Пришла весна, тайга зазеленела, природа освободилась от льда и снега, казалось, все вокруг ожило.
К причалу Александровского Поста швартовался большой корабль «Гордый». Сначала на берег вышли редкие пассажиры — их тут же встретили жадные до денег извозчики. Чуть погодя вдоль трапа выстроились конвоиры, и на берег стали медленно сходить вновь прибывшие арестанты.
Градоначальник Александровска-на-Сахалине, дородный и улыбчивый господин, грузно ступил в повозку. Повозка была по местным меркам роскошной. В нее и уселся глава города, рядом с ним расположился гость, известный московский писатель Влас Дорошевич.
Градоначальник рассказывал:
— Мы, господин писатель, ждем весны, как манны небесной! Вот только представьте — девять месяцев из двенадцати мы варимся в собственной, извините, клоаке.
— Клоаке? — удивился Дорошевич.
— Так точно! А кто здесь проживает? В основном бывшие или настоящие каторжане. Ну и прочие мелкие людишки, желающие набить карманы золотом и деньгами.
— Сказывают, в вашей тюрьме находится знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка. Или это домыслы?
— Почему же домыслы? — обиделся градоначальник. — Сидит как миленькая в одиночном карцере.
— Вы лично ее видали?
— Лично я — нет. Но кое-что о ней знаю.
— Например?
— Например, что она уже год как пребывает в одиночке, тем не менее жива и здорова.
— Здорова?
Градоначальник рассмеялся:
— Ну, относительно «здорова» не знаю, но что жива — это точно. Желаете поглядеть?
— Желаю.
— Это мы устроим. Но хочу заранее предупредить, господин писатель, зрелище может быть малоприятное. А скорее всего, совсем неприятное. Ну, представьте себе, пожилая дама в одиночке, в кандалах…
— В кандалах?
— Так точно! Она ведь пыталась бежать и получила за это пятьдесят ударов палкой.
— Разве отсюда возможно бежать?
— Невозможно!.. Но эта дама решила нарушить все законы и сделала попытку. Правда, ей в этом помогал молодой охранник, но все одно ничего не вышло. Поймали!
— У нее был роман с охранником?
— Ни в коем разе, он ей в сыновья годился… Просто так помогал, из сострадания. Его также определили в одиночку.
— Жив?
— Нет, помер. А вот Золотая Ручка жива. И, подозреваю, дождется через два года освобождения.
К выходу Соньки из карцера в тюремном дворе собралось почти все поселковое и тюремное начальство — от главы Александровска до начальника тюрьмы. Посередине двора поставили фотоаппарат на большой треноге, возле которого бестолково суетился фотограф, то ныряя под черную материю, то выползая оттуда.
Среди собравшихся находился также писатель Влас Дорошевич. Мужчины о чем-то беседовали, изредка смеясь какой-нибудь шутке, дамы держались особняком и с каким-то непонятным страхом ждали появления воровки.
Наконец ее вывели. К выходу Соньку одели в белую длинную блузу, поверх которой была зачем-то надета длинная черная роба. Шаги Соньки были слабыми и неуверенными, от яркого солнца она на мгновение ослепла и остановилась.
От прежней Соньки ничего не осталось. Перед собравшимися стояла старая, тяжелобольная женщина, руки которой оттягивали кандалы. Кожа лица была серая, рот ввалился, худоба давала себя знать настолько, что блуза смотрелась на ней как саван. И вообще в ее облике было что-то безумное.
Одна из дам шепнула подруге:
— Старуха. Безумная старуха.
— Знаете, сколько ей лет? Всего тридцать пять.
Сонька остановилась перед городской знатью, посмотрела на них недоуменно и с интересом. Неожиданно спросила:
— Вы кто?
Собравшиеся молчали. Воровка снова спросила:
— Зачем меня звали?
— Ты и есть Сонька Золотая Ручка? — громко спросил городской голова.
Она оскалилась.
— Кто вам сказал такую глупость, господин?
— А кто ж ты такая, если не Сонька?
Сонька отыскала наконец глазами спрашивающего.
— А вы кто такой?
— Я? Городской голова!
— Какого города? — прошамкала женщина.
— Город Александровск-на-Сахалине! Слыхала про такой?
Она отрицательно мотнула головой.
— Нет, не слыхала. — И снова повторила: — Чего вы от меня хотите?
К ней направился писатель Дорошевич.
— Мне надо с вами поговорить.
— О чем?
— О вас. О вашей жизни… Вас ведь знает вся Россия.
Воровка хрипло засмеялась:
— Меня — Россия? Шутите, господин! Я датская графиня Софья Буксгевден. При чем здесь Россия?
— Я писатель.
За их беседой наблюдала вся светская толпа. Женщины рассматривали воровку в лорнеты и в театральные бинокли.
— Писатель? — В глазах Соньки промелькнула усмешка. — Я вас не знаю.
— Моя фамилия Дорошевич. Я могу вам помочь.
— В чем? — четко спросила воровка.
— Хотя бы в том, чтоб с вас сняли кандалы.
— Зачем? Они мне не мешают. Я к ним уже привыкла… — Вдруг взяла писателя за лацкан, шепотом спросила: — А сколько лет я уже сижу?
— Сказали, год.
