Девушка бросила взгляд на Изюмова, но его тут же перехватил Арнольд Михайлович.
— Господин Изюмов получает меньше. — Помолчал и добавил: — Хорошо, двадцать пять.
— Тридцать.
— Вы хотите сделать меня нищим?
— Я хочу сделать вас богаче, — улыбнулась Табба. — Поэтому за эти деньги принимаю ваше предложение.
— Нет, вы все-таки разоряете меня. — Арнольд Михайлович походил в задумчивости по кабинету, решительно махнул рукой. — Ах, где наше не пропадало!.. Двадцать восемь!
— Арнольд Михайлович, — с укоризной произнесла артистка и поднялась.
Хозяин тут же перехватил ее.
— Хорошо, хорошо, тридцать! — И поднял толстый красный пальчик. — Только чаевые пополам.
— Нет, Арнольд Михайлович… — Табба решительно двинулась к двери. — Я не привыкла торговаться за копейки.
Он опять перехватил ее.
— Хорошо, хорошо, согласен. Простите меня. Чаевые тоже ваши! Здесь столько бывает жуликов, что приходится дрожать за каждую копейку!
— Я похожа на жулика?
— Арнольд Михайлович имеет в виду меня, — улыбнулся Изюмов.
— Господа артисты!.. Что вы делаете с бедным Арнольдиком! Любое одеяло тащите на себя, даже дырявое! — воскликнул хозяин, воздев руки к потолку. — С вами не столько заработаешь, сколько получишь головной боли!
— Я буду выступать только в маске, — прервала его стенания Табба.
— То есть не желаете показывать личико?
— Не желаю. Мое «личико» еще пригодится.
— Но хотя бы имя!.. Оно должно работать!
— Работать будет мой голос, — решительно ответила Табба и направилась к двери.
— Прошу прощения, — остановил ее Арнольд Михайлович. — Хочу предупредить — в зале всегда полно больных и даже контуженых. А от этой публики можно ожидать чего угодно. Вплоть до страстных объяснений. Имейте это в виду, мадемуазель.
Изюмов проводил бывшую приму через заполненный под завязку, шумный зал, она снова поймала страстный взгляд князя Икрамова, едва заметно улыбнулась ему.
На сцене выплясывал кордебалет, а за одним из столов уже вовсю горели патриотические страсти, и какой-то офицер кричал, стараясь перекрыть всех:
— Любой негодяй, любой подлец будет немедленно вызван мной на дуэль, если речь пойдет о капитуляции!.. Какая капитуляция, господа? Откуда ваш ничтожный дух пораженчества?
Когда вышли на улицу, артист легонько сжал руку Таббы.
— Что? — удивленно повернулась она к нему.
— Поверьте, это хорошее место. Денежное, — пробормотал тот. — Мы будем неплохо зарабатывать, и этого вполне хватит на совместную жизнь.
— Совместную? — подняла брови артистка. — Вы полагаете, что с сегодняшнего дня началась наша совместная жизнь?
— Но я ведь люблю вас.
— Вы — меня, но не я — вас, — ответила дерзко девушка и зашагала к поджидавшей ее повозке.
Извозчик стеганул лошадей, и Табба, оглянувшись, махнула одиноко стоявшему, даже в чем-то жалкому артисту Изюмову.
Рядом с ним возник полковник Икрамов, проследил за уносящейся в повозке девушкой, растоптал сапогом окурок и вернулся в ресторан, оставив артиста одного.
Сонька вышагивала из угла в угол камеры, терла пальцами виски, иногда останавливалась, смотрела на темное окошко под потолком и снова принималась ходить, что-то бормоча, чему-то возмущаясь.
Неожиданно в дверях раздался то ли скрип, то ли шорох, после чего дверное окошко открылось и в нем показалось лицо прапорщика Ильи Глазкова.
— Госпожа Дюпон, — позвал он. — Я буквально на несколько слов.
Воровка подошла к нему, спросила:
— Который час?
— Скоро полночь.
— На допрос вроде рано.
— Я не по этому вопросу. — Прапорщик замялся, подыскивая слова. — Я знаком с вашей дочерью.
— Я вас не знаю.
— Она была у нас в госпитале. И даже подарила золотой кулон. С Богоматерью. — Илья суетливо расстегнул воротничок сорочки, показал кулон. — Теперь дороже для меня подарка нет.
— Верно, вы ошиблись, молодой человек, — холодно ответила воровка и отошла от двери. — Моя дочь не могла быть в госпитале. Она во Франции.
— Буквально несколько слов, — окликнул ее Илья. — Разве госпожа Бессмертная не ваша дочь?
Сонька вернулась.
— Госпожа Бессмертная артистка, но не моя дочь.
— Но об этом пишут все газеты!
— Реже читайте газеты и внимательней следите за арестантами, — посоветовала воровка и снова отошла от окошка.
— Ее уволили из театра.
— Передайте ей мое сочувствие.
— Вы мне не доверяете?
— Доверяю. Как каждому, кто здесь служит.
— Если хотите, я ей что-нибудь передам.
— Я уже сказала — мое сочувствие.
— Клянусь!.. Слышите, клянусь! Я влюблен в вашу дочь и сделаю все возможное, чтобы помочь вам!
— Ступайте спать, прапорщик. Да и мне пора прикорнуть. Скоро побудка, — с усмешкой ответила Сонька и отошла в дальний угол камеры.
