Почему мы так часто путаемся, когда нас прерывают? Потому что нам приходится фиксировать свое мысленное местоположение сразу в нескольких процессах. Чтобы все получилось, наш механизм управления памятью требует наличия комплексных навыков. Однако психологически мы не осознаем, что обычное мышление является настолько усложненным. Если кто-то спросит: «Чем занят ваш ум?», мы могли бы ответить так:
Я думал, как упаковать чемодан, и начал задаваться вопросом, влезет ли в него зонт. Потом вспомнил, что в предыдущую поездку сумел уложить в него штатив камеры, и попытался мысленно сравнить зонт и штатив, чтобы оценить, который из них длиннее.
Это вполне может быть честным рассказом о некоторых наших мыслях. Но в нем мало говорится о том, как на самом деле выполнялась умственная работа. Чтобы понять, как работает мышление, нам требуются описания мыслительных процессов.
Несколько мгновений назад я активировал два микроблока памяти в Упаковщике, одном из моих агентов, который ведает организацией пространства, а еще запустил один из его сценариев управления памятью. Этот сценарий использовал информацию из двух микроблоков памяти в качестве сигналов для вызова ряда парциальных ментальных состояний из долгосрочной памяти, связанной с Упаковщиком. Затем сценарий, управляющий системой памяти Упаковщика, запросил от конкретного высокоуровневого агента-планировщика фиксацию большинства текущих состояний Упаковщика. Далее он обменялся информацией с двумя активными микроблоками памяти, потом использовал другие сигналы для получения второго сценария из долгосрочной памяти; в результате он удалил текущую копию самого себя. Последний шаг второго сценария активировал еще один микроблок памяти для возвращения Упаковщика к предыдущему состоянию, чтобы начальный сценарий мог выполняться с точки прерывания. Затем…
Разумеется, никто не говорит ничего подобного. Эти процессы отделены слишком многими уровнями от тех, которые мы используем для работы с кратковременными воспоминаниями, затрагивающими язык и сознание. Мы не могли бы так думать, даже если бы захотели – без подробных знаний об анатомии нашей памяти. Будь в нашем распоряжении способы репрезентировать эти процессы на более высоких уровнях, наши элементы управления памятью, вероятно, испытали бы перегрузку при попытке одновременно решить трудную задачу и запомнить все обстоятельства ее решения.
15.10. Путаница
При решении трудных задач мы неизбежно попадаем в ситуации, когда нашим агентам приходится отслеживать сразу несколько процессов одновременно. В компьютерных программах многие «подзадачи» нередко накапливаются, подобно кубикам башни. Отмечу, что программисты часто используют слово «стек»[22] для характеристики таких ситуаций. Но сомневаюсь, что нетренированный человеческий ум способен к столь методичной деятельности; если уж на то пошло, мы, люди, скверно справляемся с задачами, которые требуют таких вот стеков памяти. Не исключено, что именно поэтому мы теряемся, натыкаясь на фразы вроде:
Вот солод, которая крысу, которая кошку, которая собака напугала прикончила съела.
Те же самые слова можно переставить так, чтобы фраза обрела смысл, внятный любому:
Вот собака, которая напугала кошку, которая прикончила крысу, которая съела солод.
Первую фразу понять трудно, поскольку ряд процессов, выраженных глаголами, прерывают друг друга, а в конце фразы выясняется, что три таких процесса еще активны – но уже утрачено представление о том, какие роли должны быть отведены действующим лицам, выраженным существительными, то есть крысе, кошке и собаке. Почему визуальные процессы гораздо реже сталкиваются с подобными трудностями? Одна из причин состоит в том, что наша зрительная система способна выполнять одновременно больше процессов, чем языковая система, и это сокращает число случаев, когда одни процесс прерывает другой. Вторая причина заключается в том, что агенты зрения вольны выбирать последовательности, в которых они участвуют, тогда как наших языковых агентов контролирует говорящий.
Всякому человеку требуется немало лет, чтобы научиться правильно использовать эти системы памяти. Младшие дети, конечно, не в состоянии отслеживать логику процессов так же хорошо, как это делают взрослые. Как правило, почти бесполезно просить парочку двухлетних детей поиграть вместе или повозиться с какой-то игрушкой по очереди. Мы думаем, что малыши для этого слишком эгоцентричны и нетерпеливы. Разумеется, бо́льшая часть их «недисциплинированной импульсивности» проистекает из желаний, которые менее регламентированы, чем наши собственные. Но это нетерпение также может возникнуть вследствие уязвимости памяти: ребенок может опасаться, что нечто желанное забудется, пока им будут руководить другие мысли. Иными словами, ребенок, которого просят «играть по очереди», может испугаться того, что, когда очередь подойдет, ему уже не захочется играть.
