— Да, — кивнула воспитательница, внимательно изучая гостью, — из Блювштейн никого не осталось. А Михелина вам зачем?
— Хочу увидеть девочку. Может, даже подумаю об удочерении. Своих детей у меня нет.
— Хорошо, я провожу вас к старшей.
Под любопытными взглядами детей они направились к зданию.
Старшая, иначе начальница воспитателей приюта, в этот момент поливала цветы на подоконнике — она оказалась пожилой тучной дамой с приветливой улыбкой и открытым взглядом. Воспитательница, приведшая Соньку, разъяснила начальнице:
— Простите, Александра Дмитриевна, госпожа интересуется Михелиной Блювштейн.
— Михелиночкой? — мило удивилась старшая. — Нашей замечательной девочкой? Очень приятно.
Она оставила свое занятие, протянула гостье руку.
— Здравствуйте. Как вас величать, сударыня?
— Софья Андреевна.
— Красивое имя. — Старшая кивнула на стул, сама уселась на свое место. — Вы кто для Михелиночки?
— Наверное, тетя.
— То есть у профессора было двое детей? Вы и отец нашей девочки?
— Совершенно верно.
— Вашего брата звали Михаил?
— Почему — звали? Надеюсь, он жив?
— Это никому не ведомо. Он ведь отбывает пожизненную каторгу. А с каторги люди редко возвращаются живыми.
— Я могу увидеть девочку?
— Непременно. Но вначале несколько слов. Девочка — круглая сирота…
— Думаю, не совсем круглая, если есть я.
Старшая иронично посмотрела на Соньку:
— Вы намерены забрать ее?
— Для начала я хочу просто ее увидеть.
— Вернусь все-таки к своей мысли. Девочка уже понимает, что она круглая сирота, психика ее очень уязвима, и травмировать ребенка праздными посещениями я бы не считала возможным.
— Это ваше мнение, но не право, — резко ответила гостья.
— Да, это мое мнение. Но вам не мешало бы знать о наследственности Мехелины. Отец — убийца. Мать… Вам известно, кто ее мать?
Сонька сидела бледная, напряженная.
— Кто?
— Знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка. Понимаете, воровка!.. Где гарантия, что воровка не станет доставать вас, удочерившую ее ребенка?
— Гарантий нет.
— Что в таком случае ждет девочку? Либо вы всю жизнь будете ее прятать от преступницы, либо не выдержите и просто отдадите Михелину в эти чудовищные руки! Меня лично ни то, ни другое не устраивает.
— Что вас устраивает?
— Чтобы ребенок никогда не знал ни отца, ни матери. Пусть лучше будет просто сирота.
— Но у нее был достойный дед — профессор Блювштейн.
— Фамилия. Понимаете — фамилия! Блювштейн! Под такой фамилией мать девочки, Соньку Золотую Ручку, недавно осудили на восемь лет каторжных работ!
— Покажите мне девочку, — севшим голосом попросила Сонька.
Старшая взяла звоночек, в дверь тут же просунулась голова молодой воспитательницы.
— Приведи Михелину. — Она повернулась к гостье и предупредила: — И, пожалуйста, никаких эмоций. Вы просто ее тетя.
— Конечно.
В комнате стояла тишина, пока дверь вновь не открылась и на пороге не возникла совершенно очаровательная пятилетняя девочка — светленькая, с бантиком на голове. Она остановилась, сделала книксен и с детской наивностью поинтересовалась:
— Звали меня, мадам Александра?
— Звала, — старшая подошла к ней. — У тебя все хорошо, Михелина?
— Все очень хорошо. — Девочка посмотрела на Соньку. — А кто эта дама, мадам Александра?
— В присутствии человека нельзя спрашивать о нем в третьем лице, — строго поправила ребенка старшая.
— Простите, мадам Александра. — Михелина внимательно посмотрела на Соньку. — Кто вы, мадам?
Та молчала, заворожено глядя на девочку.
— Вы приехали ко мне?
— Да, к тебе.
— А вы кто?
— Тетя… Твоя тетя.
Девочка вопросительно посмотрела на старшую:
— Я не понимаю. Тетя — это как?
— Мадам… простите, как вас?
— Софья, — бросила воровка.
— Мадам Софья твоя родственница, Михелина. Она приехала посмотреть, в каких условиях ты проживаешь.
— Я проживаю в очень хороших условиях! — бодро отрапортовала девочка. — Меня здесь любят.
— Это правда, — разулыбалась старшая. — Здесь любят всех, но тебя больше всего!
— Благодарствую, — Михелина снова сделала книксен. — Я могу идти?
— Иди, дорогая.
Михелина в сопровождении очкастой воспитательницы ушла, старшая вопросительно повернулась к гостье.
— Что скажете?
— Скажу, что ребенок совершенно изумительный.
— Это правда. Тем не менее вам следует подумать, перед тем как решиться на удочерение.
— Я подумаю. — Сонька поднялась. — Вам известно, что у Михелины есть родная сестра?
— Первый раз слышу.
— Сестру зовут Табба. Живет она с бабушкой. Думаю, было бы неплохо, если бы со временем девочки узнали, что они сестры.
— Вам известно, где проживает Табба?
— Да, я могу оставить вам ее адрес. — Сонька написала на листочке название улицы и номер дома. — До свидания, благодарю.
— И я вас благодарю.
Когда они дошли до двери, старшая неожиданно спросила:
— Простите, как, вы сказали, ваше имя?
