Но действия были весомее слов, а мама чувствовала себя очень плохо.
Поэтому, девочка поцеловала Лауру в щеку и прошептала ей:
– Спи спокойно, мама. И знай, что я обязательно вернусь. Я тебя не брошу.
Но Лаура уже не слышала дочь. Алкоголь и сердечная боль утомили ее, и теперь мама засыпала.
Элли выключила телевизор и выкинула бутылку в мусорное ведро. А затем вылила остатки красной жидкости из стакана в раковину.
В темноте коридора что-то зашевелилось.
– Уходи, – прошептала Элли. – Ужасная идея выходить сейчас, хоть она и уснула. Сейчас же уходи!
Но это был совсем не Ткач, как предположила девочка. По крайней мере, не тот, которого она ждала.
– Эльга, – послышался теперь уже знакомый вкрадчивый голос. – Твоя мать не умрет.
Глаза Элли столкнулись с крошечными, статичными, утопающими в белизне зрачками.
Дед-хамелеон снова был здесь. Его черный силуэт сливался с темнотой, угадываясь лишь благодаря белому лицу, не выражающему эмоций.
– Конечно не умрет, – прошипела Элли. – Тоже мне, предсказатель. Вали отсюда! Сказала же уже.
– Но может оказаться во власти Тууни, если ты не остановишься.
Элли поразилась собственной храбрости. Этот ткач являл собой истинное кошмарное видение и сейчас стоял в темном углу как самый настоящий монстр из фильмов ужасов.
Но девочка даже не дрогнула.
– Угрожаешь мне? – вызывающе подняв подбородок, бросила она.
– Предупреждаю, – все так же ровно произнес незваный гость. – Вас обоих.
– Ему умереть второй раз не страшно, глупая ты тварь! Ему вообще ничего не страшно, вот тебе зубы.
– Тут ты права, Эльга. Но один страх все же у него сохранился.
Дед-хамелеон широко улыбнулся, и общая картина его явления стала по-настоящему леденящей. Сохраняя мерзкий оскал, он, не открывая рта, проговорил куда-то прямо в сознание Элли:
«Элиас боится, что твоя мать умрет. Намного сильнее, чем ты и кто-либо в этом доме. И это делает его уязвимым».
Глава 14Выводы
До похорон оставалось три дня.
Эта мысль посетила сонную голову Элли первой.
Возможно, дед-хамелеон был чрезмерно удовлетворен ушедшим днем. А потому спала девочка в эту ночь практически безмятежно и очень крепко. Никакие тяжелые видения, воображаемые боли и рептильи глаза ее не беспокоили. На утро все выглядело так, будто дверь с именами, очная ставка бабушки и Ткача, мамина сердечная боль и даже плачущая Эйнике привиделись ей разом из-за большой обиды на маму и болючих ударов по обеим щекам.
Но что-то внутри трепыхалось, как насекомое, повредившее крылья, и Элли чувствовала: все, что ей пришлось испытать за последние сутки, было правдой. Мало похожей на текущую реальность в тихом Ихасте, но все же правдой. Такой, какая она есть.
Эльга медленно села на кровати и осмотрела свою комнату. Окна, двери, мебель – все было на месте…
Но бабушка снова не позвала ее к завтраку. А мама не пришла.
Впрочем, было ясно одно: в новом мире, где смерти теперь было куда больше, чем жизни, привычного – от людей, а не от неодушевленных предметов – ожидать не стоило.
Единственное, чего хотела девочка, вопреки логике и собственным действиям, – появления Ткача.
Но он не приходил.
Ни в те моменты, когда Элли пугал другой ткач, по-настоящему страшный и злобный.
Ни в те моменты, когда маме было плохо и Элли боялась, что она умрет.
Ни в те моменты, когда осознание, наконец, пришло и Элли чувствовала, что была готова к ритуалу.
Девочка прогнала его сама – уже не в первый раз, – но теперь он действительно ушел и больше не собирался возвращаться.
Однако решительность Элли не могла сойти на нет от того, что кто-то бросил ее на полпути.
Бабушка снова вязала на диване в гостиной.
В комнате больше не пахло алкоголем.
«Наверное, запах ушел на работу вместе с мамой», – подумала Элли про себя.
– Доброе утро, – сказала Элли.
– Доброе, – ответила бабушка спокойно, не вкладывая прежней нежности в слова.
– Разве мы не должны поесть?
Серафима подняла глаза на внучку лишь на мгновение. А затем вновь уткнулась в сплетение между спиц.
– Мы с мамой уже поели. Где лежат продукты – ты знаешь.
Элли тяжело вздохнула.
Тихая война есть тихая война.
– Ты вяжешь Лембиту что-то теплое? Наверное, варежки?
– Носки.
– Но зачем, если он уже ушел и не сможет взять их с собой? Это очень глупо.
Бабушка подняла глаза снова, и девочка почувствовала себя неуютно.
– Традиции, Эльга. Так полагается по традиции.
– Ясно. Значит, он не умер, и все об этом знают, но мы его хороним. Все так?
Серафима наконец отложила свое вязание и уставилась на Элли в упор.
– Эльга, я думала, что этот разговор окончен. И ты прекрасно знаешь, что похороны были решением твоей матери. Тут я ничего поделать не могу.
– Это не так, – девочка прищурилась. – Ты знаешь, что мама думает об этом всем?