Когда спрашивают: «Может ли машина обладать сознанием?» – меня часто подмывает спросить в ответ: «А обладает ли сознанием человек?» Это вовсе не сарказм, я искренне считаю, что люди лишены инструментария, необходимого для понимания себя. Задолго до того, как мы стали интересоваться осмыслением собственных действий, эволюция успела внести ограничения в «архитектуру» нашего мозга. Впрочем, мы можем проектировать новые «мыслительные» машины и наделять их эффективными способами хранения и изучения «слепков» собственной деятельности, а это значит, что машины потенциально способны сделаться куда более «сознательными», нежели мы сами. Да, просто снабжать машины подобной информацией мало, это не позволит им автоматически использовать данную информацию для ускорения собственного развития; до тех пор, пока не сконструированы более «разумные» машины, такие знания лишь помогут им выявить больше способов потерпеть неудачу и предаться саморазрушению. Они должны научиться самообучаться. К счастью, мы можем оставить эту проблему на усмотрение инженеров будущего, которые, несомненно, не станут создавать такие машины без достаточных к тому причин.
15.11. Принцип рекурсии
Рассмотрим в завершение еще раз, как разум переставляет несуществующую мебель в воображаемой комнате. Чтобы сравнивать между собой различные варианты, нам нужно каким-то образом поддерживать в активном состоянии минимум два разных описания одновременно. Могут ли они поддерживаться разными активными агентами? Это означало бы, что нашему агенту по распределению пространства пришлось разделиться на двух малых субагентов, каждый из которых взаимодействовал бы с конкретным описанием. На первый взгляд в таком разделении нет ничего дурного. Однако, если эти малые субагенты окажутся вовлечены в выполнение аналогичных заданий, им в свою очередь тоже придется разделиться. Тогда мы будем вынуждены решать каждую задачу, отводя на нее лишь четверть ума. Если и дальше разделять агентов на все более мелкие элементы, каждая задача в конечном счете выпадет из разума!
Это может показаться утрированной ситуацией, но подобное явление на самом деле весьма широко распространено. Лучший способ решить трудную задачу состоит в том, чтобы разделить ее на несколько более простых, а затем и эти простые разделить на еще более простые. Тут-то мы и сталкиваемся с той же проблемой ментальной фрагментации. К счастью, есть и другой путь. Мы можем обдумывать различные части задачи последовательно, используя одного и того же агента снова и снова. Конечно, такой метод отнимает больше времени. Зато он обладает фундаментальным преимуществом: каждый агент способен действовать в полную силу при решении каждой подзадачи!
Принцип рекурсии:При разделении задачи на фрагменты, если невозможно целиком сосредоточиться на конкретной подзадаче, внимание рассеивается и разум использует свои способности далеко не полностью.
На самом деле наш ум обычно не разлетается, так сказать, вдребезги от беспомощности при разделении трудной задачи на фрагменты. Мы вполне можем вообразить, как именно сложить драгоценности в шкатулку, и одновременно прикинуть, поместится ли та в чемодан. Отсюда следует, что мы способны использовать свои ресурсы осмысления пространства для каждой задачи по очереди. Но как мы возвращаемся к первой задаче после выполнения других, не испытывая необходимости начинать все заново? Для здравого смысла ответ кажется очевидным: мы просто «помним, где были». Но это означает, что мы должны каким-то образом сохранять, а затем воссоздавать состояния прерванных процессов. То есть нам требуется некий «подспудный» механизм отслеживания всех неполных действий, дабы мы помнили, что конкретно было сделано, могли сравнивать разные результаты и оценивать прогресс, а также решать, что делать дальше. Причем все это должно осуществляться в согласии с более крупными, порой меняющимися планами.
Потребность помнить наши недавние состояния объясняет, почему наши «кратковременные воспоминания» столь кратковременны! Чтобы решать трудные задачи быстро и эффективно, каждый микроблок памяти должен представлять собой полноценную систему со множеством специализированных связей и отношений. Если так, наш ум просто не может позволить себе чрезмерного обилия дублирующих копий этой системы, а потому мы должны заново использовать ее ресурсы для разных заданий. Всякий раз, когда мы повторно используем микроблок памяти, информация, которая в нем хранилась, подлежит удалению или перемещению в иное, менее востребованное хранилище. Но на это нужно некоторое время, а сама операция чревата прерыванием потока мыслей. Значит, наши кратковременные воспоминания должны проявляться и «очищаться» мгновенно, и сознание их попросту не замечает.
Глава 16Эмоции
Каждая эмоция обладает собственным взглядом на мир.
Любовь принимает, сочетает и питает.