— Софья.
— Почти как Соньку Золотую Ручку…
Воровка окинула ее презрительным взглядом:
— Софья и Сонька — совершенно разные имена, — и немедленно покинула кабинет.
Сонька сидела на скамейке недалеко от того места, где вчера произошла ее встреча с князем Обертынским. Видела, как остановилась карета и из нее вышел по-прежнему элегантный князь, как он стал оглядываться, высматривая вчерашнюю знакомую, но тщетно. Князь нервно вертел в руках трость, расхаживал вдоль проспекта, снова озирался. Затем сел в карету, и кучер ударил по лошадям.
Сонька грустно усмехнулась, поднялась и поплелась прочь.
Пожалуй, главной достопримечательностью в Туле, куда туляки первым делом вели своих гостей, был городской рынок. На этом рынке продавали все: оружие, ворованных лошадей, начищенные до золотого блеска самовары, разное тряпье — от поношенной одежды до фраков и бальных платьев, всевозможную обувь, мебель резную и попроще, ярких заморских попугаев, шарманки и граммофоны, тульские гармошки и воронежские баяны, балалайки, гитары и даже мандолины — в общем, все то, на что у народа был спрос.
День стоял жаркий. Лето наступило уже в мае, стремительно и изнуряюще. Люди бродили по рынку неспешно, вальяжно, лениво.
В этой толчее толкалась Сонька. Одетая в легкий изящный сарафанчик, с накинутой на плечи кофточкой, она выглядела свежо и спокойно, из общей толчеи ничем особенным не выделялась, будто не было ни Сибири, ни тяжелого побега из барачного лагеря.
Она останавливалась возле какой-нибудь толпы зевак, глазеющих, скажем, на лошадей или дрессированных обезьян, выбирала наиболее подходящую жертву, прижималась к ней поплотнее и выуживала из кармана или из сумочки что-то ценное, от денег до украшений. Воровке самой было интересно наблюдать за рыночной возней, поэтому иногда она превращалась в праздную гуляку и с удовольствием слушала бормотание попугая или умилялась пляшущему медведю.
В одной толпе, где она только что облегчила ридикюль расфуфыренной дамы, кто-то легонько взял ее за руку и развернул к себе. От неожиданности воровка даже вскрикнула. Это был Улюкай. Она бросилась к нему на шею, обняла, расцеловала.
— Боже, откуда ты? Какая неожиданность, Улюкай!
Улюкай тоже был рад — он смотрел на женщину светящимися от радости глазами.
— А я поначалу тебя не признал. Долго шел следом, пока не увидел, как ты работаешь.
— Ты почему здесь?
— А ты?
Воровка усмехнулась:
— Долго рассказывать.
— Мне не короче.
Женщина понимающе поджала губы, огляделась:
— Пошли отсюда, где-нибудь посидим.
В кабаке напротив рынка народу было немного. Сонька и Улюкай сидели за столиком у стены, пили чай с баранками, вели негромкую беседу. Улюкай рассказывал:
— Все было просто. После твоего отбытия из Питера нам на хвост села полиция. Мы только взяли банк на Невском, не успели даже поделить добычу, как синежопые нагрянули. И знаешь, кто нас заложил? Кочерга! Ты его не помнишь.
— Помню. Худой такой.
— Оказывается, он дятлом у нас был. Стучал. Ну и распихали кого куда. Я, к примеру, за Урал попал.
— Бежал?
— А кто ж там долго выдержит?! — Улюкай любовно посмотрел на подругу. — Ну а про тебя я наслышан. Даже гордость взыграла — надо же, наша Сонька стала такой знаменитой, все газеты пишут.
— Не нужна мне такая знаменитость, — отмахнулась женщина. — Морду лишний раз боюсь показать.
— Откуда бежала?
— Из Сибири. Думала, подохну. — Воровка закатала рукав блузки, показала ржавые пятна на коже. — Все отморозила, руки, ноги, спину.
— А в Тулу зачем? На воровскую биржу?
— Мне нужно найти одного человека.
— Я его знаю?
— Вряд ли.
— Он вор?
— Марвихер.
Улюкай согнал морщины на лбу:
— Из Одессы? Кочубчик?
— Ты его знаешь? — удивилась Сонька.
— Его все воры знают! Зачем он тебе?
— Нужно.
— Хочешь, я найду его?
— Сама найду, — тихо проговорила воровка. — Узнать бы, где он сейчас.
— Не в Одессе точно. Прячется где-то. Я знаю, воры питерские, московские и одесские поклялись достать его. И первым теперь достану я. Увидел тебя и достану!
Сонька положила ладонь на его руку, попросила:
— Не надо. Если ты мне друг, не надо. Я должна сама его увидеть.
Вор склонился к столу, чтобы заглянуть воровке в глаза.
— Так это правда, что ты влюбилась в этого… марвихера?
Она молчала.
— Правда. Сонька?
— С чего ты взял?
— Все газеты орали про твою любовь!
Женщина помолчала, потом тихо ответила:
— Правда.
— Вырви! Вырви эту заразу, Сонька!
— Не могу.
— Он загубит тебя!
— Знаю. И все равно не могу. Я подохну, если не увижу его. Узнай, где он. — Сонька коснулась руки приятеля, проникновенно сказала: — Попроси воров, чтоб не вели меня. Чтоб не вмешивались. Я сама разберусь с Кочубчиком. А потом объявлюсь.