– Почему бы тебе не спросить у своего отца, девочка? С тех самых пор ее позиция не изменилась.
Сердце Элли пропустило удар.
– Я спрашиваю у тебя, бабушка, – тихо сказала Эльга. – У тебя, прямо сейчас.
– Ты уже выбрала свою сторону и можешь задавать свои вопросы тем, кто ее поддерживает. Так общаются взрослые.
– Я поняла.
Осознав, что дальнейшая беседа с бабушкой просто не имеет смысла, Элли открыла холодильник и, посмотрев на морозильное отделение, вспомнила вчерашний вечер.
Мама сказала ей несколько очень важных слов, лишь потому что была пьяна.
Интересно, вспомнит ли она об этом сегодня?
На полках было множество вариантов для быстрого перекуса: йогурты, шоколадки, сыр, колбаса и пара яблок. В правом углу стенку подпирала оранжевая консервная банка без надписи.
– А что за консерва? – не поворачиваясь, спросила Элли.
– Белая фасоль. Ты не сможешь ее открыть сама.
– Вот еще! Мне и не надо, – хмыкнула девочка. – В похожих была еда для Пипы.
Более не задумываясь, Элли схватила шоколадно-ореховый батончик и закрыла дверцу.
– Можно мне погулять на заднем дворе?
Бабушка не ответила.
– Я буду гулять так, чтобы ты могла проверять через окно, что я не нарушаю домашний арест.
– Это не арест, Эльга. Ты провинилась и ты наказана.
– Без разницы! Можно я уже погуляю? Я скоро умру здесь без свежего воздуха, и в гроб вам придется класть не призрак Лемми, а меня!
Серафима покачала головой.
– Иди. И оденься теплее. Но если я не буду тебя видеть, срок наказания будет продлен.
Нацепив на себя теплые штаны, два свитера и любимые оранжевые сапоги, Элли отправилась на задний двор. За время ее отсутствия во внешнем мире мало что изменилось. Разве что землю размыло еще сильнее от непрекращающихся ливней.
Хлюп-хлюп-хлюп. Галоши снова хлопали по земле, но путь Элли теперь был ограничен и предсказуем. Она не бежала куда-то прочь за далеко укатывающимся зонтиком, не слышала песню и не могла встретить Ткача. Возможно, могла встретить деда-хамелеона, но сравнивать этих двоих совсем не хотелось. Они работали вместе, делали похожие вещи… Возможно, даже жили по соседству в Низовье, кто же мог знать? Но были решительно не похожи, нет. Сравнивать того Ткача с этим было бы настоящим оскорблением.
Крошечный дворик был засажен ненаглядными бабушкиными цветами, которые Элли всегда считала уродливыми. Ей вручали их на все праздники и заставляли дарить взрослым, а девочка только и радовалась тому, что еще не успела дойти до той возрастной категории, в которой приходится принимать эти отвратительные садовые подарки. Петунии с белой каймой были самыми страшными, но больше всех нравились Серафиме. В мусорное ведро следовало отправиться и обожаемым мамой капским маргариткам… Каждый раз Эльга смотрела на то, как другие дети приносили красивые букеты из магазинов, и тяжело вздыхала. И почему чьи-то родители соглашались тратить деньги на настоящую красоту, а чьи-то заставляли детей позориться?
Исключением для девочки в ряду безвкусныхпосадок были лишь ярко-оранжевые бархатцы. Их Элли собирала с удовольствием из-за любимой расцветки, а потому место у именно этой клумбы было однажды выбрано для могилы Пипы.
Вчера Эльга поверила в то, что брат мог добровольно выбрать смерть.
А сегодня – хотела перестать ее бояться.
В ноябре сад не цвел, но девочка успела выучить расположение каждого вида рассады. Аккуратно обойдя две клумбы с немофилами, Элли вышла на узкую тропку, что вела к бархатцам, и оглянулась.
Бабушка следила за ней через окно.
Неестественно дружелюбно помахав Серафиме, Эльга дождалась, пока та отвернется и вновь уткнется в свое вязание. Стоило бабушке вернуться к спицам, девочка опустилась на колени и коснулась руками мокрой почвы.
А затем принялась рыть.
Пипу похоронили в жестяной коробке из-под чая. Мама тогда разрешила близнецам раскрасить ее и разрисовать так, как им хотелось, а потом собрала семейный совет. Внутри «гробика» было решено оставить фотографию Пипы в красивой деревянной рамке, ее любимую красную ленточку, пищащий мячик и кукольное одеялко. Все это мама разложила возле мертвого кошачьего тельца, соорудив импровизированный алтарь.
Семья собралась на похороны до обеда. Каждому из присутствующих было выделено время на пару слов.
– Замечательная кошечка Пипа, – сказала тогда бабушка очень печально. – Мягких тебе облачков, девочка. Спасибо, что была с нами.
– Бедная маленькая Пипа… – тяжело вздохнула мама. – Мы очень-очень любили тебя и будем любить. Ты показала ребятам, что такое настоящая привязанность. Теперь показываешь, что любимые тоже уходят. Спасибо за этот урок.
– Пипочка… – рыдала Элли и ничего не могла сказать.
– Пипочка, ты была самой красивой… – Лембит тоже плакал, но не так сильно, как сестра. – Поэтому теперь будешь спать под самыми красивыми цветами!