Является ли все это ностальгическими сетованиями по утраченному сообществу? Ностальгия и сообщество идут рука об руку, поскольку ностальгия придает смысл актуальным переживаниям самости и идентичности. Как утверждают Шон Филд и Фелисити Суонсон (Field and Swanson 2007: 11),
расхожие культурные мифы… наиболее значимым образом… наделяют людей аппаратом терминов и верованиями для того, чтобы понимать множество вызовов большого города и справляться с ними. Наше чувство самости и наши идентичности находятся в процессе становления посредством целостности и прерывистости, тождественности и различия, сплоченности и вытеснения, приватного и публичного существования (Field and Swanson 2007: 11; см. также Lasch 1991: 120).
Расхожие образы, включая ностальгические репрезентации прошлого, формируют идентичности и наделяют людей способностью к действию. Как отмечала Сельма Лейдесдорфф (Leydesdorff 1994) в своем исследовании воспоминаний еврейского сообщества Амстердама до Второй мировой войны, роль конструкций прошлого, скорее, помогать разыгрывать ситуации здесь и сейчас, нежели отражать, как все было когда-то. Аналогичным образом Джеймс Фентресс и Крис Уикхем отмечают, что «способ порождения и понимания воспоминаний о прошлом у тех или иных социальных групп напрямую указывает на то, как они понимают свое положение в настоящем» (Fentress and Wickham 1992: 126). Само существование подобных общих сюжетов демонстрирует, что сообщество остается «публичным действием» (public doing), согласно определению Ричарда Дженкинса (Jenkins 1996), приведенному, что характерно, в его небольшой книге об идентичности, – хотя при этом оно «конституируется лишь символически», в качестве некоего сообщества, которое больше не существует (Charles and Crow 2012: 400; см. также Morgan 2005: 563–564). Посредством ностальгии фрагментированные сообщества могут представляться целостными и едиными: ностальгия «становится способом создания связей» (Savage et al. 2010: 117) и формирует сюжеты о принадлежности, в основе которых лежит конкретное место. Так что, на мой взгляд, изложенные выше истории восточных берлинцев, италоамериканцев или роттердамцев – это не просто ностальгические сетования по утраченному сообществу.
В приведенных примерах сюжеты из прошлого выступают в качестве публичных перформансов, демонстрирующих, что сообщество могло измениться, но отнюдь не утрачено; что утрачено или, точнее, трансформировано, – это однозначное совпадение «сообщества» с «местом». Сообщества, которые накладываются друг на друга в больших городах (и при этом могут даже не обладать территориальным закреплением), способны состоять из профессиональных групп или формироваться по признаку религии или принадлежности к той или иной площадке в интернете, а не по географическому критерию (Charles and Crow 2012: 400). Как демонстрируют Пит Конингс, Рейк ван Дейк и Дик Фукен (Konings, van Dijk and Foeken 2006: 4) применительно к крупным городам Африки, связи с внешним миром, даже поверх национальных границ, приобрели значимость. Следовательно, в качестве референтов для воображения сообществ могут выступать определенные местности, однако люди все чаще не привязываются к тем местам, где они родились и выросли, и формируют взаимосвязи на больших расстояниях. Но в тривиальном употреблении термина «сообщество» эта трансформация связи между сообществом и местом оставляет впечатление, будто сообщество как таковое было утрачено.
Тем не менее потребность в сообществе, похоже, повсеместна. Градостроителям нужно работать с «сообществом», вмешательства полиции требуют поддержки со стороны «сообщества», активисты организуют протесты от имени «сообщества». В таких городах, как Мумбаи и Сан-Паулу, движения за решение жилищного вопроса и движения за гражданские права организуют протесты с помощью «сообщества». Интерес к сообществу возрождает политика идентичности, предполагающая, помимо прочего, что жалобы «должны быть услышаны и признаны, а не затеряны среди однородного либерально-демократического общества» (Macdonald, Edwards and Savage 2005: 596). Зачастую на проблемы, связанные с «сообществом», «возлагается ответственность за особенно беспокоящие людей аспекты общественной жизни, включая одиночество, преступность, страх и неустроенность» (Day 2006: х). Способы использования понятия «сообщество» в политическом контексте могут приводить разные группы к «общему знаменателю» сообщества на практике. Когда несколько лет назад мужчина с турецкими мигрантскими корнями заколол школьного учителя в одном из голландских городов, политики потребовали от лидеров «турецкого сообщества» сделать по этому поводу заявление. Аналогичный пример приводит Пнина Уэрбнер (Werbner 2005: 747): бунты молодых мусульман из Южной Азии в Олдеме и Брадфорде, подвергшихся деиндустриализации городах на севере Англии, породили призывы к «азиатскому сообществу» лучше «интегрироваться». Как отмечает Уэрбнер,
значимым моментом является то, что сообщества Брадфорда или Олдема, в которых, как утверждалось, отсутствовали лидерство и единство, не воспринимались как исключительно азиатские или белые – в этих сообществах были и те, и другие, что стирало различие между ними. Таким образом, нечто расовое, патологическое, а фактически и криминальное приписывалось внутренней социальной целостности и культурной индивидуальности этнического сообщества, а затем и сообщества белого рабочего класса, ‹…› тесно с ним связанного (Werbner 2005: 748).
