— Пардон, мадам… Могу ли я…
— Не можете, — оборвала его Сонька. — Будет надо, сама подойду.
— Мисс!.. Буду ожидать с нетерпением, — пообещал мужчина и вернулся к своему столу.
Пароходчик выждал какое-то время, нетвердо поднялся и двинулся к воровке.
— Прошу меня простить, госпожа… — Он дотянулся до руки Соньки, поцеловал. — Генрих Пугач. Рискую получить отказ, тем не менее позвольте занять на несколько минут ваше внимание.
Сонька милостиво кивнула, господин присел на краешек стула, внимательно посмотрел на девушку.
— Мне бесконечно знакомо ваше лицо.
Она пожала плечами и произнесла с легким акцентом:
— Может быть…
Бросив взгляд на его пальцы, воровка увидела крупные и, судя по качеству бриллиантов, очень дорогие перстни. Пароходчик не сводил умоляющего взгляда с воровки:
— Подскажите, напомните, иначе я потеряю покой на долгое, очень долгое время.
— Вам будет нелегко вспомнить, — лукаво улыбнулась она. — У вас была слишком бурная жизнь.
— Да, это правда… И все же?
Сонька помолчала, наконец, опустив в некоторой неловкости очи, произнесла:
— Помните Неаполь, Генрих?
— Неаполь? Конечно помню. А что там было?
— Значит, не помните. Лучше я замолчу.
— Говорите. Умоляю, говорите! — пароходчик махнул половому, приказал: — Василий, бутылку лучшего шампанского для дамы!
— Слушаюсь, господин Пугач.
Генрих перевел взгляд на Соньку:
— Что же было в Неаполе?
— В Неаполе у нас была любовь, — тихо ответила девушка.
— С вами?!
Лицо девушки стало жестким, она приказала:
— Оставьте меня!
— Нет-нет! Простите меня! Я последние годы много пью, у меня все смешалось в голове… Как вас зовут, мадемуазель?
— Лючия. Лючия Пироттели. Вы приезжали в наш город по контрактным делам.
Пароходчик уставился на нее пристальным, влажным взглядом, потом совсем тихо произнес:
— Боже… Боже мой… Это вы, Лючия? — взял ее руки, стал целовать часто и страстно. — Как же я мог забыть? Как я мог?
Сонька убрала руки, вытерла платочком повлажневшие глаза.
— Я знаю, что у вас проблема, вас оставила жена. Поэтому я сочла возможным прибыть на несколько дней в Одессу, увидеть вас и сразу же забыть.
— Почему, забыть?
— Все просто, Генрих. Вы забыли девушку, она забыла вас.
— Нет! Не надо. Не делайте этого. — Он снова начал целовать ее руки.
— У вас растет сын, господин Пугач, — сообщила спокойно Сонька, глядя ему прямо в глаза.
— Что?
— Я родила сына.
— У меня… сын?
— Да. Ему уже пять лет.
Потрясенный пьяный пароходчик некоторое время переваривал свалившуюся на него новость, затем взял бутылку шампанского, налил себе полный фужер.
— Я хочу выпить. За вас, Лючия. И за моего сына.
Когда он выпил, Сонька позвала полового и приказала:
— Рассчитайте меня.
— Вы хотите уйти? — схватил ее за руки Генрих. — Не делайте этого, Лючия!
— Нет, — печально усмехнулась она. — Я увидела вас, отца своего ребенка. Я удовлетворена. — Открыла сумочку, тихо ахнула: — Боже! Я забыла в отеле деньги.
— Это судьба! — воскликнул пароходчик. — Вы не уйдете. — И он приказал половому: — Пошел вон, Василий! Счет — на мое имя!
— Слушаюсь, господин Пугач.
Сонька опустилась на стул, стала отрешенно и грустно смотреть в сторону. К их столику снова подвалил тот самый полный господин, что уже пытался ухаживать за Сонькой.
— Мадам, — довольно агрессивно промычал он, — это неправильно. Одному отказываете, а с другим шашни крутите.
Пугач поднял на него глаза:
— Что желаете?
— Мадам желаю!
— А бутылкой по черепу не желаете? — Пароходчик решительно поднялся, взял со стола бутылку.
— Босяк, черепа здесь два! — Толстяк схватил пароходчика за сорочку и рванул на себя. — Размозжу паскуду!
Завязалась потасовка, к дерущимся бросились здоровенные мужики из охраны и половые. Они с трудом растащили их и повели упирающегося толстяка на выход.
Генрих, тяжело дыша, опустился на стул, поправил одежду, снова налил вина.
— Дрянь. Негодяй.
— Вы много пьете, дорогой, — заметила с усмешкой девушка.
Пугач помолчал, стараясь успокоиться, затем быстро и коротко выпил.
— Да, я много пью. — Согласился он. — Потому что гибну. И я хочу погибнуть!
— Из-за жены, которая вас бросила?
— Не только. Из-за всего. Даже из-за вас. Я вас любил, Лючия, и забыл. Разве можно после этого жить?
— А наш сын? Думаю, ему необходим отец. Не погибший, а живой и любящий.
— Лючия, я люблю вас. Что я могу для вас сделать? Для вас и для моего сына… Как его зовут?
— Карло.
— Для моего сына Карло.
— Уехать со мной.
— Когда? Говорите когда, и я уеду. Завтра же! Я ненавижу все это! Этот сброд, эти морды… Купим каюту первого класса и морем доберемся до вашего города. У нас будет свадебное путешествие, Сюзанна!
