Практически для каждого изменения, которое мы видим, возникает желание найти его причину. Если очевидных причин не обнаруживается, мы все равно допускаем, что она существует, пускай это допущение может быть ошибочным. Мы поступаем так постоянно, и я ничуть не удивлюсь, если однажды выяснится, что в наших умах присутствует некий стимул к представлению любых ситуаций особыми способами.
ПРЕДМЕТЫ. Мы видим нечто или касаемся этого нечто – и воспринимаем увиденное или «прочувствованное» с точки зрения отдельных предметов. Точно так же мы воспринимаем умственные процессы и ментальные состояния. В языке эти объекты, как правило, выражаются существительным.
ОТЛИЧИЯ. Всякий раз, обнаруживая изменение или просто сравнивая два разных предмета, мы представляем это как различие. В языке это нередко выражается глаголами.
ПРИЧИНЫ. При попытке осмыслить какое-либо действие, изменение или различие мы норовим «приписать» ему причину – то есть найти другого человека, процесс или предмет, на который, так сказать, можно возложить ответственность. В языке причины обыкновенно выражаются «предметными» дополнениями и служебными единицами (союзами).
ВКЛЮЧЕНИЯ. Какие бы структуры мы ни анализировали, они воспринимаются как цельности. В языке это выражается придаточными предложениями, когда отдельная фраза как бы формирует одно слово (например, условие).
В человеческом языке почти любая форма предложения требует наличия подлежащего, то есть Деятеля; думаю, это отражает необходимость найти мотив или причину действия. Но как обнаружить Деятеля в предложении наподобие «Скоро начнется дождь»? Мы неизменно пытаемся «расчленить» сложные ситуации на искусственно разделенные элементы, которые воспринимаются как отдельные «предметы». Далее мы выявляем отличия и отношения между этими элементами и выражаем их через различные части речи и части предложения. Мы «заключаем» наши слова в придаточные предложения и объединяем предложения в цепочки, часто их разрывая, вставляя в них фрагменты других, но продолжаем говорить так, будто никаких прерываний не случалось. Утверждается, что построение подобных структур является уникальным свойством грамматики языка, но я подозреваю, что язык приобрел данное умение благодаря механизмам нашего мышления. Например, когда обсуждали визуальную двусмысленность, мы видели, что наша система зрительного восприятия нисколько не затрудняется воспроизводить структуры, которые прерывают друг друга. Это значит, что наши визуальные и лингвистические способности, позволяющие справляться с прерываниями, могут основываться на схожих методах, которыми мы «управляем» содержанием наших кратковременных воспоминаний.
В любом случае ум как будто побуждает нас везде искать и выражать зависимости. Что бы ни случилось, где-либо и когда-либо, мы склонны задаваться вопросом, кто был к этому причастен или что послужило причиной. В результате мы находим объяснения, к которым вряд ли бы пришли в ином случае, а тем самым улучшаем собственное умение предвидеть и контролировать не только то, что происходит в мире вокруг, но и происходящее в нашем сознании. Но не исключено, что те же самые особенности заставят нас воображать предметы и причины, которые не существуют. Тогда мы начинаем, что называется, придумывать ложных богов и плодить суеверия, влиянию которых приписываются все случайные совпадения. Возможно, кстати, что странное слово «я» (к примеру, во фразе, «Я набрел на отличную идею») отражает то же стремление к поиску причин. Если мы считаем себя обязанными искать какую-то причину, которая вызывает все наши действия, тогда почему бы в самом деле не наделить ее именем? Для вас это будет «я». Для меня это будет «вы» (или «мы»).
22.8. Прерывания
Что позволяет нам прерываться, а затем возвращаться к мыслям, которые занимали нас до того? Вероятно, здесь задействуются агенты, контролирующие наши кратковременные воспоминания. Еще важно осознать, что часть прерываний навязывается извне, а другая часть исходит изнутри ума. Например, разве что простейшим «дискурсам» неведомы прерывания в цепочках размышлений. Рассмотрим следующее предложение:
Вор, который похитил луну, увез ее в Париж.
Мы можем счесть эту фразу выражением одной мысли, которая была прервана другой. Основное намерение говорящего состоит в выражении трансфрейма:
Говорящий понимает, что слушатель может не знать, кто этот вор, и потому прерывает основное предложение «придаточной реляцией»; придаточный оборот «который похитил луну» более четко описывает Деятеля. Вышло так, что это прерывание тоже имеет форму трансфрейма, и потому языковый агент вынужден иметь дело с двумя трансфреймами одновременно.
В языке употребляются особые служебные слова, скажем, «что», «который» и т. д., для прерывания деятельности языкового агента разума; они заставляют кратковременные воспоминания сохранять на некий срок отдельные текущие значения проном. Тем самым языковый агент получает больше возможностей для понимания прерванной фразы. В нашем примере с луной слово «который» указывает слушателю на необходимость подготовиться к восприятию описания вора, то есть Деятеля. Как только это будет сделано, языковый агент возвращается к своему предыдущему состоянию и продолжает понимать основное предложение. Мы часто способны определить, когда требуется прерывание, пусть даже служебные слова отсутствуют; впрочем, это правило срабатывает не всегда.