В инициативах для сообществ, в действиях во имя сообществ или в призывах к сообществам это понятие возникает вновь и вновь. Как в позитивном, так и в негативном контексте оно указывает на некую сущность (entity), которая обладает целостностью, связностью или сплоченностью, а также имеет четкие границы. Чаще всего эти границы считаются социальными в том смысле, что сообщество кончается там, где кончаются сетевые взаимосвязи, и географическими, то есть ограниченными определенной территорией. Таким образом, сообщество является широко используемым термином. Его удобство заключается в том, что он неточен и нагружен положительными коннотациями: сообщество есть социальное «нечто», против чего невозможно занимать позицию (Williams 1976: 65–66; Etzioni 1995; Tam 1998 – цит. в: Day 2006: 14).
Эти неточности, моральные коннотации и хождение понятия «сообщество» в политической сфере могут выступать и причинами того, почему сегодняшние исследователи-урбанисты, как и другие представители социальных наук, не испытывают особого желания его использовать. Если по поводу других принципиально спорных понятий, в особенности тех, что явно расположены в левой части политического спектра, у них возникает мало возражений, то «сообщество», похоже, вызывает у них отвращение. Это слово, мол, вышло из моды – более того, оно не просто старомодно, а может быть, и консервативно. Напротив, новая терминология урбанистики связана с сопричастностью, домом, привязанностью к месту и идентичностью. Полагаю, что порой для такого изменения терминологии есть четкие концептуальные основания, но в иных случаях это изменение демонстрирует опасение браться за понятия или темы, которые имеют значение для жителей районов Кёпеник в Берлине, Вустер-Сквер в Нью-Хейвене или Хиллеслёйс в Роттердаме, – однако их непросто поместить в рамки мейнстримных урбанистических исследований. Проблема, связанная с понятием сообщества, заключается в том, что оно всегда имеет политический характер – оно всегда в значительной степени связано с властью, – но ни в критических урбанистических исследованиях, ни в таких же работах более конформистского, а то и консервативного толка оно по определению не имеет политической прописки. Лишь потому, что в социальных дисциплинах изначальный подход к идее сообщества связывал ее с «органическими» и естественными характеристиками, это понятие, похоже, «неизбежно… принадлежит в большей степени социальному порядку прошлого» и отождествляется с «ситуациями стабильности и устойчивости», так что вся дискуссия уклоняется в консервативную сторону (Day 2006: 6), а «изменение стало конструироваться в качестве его недруга» (ibid.: 8).
Термин «сообщество» слишком часто использовался для описания отнюдь не безобидных политических практик, для выявления аутсайдеров и козлов отпущения, для моральных призывов в поддержку действий, которые наносили вред другим группам и индивидам, или к участию в этих действиях; кроме того, это понятие функционировало в качестве одного из механизмов власти и ее реализации в процессе формирования наций (Anderson 1991 / Андерсон 2016). В политическом смысле оно может подразумевать целостность и гомогенность в ущерб открытости изменениям и разнообразию. Академическая история этого термина слишком легко предполагает целостность и гомогенность в том смысле, которые не вполне соответствуют современному миру мобильностей и разнообразия. Когда «встречи с чужаками и культурные отличия оказываются неотъемлемыми составляющими повседневной жизни в большом городе» (Dirksmeier, Helbrecht and Mackrodt 2014: 300) – а именно так многие исследователи представляют себе мир (Amin and Graham 1997; Valentine 2007; Vertovec 2007), – вероятно, более целесообразными стали другие понятия, такие как «принадлежность» (belonging) или «идентичность места». Наконец, о сообществе было написано так много, что можно задаться вопросом, осталось ли хоть что-то к этому добавить. Джордж Хиллери уже в 1950-х годах перечислял 94 определения сообщества (Hillery 1958). Маргарет Стейси более 35 лет назад сомневалась, является ли вообще сообщество полезным абстрактным понятием (Stacey 1969)[2], – по ее мнению, создание «чувства принадлежности» посредством помещения его в центр сообщества делает последнее побочным концептом (ibid.: 134). В самом деле, определения сообщества зачастую подразумевают чувство принадлежности, поскольку они включают коллективные (communal) интересы и идентичности, нередко связанные с конкретными локациями (Watt 2013: 226). При наличии всех этих проблем, окружающих понятие сообщества, можно усомниться в его полезности для урбанистических исследований. Если ему невозможно дать определение за рамками нормативности, если его невозможно с легкостью измерить, если нельзя договориться о его значении, возможно, будет больше толка в том, чтобы вообще от него избавиться. В таком случае действительно ли нужна еще одна книга о сообществе? Да, нужна, и вот почему.