В гостиной девушка уселась на чемодан и стала вертеть головой, осматриваясь.
— Чего надо? — услышала она за спиной голос Евдокии. — Кто такая?
Сонька оглянулась, и мачеха ахнула.
— Боже, Сура! — Она не подошла, не обняла, просто смотрела удивленно на нежданную гостью и криво улыбалась. — Приехала, что ли?
— Приехала, — кивнула та.
— Вот уж не ждали. И надолго?
— Не знаю, будет видно. — Сонька снова огляделась. — А где Фейга?
— У себя.
— У себя — это где?
— А мы теперь живем порознь. Я — по себе, а Фейга — по себе в доме пани Елены. Опять недавно вышла замуж.
— Ничего здесь не изменилось, — произнесла Сонька, оглядывая гостиную.
— А что должно измениться? Как жили, так и живем. Сама-то как?
— Хорошо.
— Видно, что неплохо, — ухмыльнулась мачеха. — Модная, нарядная. А вообще-то зачем приехала?
— Повидаться.
— С кем? — хохотнула Евдокия. — Со мной, что ли?
— С вами, с сестрой.
— Ой, нашла с кем видаться! Хотела вот выйти замуж, да на дурня напоролась. Сама-то замужем?
— Замужем. Звала приехать, не захотел, — соврала Сонька.
— И правильно. Чего тут делать? От скуки на стенку лезешь! Живешь где, в Варшаве небось?
— В Петербурге.
— Врешь. Кто ж тебя в Петербург такую пустит?
— Какую?
— Шаловую! Ты тут такого намутила, что весь городок на ушах стоял.
— Уже не стоит?
— А некому стоять! Твой Шелом после тебя пьет. Отца похоронил, вот и пьет. А этот боров, ну, пан Лощинский, тот вообще сгинул бог знает куда. После тебя. Сура, как после пожара — кто ни приблизится, обязательно обожжется. Сама-то не думала об этом?
— О чем? — не сразу поняла Сонька.
— О себе. Непонятная ты какая-то. Вот даже сейчас: приехала, а я не знаю, чего со мной творится, вроде сама не своя. Надолго, спрашиваю, нагрянула? И вообще, чего тебе здесь надо?
— Не бойтесь, — печально усмехнулась гостья, — долго не задержусь. Сестру только увижу и уеду.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Могила Соломониак была вся усыпана опавшей листвой, зеленый мох подобрался к гранитному надгробию — видимо, сюда давно не приходили. Сонька стояла возле плиты с именами матери и отца, смотрела на расплывающиеся от слез буквы и негромко бормотала:
— Здравствуйте, мои дорогие мамочка и отец… Вот я и приехала к вам. Как я живу? Наверное, хорошо. А может, и не очень. Потому что нет своего дома. Нет семьи. Видишь, мамочка, как получается? Приехала, а меня спрашивают — зачем? Евдокия спрашивает… А я ведь приехала в твой дом, мамочка. Получается, что я должна уехать отсюда. Куда? Пока не знаю. Наверное, мамочка, ты осуждаешь меня, что так живу. А что мне остается? Остается надеяться, что ты не будешь на меня злиться, а просто поймешь и поможешь. Я так на это рассчитываю! Мне, мамочка, необходима твоя поддержка. У меня ведь, кроме тебя, больше никого нет. Не с кем поговорить, не с кем посоветоваться. Поэтому не бросай меня, ты очень мне нужна, мамочка!
Начинало темнеть, и Сонька уже уходила с кладбища, когда увидела у ворот пожилую женщину. Это была Матрена, бывшая прислуга Лейбы. Матрена ждала Соньку.
— Услышала, что ты приехала, вот и пришла.
— Евдокия выгнала?
— Сразу, как ты уехала.
Сонька достала из сумочки несколько крупных купюр, протянула женщине. Та низко поклонилась:
— Благодарю, — и перекрестила вслед. — Пусть хранит тебя Господь. — И вдруг с улыбкой добавила: — И тебя, и твою девочку.
Удивленная Сонька остановилась.
— Девочку?
— Вижу по походке, что беременная. Чтобы все было хорошо, Сура!
Была ночь, когда пролетка Соньки подъехала к дому пани Елены. Дом был обнесен высокой, хорошо подсвеченной фонарями оградой, вдоль которой стояли кареты, повозки и фаэтоны. В самом доме ярко светились окна, играла музыка, плавали на фоне штор мужские и женские силуэты. Сонька расплатилась с извозчиком и прошла через приоткрытые ворота к дому.
В первые минуты встречи сестры говорили одновременно, не слушая, перебивая, обрадованные встречей. Успокоившись, они уселись друг напротив друга в бывшей спальне пани Елены. Теперь это был своеобразный будуар Фейги, интимный, с мягкими диванами, трельяжем и изящными статуэтками, тонущими в мягком свете. Сама Фейга, одетая в ярко-красное, с большим вырезом платье, поправляла чулочные подвязки, громко и раздраженно жаловалась сестре:
— Тварь, гадина! Ничем не помогла, ни единой копейкой. Все сама — не делом, так телом, клянусь. Мало того что захватила дом отца, так еще и все, что было в доме. А там было ого-го… Тот ведь знаешь, что наш отец занимался контрабандой, фальшивыми деньгами, краденым золотом. Так эта сучка все пригребла к своим лапам. А мне пришлось одной крутиться, чтоб поставить дело как положено.
