6.7. Каузальное «сейчас»
Чтобы познать что-либо [сказал поэт], мы должны знать последствия; чтобы узнавать людей, мы должны ведать их свершения, дабы знать, что ими двигало, какая страсть их вела, и определить, каково было главное их побуждение к действию. Чтобы праведно судить о настоящем, надлежит противопоставить его прошлому; ибо все суждения подразумевают сравнение, а будущее нам неведомо. Истина заключается в том, что ничей разум не озабочен настоящим: воспоминания и предвкушения заполняют почти все мгновения наших жизней. Наши страсти – это радость и горе, любовь и ненависть, надежда и страх; даже любовь и ненависть чтят прошлое, ибо причина должна предшествовать следствию.
Наши обыденные представления о движении «умственного» времени ошибочны: они совершенно игнорируют то обстоятельство, что всякий агент имеет собственную причинную историю. Разумеется, эти различные версии прошлого перемешиваются по прошествии длительного времени, и каждый агент в конечном счете оказывается подверженным влиянию событий, имевших место в общей отдаленной истории своего сообщества. Но это ни в коем случае не «сейчас». Проблема состоит в связях между моментальными действиями принципиально различных агентов.
Когда падает булавка, можно сказать: «Я только что слышал, как упала булавка». Но никто не скажет: «Я слышу, как булавка падает». Наши агенты, ответственные за речь, подсказывают, что физический эпизод падения булавки завершится еще прежде, чем мы даже начнем говорить. Но можно сказать: «Я влюблен», а не «Я только что влюбился», потому что те же самые агенты знают, что агенты, отвечающие за личные привязанности, работают медленнее, их рабочие состояния способны растягиваться на месяцы и годы. Наконец есть промежуточный вариант; пусть кто-то спрашивает: «Какие чувства вы испытываете сейчас?», и мы часто понимаем, что наши наполовину сформированные и еще не озвученные ответы грешат против истины, поскольку произошло вмешательство других чувств. То, что кажется единым мигом одному агенту, для другого может превратиться в целую эпоху.
Наши воспоминания лишь косвенно связаны с физическим временем. У нас нет абсолютного знания о точном времени того или иного незабываемого события. В лучшем случае мы всего-навсего способны установить некие временны́е соотношения между этим событием и некоторыми другими. Можно припомнить, что события X и Y произошли в разные дни, но будет трудно сказать, какое из них случилось раньше. Вдобавок многие воспоминания, похоже, вообще не привязаны к промежуткам времени – например, знание о том, что четыре идет за тройкой, или о том, что «я это я».
Чем медленнее действует агент, то есть чем длиннее интервалы между каждым изменением состояния, тем больше внешних сигналов поступает на протяжении этих интервалов. Означает ли это, что внешний мир с точки зрения медленного агента будет двигаться быстрее, нежели с точки зрения быстрого агента? Кажется ли жизнь быстрой черепахам – и медленной до отвращения колибри?
6.8. Мыслить без мыслей
Мы умеем ходить не думая – и умеем мыслить без мыслей! Мы не знаем, каким образом наши мышцы побуждают нас ходить, и знаем едва ли больше об агентах, которые выполняют в нашем разуме умственную работу. Когда возникает какая-либо трудная задача, мы размышляем над нею какое-то количество времени. Потом, возможно, ответ приходит будто сам собой, и мы говорим: «Ага, вот оно, я сделаю то-то и то-то». Но если кто-то спросит, как мы нашли решение, почти наверняка мы ответим что-нибудь вроде
«Я вдруг сообразил…»
«Меня как осенило…»
«Внезапно пришло в голову, что…»
Будь мы и вправду в состоянии отслеживать работу нашего разума, не приходилось бы так часто поступать под влиянием мотивов, о существовании которых мы даже не подозреваем. У нас не было бы такого множества конфликтующих теорий в психологии. А когда нас спрашивают, откуда берутся замечательные идеи, мы бы не сводили свои ответы к метафорам насчет «неустанных метаний», «переваривания», «зарождения» и «появления на свет» (как если бы наши мысли прячутся где угодно, только не в головах). Будь у нас возможность заглянуть в свой разум, мы бы, пожалуй, смогли дать более вразумительный ответ.
