14.9. Квадрат взаимодействия
Что такого особенного в перемещении влево или вправо, вверх или вниз? На первый взгляд, эти идеи имеют значение только для движений в двумерном пространстве. Но мы также можем использовать эту «квадратную» структуру для многих других сфер мышления, чтобы репрезентировать взаимодействие парных причин. Что такое, к слову, взаимодействие? Мы говорим, что причины взаимодействуют, если в сочетании они ведут к последствиям, которые не могут быть вызваны этими причинами по отдельности. Например, сочетая движения по горизонтали и по вертикали, мы можем добраться до мест, которых нельзя достигнуть тем или иным единичным движением. Мы можем описать эффект таких комбинаций посредством схемы, напоминающей компас.
Рис. 76
Многие суставы и органы нашего тела могут перемещаться в двух независимых направлениях одновременно – это не касается коленей, но такие движения доступны для запястий, плеч, бедер, лодыжек, больших пальцев и глаз. Как мы учимся управлять столь сложными действиями? Моя гипотеза заключается в том, что мы делаем это посредством обучения малых агентов из квадрата взаимодействия, и все начинается с освоения толики от каждой из девяти возможных комбинаций движения. Подозреваю, что и многие наши навыки нефизического свойства основываются на квадратах взаимодействия, потому что это наиболее простой способ представить происходящие при взаимодействии двух причин. (Имеются даже некоторые свидетельства того, что многие разделы мозга состоят из «квадратных массивов» малых агентов.)
Допустим, что пространственный агент в нашем сообществе «Больше» связан не с пространственной ориентацией, а с взаимодействиями между агентами Выше и Тоньше. Если нам скажут, что объект A выше и шире объекта Б, можно не сомневаться в том, что А «больше». Но если нам скажут, что A выше и тоньше B, нельзя предугадать, какой объект окажется «больше». Квадрат взаимодействия обеспечивает удобный способ представления всех возможных комбинаций:
Рис. 77
Если квадратные массивы способны отображать взаимодействия парных причин, нельзя ли использовать подобные схемы для трех и более причин? Увы, здесь может возникнуть слишком много «направлений». Нам понадобится двадцать семь направлений для репрезентации трех взаимодействующих причин – и восемьдесят одно направление для репрезентации четырех причин. По всей видимости, люди довольно редко сталкиваются с выбором более чем из двух причин одновременно; мы либо находим способы переформулировать ситуацию, либо накапливаем неупорядоченные сообщества частично заполненных квадратов взаимодействия, которые охватывают только наиболее часто встречающиеся комбинации.
Глава 15Сознание и память
Если это верно, разве мы не оказываемся в состоянии, которое философы именуют бесконечной регрессией, когда нечто объясняется посредством чего-то предыдущего, которое тоже нуждается в аналогичном объяснении? Если Констебл воспринимал английский пейзаж глазами Гейнсборо, что можно сказать о самом Гейнсборо? Можно ответить, что Гейнсборо видел равнинные пейзажи Восточной Англии глазами голландских живописцев, картины которых он старательно изучал и копировал… А откуда взялась голландская манера письма? Ответом на такой вопрос будет именно «история искусства».
15.1. Мгновенное ментальное состояние
Обычно предполагается, что сознание есть знание о происходящем в уме в настоящее время. В следующих нескольких разделах я буду доказывать, что сознание интересуется не настоящим, а прошлым: оно связано с тем, как мы осмысляем следы наших недавних мыслей. Но как вообще можно думать о мыслях?
Есть нечто странное в описании сознания: что бы люди ни говорили, они просто не в состоянии выразить эту идею. Дело не в том, что мы путаемся или демонстрируем свое невежество. Нет, мы чувствуем, что знаем о происходящем, но не можем описать это должным образом. Как вообще возможно, чтобы нечто казалось настолько близким, но постоянно ускользало?
В некотором элементарном смысле размышление о мыслях не слишком сильно отличается от размышлений о предметах или объектах. Мы знаем, что те или иные агенты должны учиться распознавать – и даже называть – ощущения прикосновения руки или касания уха. Точно так же должны быть другие агенты, которые учатся распознавать события в разуме – например, деятельность агентов, управляющих воспоминаниями. Я утверждаю, что эти агенты являются «базой» того постижения, которое мы воспринимаем как сознание.
В идее восприятия событий внутри разума нет ничего особенного. Агенты остаются агентами – а для агента довольно просто подключиться так, чтобы выявить внутреннее «умственное» событие в разуме наряду с событием, спровоцированным каким-либо внешним воздействием. В самом деле, лишь крохотное меньшинство наших агентов связаны непосредственно с датчиками мира вовне – например, те, которые посылают в мозг сигналы от глаз или с кожи; большинство же агентов разума обнаруживают события в разуме. Но нас особенно интересуют агенты, которые управляют использованием и изменением наших свежайших воспоминаний. Они являются основой сознания.
