Рокотов продолжал смотреть на Тобольского все теми же пылающими очами.
— Однако, — качнул головой Тобольский, налил вина, выпил. — И что же, вы решили на поэзии поставить крест?
— Да, именно так. Во имя будущего, во имя истории.
— Жаль, — сказал печально поляк. — Жаль, что свой талант вы готовы променять на некую химеру.