инципом математики[15].
Допустим, мы заблудились в каком-то неведомом пространстве и можем лишь угадать, какие пары точек находятся близко друг к другу. Этого будет достаточно для того, чтобы составить довольно полное представление о данном пространстве. Из сопоставления точек возможно вывести, каков окружающий нас мир – двумерный он или трехмерный. Возможно определить, где расположены препятствия и границы, ямы, туннели и мосты, и т. д. Возможно даже определить глобальную структуру этого мира – на основе, повторюсь, немногочисленных сведений об отношениях близости.
Поистине замечательно, что существует возможность картографировать некое пространство, имея в своем распоряжении лишь информацию о том, какие пары точек лежат поблизости друг от друга! Но составлять подобные карты в действительности – задача иного рода, и никому до сих пор не удалось выяснить, как именно мозг выполняет такие операции. Чтобы спроектировать машину, способную решать аналогичные задачи, можно начать со слоя «корреляционных агентов» для каждого крошечного участка кожи, и эти агенты будут устанавливать, какие другие участки кожи чаще всего возбуждаются почти одновременно с исходными, затем обнаруженные участки будут признаваться ближайшими. Второй слой агентов приступил бы к картографированию более крупных областей, а несколько слоев агентов в конечном счете собрали бы последовательность карт разного масштаба, чтобы отразить несколько уровней детализации.
Если человеческий разум и вправду делает что-то подобное, наш конструкт может помочь с ответом на вопрос, изводивший ряд философов: «Почему все едины во мнении относительно того, как выглядит внешнее пространство?» Почему разные люди не истолковывают пространство различными способами? Для каждого человека математически возможно умозаключить, например, что мир является трехмерным, а не двумерным или четырехмерным, лишь на основании достаточного количества знаний о соседних парах точек. Однако, если «провода» от кожи к мозгу подвергаются слишком сильному воздействию помех, мы, вероятно, никогда не смогли бы устранить эти помехи, поскольку фактические расчеты для выполнения таких действий лежат за пределами наших возможностей.
11.5. Ощущение сходства
Трудность формулировки определений усугубляется необходимостью толковать слова на том же самом языке, ибо одна мысль нередко воплощается в одном слове; пускай довольно просто перевести слова вроде «яркий», «сладкий», «соленый» или «горький» на другой язык, объяснить их значение нелегко.
Наши способы мыслить отчасти зависят от полученного воспитания и образования. Но с самого начала многое определяется «проводкой» в нашем сознании. Каким образом эти микроскопические функции воздействуют на происходящее в ментальных мирах? Ответ таков: наши мысли в значительной степени формируются сходством между какими-либо предметами и объектами. Какие цвета кажутся нам наиболее схожими? Какие формы и очертания, какие запахи и вкусы, какие тембры, тоны, боли и раздражения, какие чувства и ощущения выглядят наиболее близкими друг к другу? Подобные сопоставления и суждения оказывают огромное влияние на человека на каждом этапе психического развития, поскольку то, что мы узнаем, зависит от умения классифицировать знания.
Например, ребенок, который классифицировал каждый огонек по его цвету или оттенку, учится бояться, скажем, оранжевых отблесков. Мы можем посетовать здесь, что этот ребенок чрезмерно «обобщает». Но если бы он вместо того классифицировал каждый огонек по признакам, которые никогда не повторяются, наш ребенок часто бы обжигался, а мы бы сетовали, что он не умеет обобщать.
Наши гены наделяют тела множеством датчиков – этих агентов обнаружения внешних событий, – и каждый из них посылает сигналы нервной системе, когда обнаруживает конкретные физические условия. У нас имеются агенты-датчики в глазах, ушах, носоглотке и во рту, различающие свет, звук, запахи и вкусы; у нас есть датчики на коже, ощущающие давление, прикосновение, вибрацию, тепло и холод; есть внутренние агенты, улавливающие напряжение мышц, сухожилий и связок; есть много других датчиков, о существовании которых мы обычно не догадываемся, вроде тех, что выявляют воздействие силы тяжести или определяют объемы различных химических веществ в разных частях тела.
Агенты в глазах, различающие оттенки света, превосходят сложностью простых агентов «красноты» в нашей придуманной машине. Но вовсе не по этой причине простая машина не в состоянии понять, что для нас значит краснота, ведь постичь ее не способны и детекторы в наших глазах. Нельзя что-либо сказать об одинокой точке – и нечего сказать об изолированном сенсорном сигнале. Когда наши агенты красноты, прикосновения или зубной боли посылают сигналы в мозг, каждый сигнал сам по себе сообщает лишь: «Я здесь». Остальная часть значения таких сигналов определяется взаимосвязями этих агентов со всеми другими нашими агентами.