Илья постоял какое-то время возле открытого окошка, затем запер его и зашагал по длинной, гулкой тюремной галерее.
В полночь к дому Брянских подкатила повозка, из нее вышел Гришин Егор Никитич. Был он при параде, деловит и собран. Огляделся, увидел поодаль в тарантасе филеров, направился к ним. Те несколько удивились ночному визитеру, покинули укрытие, издали признали офицерский чин.
— Здравия желаем, ваше благородие, — поздоровались оба.
— Следователь сыскного управления Гришин, — представился Егор Никитич и поинтересовался: — Ничего особого не замечено?
— Так точно, замечено, — сообщил старший. — Днем в дом приехавши трое полицейских, после чего двое уехавши.
— Почему только двое? — удивился следователь. — А третий как же?
— Нам неведомо. Потому и ждем, глаз не спускаючи.
— Глядите повнимательней, — распорядился Гришин. — А то как бы не проморгать чего.
— Будем стараться, ваше благородие!
Егор Никитич покинул филеров, подошел к воротам, нажал кнопку звонка.
— Кто такой? — бодрым голосом спросил проснувшийся привратник.
— Полиция, — коротко ответил следователь.
Калитка открылась, он вошел во двор, бросил короткий взгляд на Семена, увидел на ступеньках поджидающего Никанора.
— Барышня ждут, — сказал дворецкий, когда ночной гость подошел к нему.
Они двинулись в дом, миновали несколько комнат, и снова, как в прошлый раз, из темноты привидением возник Кочубчик, недовольно спросил:
— Кто по ночам шлендрает?
— Ступай к себе, — отмахнулся Никанор.
Володя, запоздало узрев полицейского в чине, инстинктивно подтянулся, бросил вслед:
— Здравия желаю… благородие.
Дворецкий проводил следователя в комнату, где ждала Анастасия, вышел обратно, плотно прикрыв за собой дверь, и остался сторожить снаружи.
К нему подошел Кочубчик, с ухмылкой спросил:
— Это ж по какому делу полиция по ночам шастает?
— Не твоего ума дело, — сурово отмахнулся Никанор. — Ступай спать.
— Часом, не по Сонькину душу?
— Много знаешь, плохо спишь.
Володя подошел к старику вплотную, промолвил в самое лицо:
— Ты, дед, шило от меня не таи. А то ведь в задницу так уколет, мало не покажется, — и зашагал прочь.
Тем временем за дверью, в комнате, Егор Никитич внимательно слушал княжну.
Говорила она негромко, деловито, коротко.
— …Даму следует взять в полдень при входе в Летний сад. Она залезет в карман к некоему господину, он тотчас поднимет скандал, и ваши люди должны отправить ее в участок.
— Господин тоже подставной?
— Я в этом не разбираюсь, но полагаю, да.
— Насколько схеме, изложенной вами, можно доверять?
— Полностью.
— Если затея сорвется, Соньку будут ждать худшие времена.
— При чем здесь Сонька?
— Простите, оговорился.
— Не сорвется.
Следователь оглянулся на дверь, спросил:
— Второй раз я встречаю здесь господина с бородкой. Кто он?
— Хромой?
— Да.
— Работник. А чем он вас не расположил?
— Определенно не могу ответить. Криминальное лицо, нехорошее.
— В этом доме нет криминальных лиц! — твердо ответила девочка. — Какие еще вопросы?
— Вознаграждение.
— Но дело еще не сделано.
— Хотя бы аванс.
Анастасия вынула из ящика небольшое ожерелье, протянула следователю. Тот повертел его в руках, внимательно разглядывая, согласно кивнул.
— Да, это не более чем аванс. Сама история будет стоить много дороже, мадемуазель.
Егор Никитич поднялся, откланялся, толкнул дверь.
— Доброй вам ночи, — и предупредительно помахал пальцем. — А за хромым следите. Как бы от него не случилось проблем, — и покинул комнату.
Михелина проснулась утром от сильного стука в дверь. Тут же к ней в спальню ворвалась с телеграфным бланком в руке княжна, с порога закричала:
— Он приезжает!.. Анечка, его наконец привозят!
— Кого? — со сна не поняла та.
— Твоего Андрея!.. Кузена! Завтра встречаем на Николаевском вокзале!
Михелина выхватила из рук Анастасии телеграмму, сквозь слезы попыталась прочитать написанное, но затем обхватила подругу, и обе зарыдали, как счастливые дуры.
Воровка вытерла мокрые глаза, печально сказала:
— А как же я поеду встречать?
— Со мной, — несколько удивившись, ответила княжна.
— Меня могут схватить! Они ведь не спускают глаз с дома.
Анастасия задумалась.
— А мы под забором, как в прошлый раз!
— А вдруг на вокзале засекут?
— Не засекут! — возразила княжна. — Там будет уйма народу, никто на тебя даже не глянет. А потом, Андрюша меня не поймет, если тебя не будет.
— Надо воров предупредить.
— Непременно. Так будет спокойнее.
Михелина снова взяла телеграмму, ей все-таки удалось прочитать текст, она приложила листок бумаги к лицу, потом стала его целовать.
В Летнем саду, как всегда, было многолюдно. Прогуливались парочки, носилась по аллеям детвора, степенно отдыхали пожилые господа на скамеечках.
При входе в сад толчея была знатная. Нищих здесь толкалось столько, что казалось, лезли они со всех сторон, и никакие полицейские не могли унять их.