Многие люди совершенно уверены в том, что ни один компьютер не сможет стать разумным, сознательным, обрести свободу воли или еще как-то «осознать» себя. Но откуда во всех нас эта уверенность, будто мы сами обладаем замечательными перечисленными качествами? Если мы и можем быть в чем-либо уверены, так это в том, что «я сознаю, поэтому я сознаю». Но что на самом деле означает подобная уверенность? Если сознавать себя значит точно знать, что происходит внутри разума, ни один реалист не сможет долго утверждать, будто люди в избытке наделены «внутренним зрением» (в буквальном смысле, то есть способностью видеть в уме). Доказательства того, что мы осознаем себя, то есть обладаем неким особым умением выяснять, что происходит внутри нас самих, весьма немногочисленны и спорны. Да, некоторые люди наделены специфическим талантом воспринимать и угадывать воззрения и мотивы других (и себя самих, но гораздо реже). Однако данный факт нисколько не подкрепляет веру в то, что наш способ узнавать о людях, включая нас самих, принципиально отличается от того, каким мы познаем мир вокруг. Бо́льшая часть того, что мы именуем «прозрениями», представляет собой лишь варианты иных способов «выяснить», что происходит.
6.9. Головы в облаках
То, что мы называем умом, есть не что иное, как пучок или связка различных восприятий, объединенных некоторыми отношениями, которой приписывается, хотя и ошибочно, совершенная простота и тождество[7].
Мы будем считать, что ничто не может иметь значение само по себе, любое значение возникает только в отношении других значений, которые уже известны. Можно было бы посетовать, что перед нами новая версия старого вопроса: «Что было раньше, курица или яйцо?» Если всякое, известное кому-либо, зависит от всего остального, что ему известно, разве это не замок, построенный на песке? Что не позволяет замку рухнуть, если под ним нет твердого основания?
Во-первых, нет ничего принципиально порочного в идее общества, в котором каждая часть придает смысл другим частям. Некоторые наборы мыслей во многом подобны скрученным веревкам или плотной ткани, в которых каждая прядь держит другие и одновременно изолирована от них. Рассмотрим все музыкальные мелодии, которые мы знаем. Среди них наверняка найдутся две мелодии, из которые одна нам нравится больше именно потому, что сильно отличается от второй (или, наоборот, сильно похожа на нее). Кроме того, человеческий разум никогда не остается в одиночестве. Позже мы увидим, что наши понятия пространства и времени могут опираться исключительно на сети взаимоотношений и репрезентировать при этом структуру действительности.
Если каждый разум выстраивает собственную «сеть» внутри себя, возможна ли вообще коммуникация между разумами? Ведь, в конце концов, коммуникация зависит от степени близости, однако далеко не всегда печально, если разумы не в состоянии понять друг друга полностью. В этом случае, при условии хоть какой-то коммуникации, мы все равно можем разделить богатство мыслей друг друга. Насколько иными были бы другие люди, будь мы все одинаковы? Так или иначе, внутри сознания наблюдается та же картина – поскольку нам самим неведомо наверняка, какой смысл мы вкладываем в то или иное понятие! Всякая мысль была бы бесполезной, если бы впоследствии разум возвращался к прежнему «чистому» состоянию. Но так не бывает, потому что каждый раз, когда мы думаем о чем-то, наши мысли оказывают различное воздействие.
Секрет того, что все вокруг для нас имеет смысл, раскрывается через помещение очередного значения в сеть всего остального, нам известного. Вот почему почти всегда ошибочно доискиваться «реального значения» чего-либо. Понятие с единичным значением практически лишено смысла.
Идея с единственным значением способна вести человека по единственному пути. Тогда, если что-то пойдет не так, мы попросту застрянем, ведь мысли, гнездящейся в нашем сознании, некуда податься. Вот почему, когда кто-то запоминает что-либо «механически», то есть не порождая ментальных связей, мы говорим, что этот человек «в действительности ничего не понял». А вот сети с обилием смыслов открывают перед нами множество путей и способов: если не получается решить задачу одним способом, всегда можно испробовать другой. Впрочем, чрезмерное обилие неупорядоченных связей превращает разум, так сказать, в месиво. Зато упорядоченные ментальные структуры позволяют усваивать и преобразовывать идеи, оценивать альтернативы и рассматривать гипотезы с различных точек зрения, пока не найдется та, которая окажется рабочей. Именно такой процесс мы называем мышлением!
6.10. Миры из разума
Все эти прекрасные эволюционирующие черты и свойства спонтанно расцветают в личной и коллективной жизни… где сознание обнаруживается в единении со всеми законами природы.
Не существует никакого отдельного и общего для всех мира мыслей; каждый разум порождает собственную внутреннюю вселенную. Миры мыслей, которые представляются нам наилучшими, суть те, в которых цели и действия как будто объединяются в областях, достаточно обширных для того, чтобы провести там жизнь, и вот так один человек становится буддистом, другой республиканцем, третий поэтом или топографом. Некоторые ментальные исходные точки разрастаются до размеров великих, целостных континентов. В некоторых разделах математики, других наук и философии сравнительно немногочисленные четкие идеи способны порождать бесконечное множество сложных, но последовательных новых структур. Но даже в математике горстка, казалось бы, «невинных» правил может привести к затруднениям, намного превосходящим возможности понимания. Т