— Боже, всего год… — В ее взгляде появилась осознанность, потом выступили слезы. — Год… Мне мучиться еще целых два года… Боже, я не вынесу!
— Я действительно постараюсь вам помочь, — серьезно повторил писатель.
— Не верю. Мне уже никто не поможет.
— Я переговорю с тюремным начальством. С городским головой.
— Пожалуйста, — Сонька не отпускала его. — Помогите. Мне надо увидеть моих девочек. Моих дочек. Больше я ничего не хочу — только увидеть их.
— Обещаю.
Дорошевич оставил женщину, махнул фотографу:
— Сделайте снимок на память!
Тот засуетился, Сонька, похоже, совсем пришла в себя, сориентировалась на аппарат, к ней с двух сторон тюремное начальство приставило трех дюжих мужиков, и фотограф закричал так громко, что дамы вздрогнули:
— Внимание! Снимаю!
Возникла яркая вспышка, ослепившая всех, и лишь Сонька смотрела в объектив спокойно и с достоинством.
Пан Тобольский, опершись на трость, стоял неподалеку от тюремных ворот. Когда почтенные господа покидали тюрьму и готовились рассесться по поджидающим их каретам, он решительно направился к ним. Появление невесть откуда столь странного для этих мест господина не осталось незамеченным, компания придержала шаг, а писатель Дорошевич бросил главе города:
— Колоритный персонаж! Из ваших?
— Не похоже. У нас народ попроще.
Тобольский приблизился к Дорошевичу, галантно поклонился.
— Господин писатель?
— Совершенно верно, — ответил писатель. — С кем имею честь?
— Казимир Тобольский. В недавнем прошлом каторжанин.
В глазах московского гостя загорелся интерес.
— У вас ко мне дело?
— Конфиденциальный разговор. Если позволите, отойдем в сторонку.
Дорошевич бросил обществу извиняющийся взгляд и отошел в сторонку с экстравагантным просителем.
— Слушаю вас.
— В тюрьме вы виделись с Соней?
— С Сонькой Золотой Ручкой?
— Да-да. Как она?
Писатель хохотнул.
— Странный вопрос, если учесть, что данное заведение никак не походит, скажем, на Ниццу. Плохо! Даже очень плохо. Она на грани безумия.
— По-прежнему в кандалах?
— В кандалах.
— Простите! — Пан Тобольский до такой степени разволновался, что на его глазах выступили слезы. — В таком состоянии она долго не проживет. Не можете ли вы походатайствовать перед тюремным начальством о более лояльном ее содержании. Ну, хотя бы об освобождении от кандалов.
— Именно об этом я и намерен сегодня поговорить. — Дорошевич внимательно посмотрел на мужчину. — А кем вы являетесь данной даме?
— Кем являюсь? — пожал тот плечами. — Даже не знаю, как ответить. Наверное, друг… Давний верный друг.
Зала приемов была по-провинциальному небольшой, с оббитой ярким ситцем мебелью и с огромной, помпезной люстрой посередине потолка. Приглашенного принаряженного народа здесь собралось человек сто, на невысокой сцене играл скромный оркестрик из нескольких человек, гости пили шампанское, вели беседы, кое-кто танцевал.
Дорошевич в сопровождении главы города и начальника тюрьмы, под взорами местной знати дефилировал по зале, вел деловую беседу.
— Господа, задаю вопрос здравомыслящего человека. Чем вы рискуете, освободив несчастную, глубоко больную, безумную аферистку от кандалов? Неужели из этих страшных казематов возможен побег?
— Невозможен, — твердо ответил начальник тюрьмы. — Однако важен прецедент. Сегодня мы освободим от кандалов Соньку, завтра возникнет соблазн поступить точно так же с другими злоумышленниками.
— Я прошу о конкретной особе, господа! Не надо мне рассказывать о других злоумышленниках. Уверяю, она войдет в историю. И вашим потомкам будет стыдно за ваше бессердечие!
Глава города рассмеялся:
— Аферистка — в историю? Неужели в нашем отечестве недостаточно иных достойных людей? Или уважаемый господин писатель оказался в гипнотических сетях этой воровки, которыми, как сказывают, она пользовалась весьма успешно?!
— Талант! — воскликнул Дорошевич. — Истинный талант, пусть и криминальный! Блистательная воровская жизнь, приключения, роскошь, богатство и под конец полное одиночество, старость, карцер, безумие!.. Разве это не сюжет для занимательного романа?
— Вот пусть свой сюжет она и доводит в полагающемся для нее месте, — жестко ответил начальник тюрьмы. — Ей осталось провести в карцере и в кандалах всего два года.
— Нет, господа! — всплеснул руками Дорошевич. — Вас разубедить невозможно! — Огляделся вокруг себя, жестом показал на стол. — А не пора ли нам приблизиться к столу и пропустить по маленькой?
Сонька мерила узкий грязный прямоугольник карцера из угла в угол, что-то бормотала, поднимала глаза к потолку, о чем-то просила Господа и снова принималась ходить. Затем с рычанием вдруг кидалась к двери, била в нее кандалами до тех пор, пока мощный кулак надзирателя не отбрасывал ее обратно. Тогда она усаживалась на нары и затихала, монотонно раскачиваясь вперед-назад.