— Поставила? — улыбнулась Сонька, расслабленно сидевшая в кресле.
— Сейчас увидишь. Сюда скачут все — мужики и бабы, молодые и побитые молью.
— Богатые?
— Разные. Но все хотят поймать что-нибудь в этой жизни. Даже противно. Так что не зевай, сестра, смотри в оба!
— Может, наведешь на кого? — свойски засмеялась Сонька.
— Обязательно. Тут есть один пан… пан Тобольский. В городе недавно, но самый завидный здесь жених.
— Молодой?
Сестра расхохоталась:
— Если бы! Песок сыплется из всех отверстий! Так что обрати на него все свое внимание.
В комнату заглянула миловидная, весьма двусмысленно одетая девица, шепотом предупредила:
— Пани Фейга, гости собрались и желают вас видеть.
— Иду, — бодро ответила та и махнула сестре: — Двинулись!
Зал, где собирались гости дома свиданий, был большой, ярко освещенный, с нарочито помпезной мебелью. Народу здесь было более чем достаточно: человек пятьдесят, не меньше. Причем возраста самого разного — от убеленных сединами пани и панов до вертлявых девиц и нагловатых молодых людей. На небольшой сцене негромко играл оркестр из пяти музыкантов.
Фейга протолкалась на середину залы, ведя за собой красивую молодую сестру, жестом попросила музыкантов замолчать, громко сообщила:
— Пани и Панове, дамы и господа! У меня сегодня особый день! Думаю, он станет особым для всех, вернее, не для всех, а для единственного, избранного. — Она посмотрела с интригующей улыбкой на скромно опустившую глаза Соньку. — Из Санкт-Петербурга приехала моя родная сестра Сура, и я хочу представить ее почтенной публике!
Оркестр ударил туш, гости зааплодировали.
— Панове, — продолжала Фейга, — я оставляю сестру на ваше вежливое внимание.
Музыканты заиграли мазурку, в круг тут же пошли желающие сплясать, и к Соньке протолкался молодой, уверенный в своей неотразимости красавчик.
— Прошу, пани.
Она с улыбкой отрицательно покрутила головой:
— Прошу прощения, пан. Позвольте мне привыкнуть к публике.
— Но следующий танец, пани, за мной.
— Если успеете.
Девушка примкнула к нетанцующей публике и принялась изучать присутствующих. В первую очередь она выискивала того самого пана Тобольского. Он возник неожиданно, откуда-то со стороны: худощавый, высокий, с явной породой в стати. Лет ему было не менее пятидесяти.
— Добрый вечер, пани Сура, — весьма галантно склонил он голову. — Могу ли я рассчитывать хотя бы на один танец с вами?
— Если пану будет угодно, — обласкала его взглядом Сонька, — это будет следующий танец.
Он мягко рассмеялся:
— Я постою рядышком, иначе вас уведут.
— От вас?
— В данном случае от меня.
— Вы пан Тобольский?
Мужчина не скрыл удивления, хотя и был польщен.
— Вам откуда это известно?
— От сестры. Она рассказала мне о вас.
— Что именно?
Сонька обратила внимание на золотые кольца и перстни с крупными камнями на пальцах мужчины, а также на дорогие карманные часы на золотой цепочке.
— Что вы самый заметный пан в этом городе.
— Только в этом? — Тобольский был слегка уязвлен.
— А вы претендуете на большее? — насмешливо поинтересовалась молодая пани.
— Почему нет? Меня, к примеру, достаточно хорошо знают даже в Варшаве.
— Вы такая крупная птица?
Пан не без удивления посмотрел на девушку:
— Птица? Так выражаются, когда отслеживают человека на предмет ограбления, пани. А вы никак не похожи на особу из того мира.
— У пана возникли сомнения? — обиженно спросила Сонька.
— Ни в коем случае. Просто задело слух.
— Обратитесь к доктору, он поможет.
Девушка, теперь уже по-настоящему обидевшись, отвернулась от Тобольского, подчеркнуто заинтересованно стала высматривать кого-то. Оркестр заиграл польку, и пан легонько коснулся локтя Соньки:
— Вы все-таки позволите?
Она пожала плечиками и с безразличным выражением на лице вошла в круг танцующих. Тобольский танцевал легко и уверенно.
— Вы обиделись?
— На вас?
— На мои слова. Я не хотел, чтобы вы оскорбились.
Откуда-то возникла Фейга, горячо шепнула на ухо сестры:
— Одобряю, хорошо работаешь!
Она растворилась в толпе, и пан с улыбкой заметил:
— Думаю, сестра одобряет мой выбор.
— Скорее мой, — рассмеялась Сонька и, резко сменив настроение: — Вам здесь нравится?
— Я к этому привык, — ответил он, делая красивое па.
— А если мы выйдем в сад?
— Как прикажете, пани.
— Приказываю.
Они оставили танец и направились к выходу на летнюю веранду.
Дорожки в саду были посыпаны мелким белым песочком, фонари горели мягко и располагающе, людей почти не было. Сонька и пан Тобольский не спеша, прогуливались, негромко разговаривая.
— Когда пани прибыла из Санкт-Петербурга?
— Вчера.
— У вас там семья?
Сонька не ответила, печально смотрела перед собой.
— Я сказал что-нибудь не так? — заглянул ей в лицо пан.
— Мне тяжело говорить о семье, — тихо произнесла девушка. — О случившемся не знает даже сестра.