— Хорошо сказал — в густой туман, — согласился штабс-капитан и задумчиво уставился в морскую темную бесконечность. — Вся жизнь в тумане. Никакого просвета.
Он не стал чокаться, выпил с ходу, одним рывком.
— Пан капитан хочет вернуться в Москву? — спросил Тобольский.
— Капитан не хочет. Что мне там делать? — пожал плечами Горелов. — Кто меня ждет?
— А здесь? Здесь кто-то ждет?
— Никто. Поэтому я думаю — зачем жить? Все равно как в тумане. Выпил, уснул. Проснулся, выпил и опять уснул… Зачем все это?
— Нет, — покрутил головой Тобольский, — я не хочу умирать. Я хочу жить. Пока Соня где-то находится, я не хочу уходить с этого света. Хотя чувствую, что скоро все равно умру.
— Не-е, ты не умрешь. Пока любишь, не умрешь. Тебя любовь держит.
— А тебя не держит?
— Нет, уже не держит. У меня все уже закончилось. Соня сегодня прогнала меня. Решительно прогнала. И даже ударила. Ударила так, что я упал.
— Обо мне не спрашивала?
Штабс-капитан тоненько и с удовольствием рассмеялся:
— Дурачок ты, хоть и пан. Совсем поглупел. — Он закусил луком, посмотрел на море. — Тянет, сволочь. Неудержимо тянет.
— Кто? — не понял Тобольский.
— Вода… Море.
Пан обнял его, похлопал по спине.
— Пан капитан, ты мне сегодня не нравишься. Пошли отсюда.
— Куда? Бродить по улицам? Не хочу, здесь лучше.
— Мне тоже здесь нравится. — Тобольский налил другу, они выпили. — Я здесь чужой. Совсем чужой.
— А где свой? — насмешливо посмотрел на него Горелов.
Тот засмеялся:
— Нигде. Так получилось.
— А на какие шиши шикуешь? — поинтересовался штабс-капитан.
— Не понял, — повернулся к нему пан.
— Деньги на выпивку откуда берешь?
— В банке. У меня много денег, пан капитан.
— Наворовал, что ли?
Тобольский еще больше развеселился:
— Я не умею воровать. Мой отец был очень большим промышленником, сделал деньги на угле. Я у него единственный сын. Когда он умер, акции перешли ко мне. На них покупаю водку и все остальное.
— Много еще осталось?
— Денег? Много. Лет на сто хватит.
— Это смотря как пить.
Штабс-капитан уставился на темную морскую гладь и после долгого молчания неожиданно тихо заголосил:
— Погано… Боже, как же мне погано. Не хочу жить! Сдохнуть хочу! Боже! Погано!..
Он скорчился в калач, стал кататься по земле, не переставая кричать и ныть:
— Боже, пошли мне смерть! Убей меня! Небо, куда ты смотришь?
Пан Тобольский бросился к нему, пытаясь успокоить штабс-капитана, поднять с земли.
— Пан капитан! Успокойся, пан капитан… Не надо. Еще не конец, капитан! Успокойся!
И он изо всех сил обнял Горелова, прижал к груди.
— Пожалуйста, не надо… Не оставляй меня одного. Прошу, капитан. — Он плакал, и слезы скатывались на голову штабс-капитана. — Мне ведь тоже плохо. Ты не представляешь, как плохо. Я ору, когда один. Я с ума схожу, капитан.
Постепенно оба успокоились, посидели еще какое-то время, не отпуская друг друга, затем Горелов дотянулся до бутылки, налил в оба стакана.
— Смешно, когда два мужика плачут, пан. Сначала смешно, потом вдруг не по себе. Жутко становится. Нельзя, чтоб мужики плакали. Особенно ночью, пан.
Они выпили, еще посидели молча. Штабс-капитан поднялся и направился к воде.
— Пан капитан, куда? — спросил Тобольский.
— Остужусь маленько. Голова горит.
— Не надо. Не ходи, капитан.
— Не дрейфь, пан, — засмеялся Горелов. — Как я тебя брошу? Не утону.
— Я боюсь.
— Потому что не воевал, — пробормотал штабс-капитан. — А я, пан, прошел весь Кавказ. Три ранения! И все мечтал побывать на море. Вот и побывал. Мечта сполнилась по полной.
Он снял штаны, сорочку и, оставшись в одном исподнем, начал медленно заходить в воду. Тобольский напряженно наблюдал за ним. Горелов заходил в воду все глубже и глубже. Неожиданно он оказался в длинной лунной дорожке и широкими саженными поплыл по ней. Пан поднялся, он не сводил с друга тревожного взгляда. На лунной дорожке была видна лишь голова штабс-капитана, — он все продолжал удаляться.
— Капитан! — не выдержал Тобольский. — Назад! Возвращайся, капитан!
Горелов повернулся, поднял руки и закричал:
— Прощай, пан! Мне тут хорошо! Прощай, друг!.. — И исчез под водой.
Над морем разнесся отчаянный крик Тобольского.
Ранним утром в полицейском участке дежурный мрачно заполнял какие-то бумаги. Александр Догмаров сидел на длинной деревянной лавке, не зная, куда деть потные руки.
— Значит, съели конфету и больше ничего не помните? — поднял голову полицейский.
— Две конфеты. Спал, пока не разбудил проводник.
— Еще раз повторите фамилию дамы?
— Софья Сан-Донато.
— Возраст.