— Лючия!
— Да, Лючия. Простите! Утром я заказываю билеты. В каком отеле вы остановились?
— Это не имеет значения. Я с вами, и этого достаточно.
— А как вам удалось разыскать меня?
— Любовь способна на все, — горько усмехнулась Сонька.
— Да, это правда, это так. — Генрих опять наполнил фужер. — За любовь, которая способна творить чудеса.
Он опорожнил фужер до дна и какое-то время приходил в себя.
— Знаешь, почему я забыл тебя? — заговорил он снова, с трудом ворочая языком. — Все просто. Я бесконечно любил свою жену. Нет, не бесконечно… Безумно! Каждый раз, возвращаясь из плавания домой, я ждал встреч только с ней. Но выяснилось, она не ждала этих встреч. У нее был другой. Черноволосый, молодой, наглый, дикий. Дикий цыган! С ним она и сбежала. И я никого, кроме нее, больше не любил. И вас в том числе, — пароходчик поднял на Соньку тяжелые пьяные глаза. — Но теперь я обрел счастье. Я полюбил вас… простите, забыл имя.
— Лючия.
— Да, Лючия. Теперь, Лючия, мы будем вместе. Всегда. Перестану пить, вновь займусь бизнесом, у нас родятся дети…
— У нас уже есть сын, Карло!
— Сын? У нас сын? Простите, запамятовал. Карло тоже будет с нами. Сегодня пью последний раз, мадемуазель!
Генрих вновь выпил и теперь был уже по-настоящему пьян.
Сонька поднялась:
— Проводите меня.
— Нет, — покрутил головой Пугач, — или вы остаетесь, или уходите навсегда!
Она взяла его за руку попросила:
— Проводи же меня, Генрих. Даме иногда необходимо выходить из присутственного места.
Пароходчик тяжело поднялся, вместе они стали проталкиваться мимо столиков, сквозь месиво многочисленных клиентов в сторону выхода в нумера.
Черная деревянная лестница, ведущая на второй этаж, откуда неслись шаловливые возгласы и смех, была узкая, почти не освещенная. Сонька карабкалась впереди, цепко держа за руку Генриха, — он падал, валился на сторону упирался.
Наконец опустился на ступеньки и невнятно заявил:
— Не могу… Дальше не пойду.
Воровка присела рядом.
— Что, милый, плохо? — она погладила его по голове, по плечам. — Совсем плохо?
Тот что-то промычат, стал ловить пальцы дамы, желая их поцеловать. Она рассмеялась:
— Не надо. Не стоит, любимый. Лучше я поцелую тебя, твои руки, твои пальцы.
Сонька принялась гладить руки пароходчика, прикладывать их к своим щекам, касаться губами.
— Бедный мой, несчастный… Никто тебя не любит. Никто не пожалеет.
Генрих расслабленно мычал, отдавшись полностью во власть женщины, а она ловко снимала с его пальцев кольца и перстни, изящно роняя их в свои карманы.
Пароходчик уснул, уронив голову на грудь. Сонька спустилась вниз, из приоткрытой двери поманила здоровенного вышибалу:
— Забери тут Генриха. Опять перебрал.
Погода была яркая, солнечная, располагающая к прогулкам. Сонька не спеша, шагала по оживленной улице, любовалась яркими одесситами, останавливалась возле витрин ювелирных лавок, внимательно изучала выставленные драгоценности.
Сама она была одета в изысканное кружевное платье, над головой держала изящный зонт, в руке — не менее изящную сумочку. По пути воровка заметила вход в небольшой ресторанчик «Фанкони», направилась к нему. Статный швейцар любезно открыл перед ней дверь, улыбнулся:
— Добро пожаловать, красавица.
Ресторанчик был невероятно уютным, даже интимным. За роялем сидел немолодой музыкант, играл что-то медленное и расслабляющее. Столики здесь располагались таким образом, что каждый из посетителей чувствовал себя обособленно.
Официант проводил посетительницу к местечку возле окна, положил перед ней пухлое меню и с поклоном удалился. Воровка лениво полистала меню, открыла сумочку, достала зеркальце, изучила собственное лицо и, оставшись довольной, принялась с помощью того же зеркальца рассматривать зал. Посетители здесь сидели в основном парами, все они были заняты разговорами, и лишь за одним столиком, также у окна, расположился одинокий пухленький господинчик с пухлыми щечками, не желающий скрывать своего одиночества и скуки. Он читал газету, затем смотрел в окно на протекающую на Дерибасовской жизнь, бросал взгляд на зал и вот теперь, наконец, был полностью поглощен неожиданно возникшей здесь изящной дамочкой.
Официант подошел к Соньке и поинтересовался:
— Мадам готовы к заказу?
— Да, — улыбнулась она, пряча зеркальце в сумку. — Бокал вина и фрукты.
— Вино и фрукты заморские, мадам?
— Конечно.
Парень исчез, девушка с печальной и мечтательной улыбкой начала рассматривать прохожих на улице.
К столу снова подошел официант, протянул ей на небольшом подносе визитку:
— Простите, мадам, вам передана именная карта.
Она заглянула в визитку, прочитала: «АЛЕКСАНДР ДОГМАРОВ. БАНКИР». Оглянулась на сидящего у окна розовощекого господина, и он тут же ответил ей улыбкой и легким поклоном.
Второй официант принес вино и фрукты, но, кроме того, поставил на стол бутылку дорогого французского вина.