Иными словами, «качества» сигналов, посылаемых мозгу, определяются исключительно взаимосвязями, как и в случае точек пространства. Перед нами проблема, с которой столкнулся доктор Джонсон при составлении определений для своего словаря: каждое слово по отдельности, будь то «горький», «яркий», «соленый» или «сладкий», пытается сообщать о качестве сенсорного сигнала. Но все, на что способен изолированный сигнал, – это заявить о собственном возникновении (возможно, с каким-то указанием на интенсивность). Зуб не может болеть (он просто посылает сигнал); боль ощущаем только мы, стоит нашим высокоуровневым агентам интерпретировать полученный сигнал. Если абстрагироваться от исходного различия изолированных стимулов, все прочие проявления их «характеров» и «качеств» – будь то качества прикосновения, вкуса, звука или света – полностью зависят от отношений данного стимула с другими агентами разума.
11.6. «Я» в центре мироздания
Как мы получаем сведения о реальном трехмерном мире? Мы уже видели, что некоторые наши агенты способны картографировать кожу. Но как перейти от этой карты к пространству за пределами кожи? Поневоле возникает вопрос, почему младенцы не могут просто «оглядеться по сторонам», чтобы увидеть, что происходит вокруг. К сожалению, за простым словосочетанием «оглядеться по сторонам» скрывается множество трудных задач. Когда мы смотрим на некий объект, свет от него попадает нам в глаза и активирует ряд датчиков. При этом любое движение тела, наклон головы или движение глаз вызывает радикальное изменение изображения в глазах. Как можно извлекать полезную информацию из увиденного, когда все настолько быстро меняется? Принципиально возможно спроектировать машину, которая в конечном счете научится сопоставлять такие движения с изменениями изображений, но на это потребуются немалые затраты времени; как представляется, наш мозг эволюционировал благодаря особым механизмам, которые помогают нам компенсировать движения тела, головы и глаз. Благодаря этому другие агенты обретают возможность использовать визуальную информацию. Позже мы обсудим некоторые другие области, где аналогии и метафоры служат для изменения наших «углов зрения». Быть может, эти чудесные способности эволюционировали аналогичным образом, поскольку опознание предмета как одного и того же с разных точек зрения не столь уж сильно отличается от способности «воображать» объекты, которые и вовсе не видны.
В любом случае мы не имеем представления о том, как ребенок учится постигать пространство. Возможно, все начинается с череды малых экспериментов, которые приводят к созданию первых, еще грубых карт кожи. Затем мы приступаем к сопоставлению этих карт с движениями наших глаз и конечностей; два разных действия, ведущие к схожим ощущениям, скорее всего, производятся на одном и том же участке пространства. Рывком вперед видится появление агентов, которые «репрезентируют» несколько «мест» за пределами кожи. Едва эти места определены (первые из них могут находиться рядом с лицом младенца), можно переходить к следующему этапу, то есть к формированию агента, репрезентирующего сеть отношений, траекторий и направлений между этими местами. Когда это будет сделано, сеть можно расширять, охватывая новые места и отношения.
Однако это только начало. Уже давным-давно такие психологи, как Фрейд и Пиаже, обратили внимание на то, что дети в своем развитии будто повторяют историю астрономии: поначалу они воображают, что мир вращается вокруг них, и лишь позже приходят к восприятию себя как движущихся объектов в неподвижной Вселенной, в которой человеческое тело ничем не отличается от любого другого объекта. Для достижения этой стадии требуется несколько лет, и даже в подростковом возрасте мы все еще развиваем свою способность восприятия предметов под разными углами зрения.
11.7. Предопределенное обучение
Было бы великолепно классифицировать наше поведение по двум категориям – «врожденное» и «приобретенное». Но не существует четкой границы между наследственностью и влиянием окружающей среды. Позже я опишу агента, обязанность которого состоит в выполнении конкретной операции: он должен узнавать людей. Однако если такому агенту «суждено» усвоить некоторое определенное поведение, вправе ли мы говорить о том, что он учится? Поскольку подобный вид активности, как представляется, не имеет общего обозначения, будем называть его «предопределенным обучением».
Каждый ребенок рано или поздно учится тянуться за едой. Разумеется, каждый ребенок обладает собственной историей «достижений». Тем не менее, согласно нашей теории «моделей близости в пространстве», все дети демонстрируют в целом сходные результаты, поскольку указанные результаты определяются отношениями близости в реальном пространстве. Что побуждает разум прибегать к утомительному процессу обучения, хотя итог видится столь очевидным? Почему бы не «проектировать» ответ генетически? Одно из объяснений может заключаться в том, что обучение, если угодно, более экономично. Ведь потребуется огромное хранилище генетической информации, чтобы заставить каждую отдельную нервную клетку устанавливать точные и правильные соединения, и нужно гораздо меньше информации, чтобы описать конструкцию обучаемой машины, предназначенной для устранения любых «помарок» в менее строгой системе.