Одежда из хлопка изготовлена из хлопка, выращенного на юге.
Это предложение вводит в заблуждение, поскольку слушатель склонен воспринимать словосочетание «из хлопка» как прилагательное, как определение существительного «одежда», однако говорящий использует его как существительное. Такое предложение проще понять, если поместить его в более широкий контекст.
Где выращивают хлопок, который используется для изготовления одежды?
Одежда из хлопка изготовлена из хлопка, выращенного на юге.
В первом предложении активируется грамматическое значение слова «хлопок» как существительного и задается вопрос о нем. Этот вопрос на самом деле является своего рода командой: он принуждает слушателя сосредоточить внимание на конкретном объекте. Он подготавливает слушателя к необходимости дополнить структуру представления «хлопка»-существительного, а потому насущность явного сигнала прерывания уменьшается. Тем не менее очень любопытно, что мы крайне редко вообще прибегаем к сигналам для обозначения завершения прерывающей фразы. Мы не произносим слов наподобие, если угодно, «не-который». Судя по всему, обычно мы готовы предположить, что прерывающая фраза завершается как бы сама собой.
22.9. Местоимения и референции
Иногда мы воспринимаем слова наподобие «что» и «который» как «местоимения», то есть как сигналы, замещающие другие существительные или целые фразы. Но, как мы видели, местоимения относятся не столько к словам, сколько к парциальным ментальным состояниям, активным в сознании слушателя. Чтобы «опираться» на такие слова-состояния, слушатель должен сопоставить их с некими блоками краткосрочной памяти, то есть с рядом проном. Тем не менее коммуникация не состоится, если слушатель не сможет правильно догадаться, какими прономами оперирует говорящий. Это может стать проблемой при наличии нескольких вариантов выбора. Например, рассмотрим местоимение «ее» в следующем предложении:
Вор, который похитил луну, увез ее в Париж.
Как слушатель понимает, что слово «ее» подразумевает луну? Грамматика ограничивает наш выбор: это слово не может быть сопоставлено вору, потому что оно другого грамматического рода. (Приношу извинения феминисткам, но таковы языковые реалии.) Но грамматика сама по себе не определяет наш выбор, поскольку слово «ее» также обозначает и звезду, как в диалоге ниже:
Вот горе-то! Что случилось со звездой?
А, это! Вор, который похитил луну, увез ее в Париж.
Способ действия местоимения «ее» не столько грамматический, сколько психологический. Словосочетание «увез ее» заставляет языкового агента слушателя искать проному, которая репрезентирует нечто, подвергнувшееся перемещению. Это может быть звезда или луна. Но предыдущий вопрос «Что случилось со звездой?» уже подготовил слушателя к ожиданию действия, пронома Объект которого относится к звезде (точно так же наш предыдущий вопрос насчет хлопка заставил слушателя ожидать ответа именно на эту тему). Вдобавок фраза «Вор… увез ее…» соответствует этим ожиданиям, активируя трансфрейм, чьи прономы Деятель и Действие имеют присвоенные значения; следовательно, для завершенности этому фрейму требуется Объект. Тем самым слово «ее» идеально подходит для роли «звезды» в неприсвоенном значении Объекта.
Что означает «ожидание»? На любой стадии диалога обе стороны уже располагают каждая какими-то проблемами и желаниями. Они формируют контексты, в которых каждое новое слово, описание или представление, сколь бы двусмысленным оно ни было, сочетается с содержимым кратковременной памяти, поставленным ему в соответствие. Почему мы выполняем такие «присвоения значений» быстро, а не ждем, пока будут устранены все двусмысленности? Все дело в практике. Наши языковые агенты должны как можно быстрее избавиться от каждой фразы, чтобы использовать свои возможности для решения следующих задач. Если что-либо в разговоре не соответствует сказанному ранее, слушателю приходится активировать новый блок памяти. Это замедляет общение, поскольку расходуются ограниченные емкости кратковременной памяти, и затрудняет последующие сопоставления. Если слушатель не сможет выполнять нужные операции достаточно быстро, разговор «рассыплется» и коммуникация не состоится.
Люди, умеющие говорить красноречиво, избегают этой опасности, создавая новые выражения, которые легко сочетаются с активными мысленными структурами слушателя; в противном случае слушатель вправе посетовать, что не понимает собеседника. Говорящий также может перечислить темы, которые пока не затрагивались, чтобы не заставлять слушателя отчаянно стараться выявить несуществующие совпадения; мы используем слова вроде «кстати», чтобы сообщить слушателю, что ему нет необходимости сочетать следующий фрагмент речи с какой-либо из активных в настоящий момент проном. Для этого говорящий должен уметь предвидеть некоторые процессы, разворачивающиеся в сознании слушателя. В следующем разделе описывается способ проделать это с использованием ума говорящего в качестве модели – при допущении, что ум слушателя ничем не отличается.