Почему, например, мы склонны осознавать что-то больше, а что-то, наоборот, меньше? Конечно, потому, что отдельные ресурсы близки к исчерпанию (я намерен показать, что речь идет о нашей ограниченной способности сохранять цельные «слепки» недавних мыслей). Почему, к примеру, мысли столь часто будто приходят потоками, последовательно? Потому, что всякий раз, когда у нас заканчивается свободное место в голове, «слепки» недавних мыслей должны начать вытеснять «слепки» старых. А почему мы не в состоянии понять, откуда берутся новые идеи? Потому что всякий раз, когда мы решаем трудную задачу, наши кратковременные воспоминания настолько вовлекаются в этот процесс, что у них не остается ни времени, ни пространства для подробной фиксации собственных действий.
Что происходит, когда мы пытаемся думать о наших свежайших мыслях? Мы изучаем свои недавние воспоминания. Но они уже вовлечены в наши «размышления», а всякий «зонд» самоанализа изменяет предмет своего изучения. В итоге, скорее всего, произойдет системный сбой. Достаточно трудно описывать предмет стабильной формы; еще труднее описывать нечто, меняющее форму на наших глазах; практически невозможно рассуждать о форме того, что превращается в нечто иное каждый раз, когда мы пытаемся задуматься об этом. Именно так происходит, когда мы норовим осмыслить свои текущие мысли – ведь любая подобная мысль меняет наше ментальное состояние! Процесс, в котором постоянно происходят изменения сути, неизбежно оборачивается путаницей. В такой ситуации разве можно рассчитывать на сколько-нибудь внятные сведения?
15.2. Самоанализ
Что имеется в виду под словами «разумность», «сознание» или «самосознание»? Все они, похоже, характеризуют ощущение умственной деятельности; помимо этого, мало что можно сказать по поводу различий в их значении. Например, предположим, что мы только что улыбнулись, и кто-то спросил, осознали мы этот факт или нет. Не столь важно, в какой форме нам задали этот вопрос:
Вы что, улыбнулись?
Вы знаете, что только что улыбнулись?
Вы помните, что улыбнулись?
Вы сознавали, что сделали это?
Вы знали об этом?
Каждый из перечисленных вопросов подразумевает в действительности, можем ли мы что-то поведать о своем новейшем ментальном опыте. Чтобы честно ответить: «Да, я знаю, что улыбнулся», наши агенты речи должны обратиться к информации о недавней активности других агентов. Но как быть со всеми другими действиями, связанными со всем, что мы говорим и делаем? Если бы мы вправду осознавали себя, мы бы знали обо всем этом, не так ли? Широко распространено убеждение, будто сознание, каким мы его себе представляем, неизмеримо глубоко и чрезвычайно могущественно, однако на самом деле мы практически ничего не знаем о том, что происходит в «потайном» компьютере нашего мозга. Как мы можем думать, не зная, что значит «думать»? Как мы можем обретать здравые идеи и прозрения, будучи не в состоянии сказать, что такое «идея» и как она возникает?
Почему настолько трудно говорить о текущем состоянии разума? Мы уже выяснили несколько причин. Одна из них заключается в том, что временны́е задержки в ходе обмена информацией между различными частями разума делают понятие «текущего состояния» психологически несостоятельным. Другая причина состоит в том, что каждая попытка зафиксировать наше психическое состояние изменяет это состояние, из чего следует, что попытка определить такое состояние сродни попытке сфотографировать то, что движется слишком быстро: такие фотографии всегда получаются смазанными. Так или иначе, нас не слишком заботит правильное описание наших ментальных состояний; мы больше заинтересованы в практических вопросах, например в составлении и выполнении планов.
В какой степени нам доступен подлинный самоанализ? Уверен, что полезные подсказки можно найти в механизмах памяти, если мы когда-либо научимся интерпретировать их данные. Но маловероятно, что какая угодно часть разума могла бы получать полное описание происходящего в других частях, поскольку, как представляется, наши системы управления памятью располагают слишком малыми объемами «оперативной» памяти, которых не хватает даже для фиксации подробностей их собственных действий.
15.3. Память
Чтобы разум мог мыслить, он должен, скажем так, жонглировать фрагментами своих ментальных состояний. Допустим, мы хотим переставить мебель в комнате, которая нам хорошо знакома. Наше внимание блуждает, обращается то к одному углу комнаты, то к другому, потом к центру комнаты, а затем, возможно, фокусируется на том, как свет падает на какой-то предмет на полке. Различные идеи и образы накладываются друг на друга. В какой-то момент кажется, что весь разум сосредоточен на какой-то крохотной детали; в следующий миг мы можем задуматься над тем, почему вообще эта комната заняла наши мысли; далее может оказаться, что мы сравниваем (или противопоставляем) два разных варианта обстановки: «Если бы эта кушетка стояла тут, гостям нашлось бы, где посидеть; но нет, она перегородит проход, и гости не смогут войти в комнату».