— Трудно сказать, — пожал плечами банкир. — Кажется, не больше тридцати.
— Опишите внешний вид.
— Красивая, невысокая… аппетитная.
— Цвет волос?
— Волнистые.
— Я спросил цвет.
— Черные.
— С виду какой национальности дама?
Догмаров улыбнулся.
— Нашей.
Полицейский поднял глаза.
— Какой это… вашей?
— Иудейской. Типичная иудейка.
— Сумма похищенного?
— Много.
— Поточнее. Сколько было в саквояже денег?
Банкир смущенно смотрел на полицейского.
— Это обязательно?
— Обязательно, если хотите, чтобы деньги были возвращены.
— Господин полицейский! Поезжайте в Одессу и задайте любому прохожему интересный вопрос: сколько может быть денег у банкира Догмарова!
— Я спрашиваю, сколько денег было в саквояже! — Чин начал раздражаться. — Тысяча, пять, десять?
Догмаров помолчал, затем негромко произнес:
— Сорок три.
— Сколько? Сорок три тысячи?
— А зачем я буду врать? Эта галета увела у меня сорок три тысячи.
Полицейский открыл ящик стола, показал банкиру плохого качества фотографию.
— Гляньте, эта дама никого вам не напоминает?
— Она! Софья Сан-Донато!
Поезд Москва-Одесса медленно причалил к перрону, и из вагонов стала вываливаться приехавшая публика.
Сонька спустилась по ступенькам на перрон, дождалась, когда носильщик вынесет ее саквояж, и направилась в сторону привокзальной площади. За ней следом двинулся невысокий господин в легком холщовом костюме. Когда воровка уже завернула за угол вокзала, господин на шаг опередил ее и вынудил остановиться.
— Прошу прощения, гражданка, полиция. Ваши документы.
Девушка изумленно вскинула брови, жестом приказала носильщику подождать, достала из сумочки паспорт. Шпик внимательно изучил документ, показал в сторону вокзального выхода:
— Прошу, мадам Софья Сан-Донато, следовать за мной.
— А что случилось? Я иностранная гражданка.
— Я это уже понял. В комнате полиции я все объясню. — Полицейский махнул носильщику: — Сюда!
Носильщик с саквояжем послушно поплелся за ним. Сонька, сохраняя удивленную мину, первой устремилась к комнате полиции.
Носильщик остался за дверью, полицейский вошел в комнату, занял место за столом, жестом предложил задержанной сесть.
— Значит, вы — мадам Софья Сан-Донато? Откуда прибыли, мадам?
— Из княжества Монако, — с подчеркнутым акцентом ответила Сонька.
— Очень приятно. Одесса любит иностранных гостей. С какой целью мадам Софья Сан-Донато посещает наш город?
— Просто погостить. У меня здесь родственники.
— Очень даже прекрасно. В Одессе живут родственники со всего мира… — Он помолчал, внимательно глядя на воровку, и с усмешкой спросил: — Вы знакомы с известным одесским банкиром Александром Догмаровым?
Сонька пожала плечами:
— Нет, не слышала.
— А господин Догмаров очень даже о вас слышал.
— Правда?
— Так точно. Вы путешествовали с ним в одном вагоне.
— Когда? — удивилась Сонька.
— Прошлой ночью. Вы вместе направлялись в Москву.
— Но я в Одессе! Я ничего не понимаю.
Шпик приподнялся, произнес четко, внятно:
— Разъясняю: вы вместе с господином Догмаровым направлялись в Москву и находились в его купе до тех пор, пока он не уснул.
— Ах да! — всплеснула руками девушка. — Это был милый молодой человек. Очень смешной и непосредственный. Он известный банкир? Какая прелесть!
— Вы вытащили из его саквояжа сорок три тысячи рублей, госпожа Софья Сан-Донато, она же Сонька Золотая Ручка.
Сонька побелела.
— Как вы сказали?
— Сонька… Золотая… Ручка, — раздельно произнес филер, достал фотографию воровки, показал ей. — Узнаете?
— Это неправда, — покрутила головой она.
Полицейский торжествовал:
— Вот вы и попались, мадам Сонька.
— Это клевета, вранье. — На глаза девушки навернулись слезы. — Я не Сонька! Это просто совпадение.
— Хорошо, — потер руки полицейский, — сейчас я отвезу вас в городскую управу, и там все, как говорится, ляжет на свои клетки.
Сонька посидела молча с закрытыми глазами, вытерла скатившуюся слезу, неторопливо открыла сумочку и достала плотную пачку ассигнаций.
— Здесь десять тысяч.
Лицо полицейского побагровело:
— Не сметь! Полиция Одессы не продается!
Девушка извлекла еще одну пачку.
— Двадцать.
Шпик заворожено смотрел на деньги. Кто-то постучал в дверь, и он быстро сбросил пачки в ящик стола.
— Нельзя!.. Кто?
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула очаровательная головка местной профурсетки.
— Я вам не нужна?
— Не нужна! Потом!
Шпик подошел к двери, запер ее на ключ и вернулся на место.
— Вообще-то, за это сразу в ссылку, на каторгу!
— За что? — невинно спросила девушка.
— За дачу взятки полицейскому.
— А я вам ничего не давала. Какая взятка? — Она наивно улыбалась.
Полицейский достал обе пачки, стал искать, куда бы их спрятать, и в итоге сунул за облезлый шкаф. Он посмотрел на задержанную:
— Ну, и куда вы желаете направиться?
— В дорогой оте