В принципе мы можем использовать фреймы без соотнесения терминалов с агентами. Но обычно терминалы уже располагают некоторым количеством подключенных агентов; это те самые «умолчания», о которых мы говорили в разделе о «полосах пропускания». Если один из наших «человеческих» фреймов активен и мы воочию видим руки и ноги другого человека, их описания будут помещены в соответствующие терминалы. Но если что-либо в настоящий момент, например, недоступно взору, недостающая информация будет заполнена значениями по умолчанию. Мы постоянно используем умолчания: вот почему, когда нам встречается человек в обуви, мы «знаем», что эта обувь облегает ноги. Откуда берутся эти умолчания? Я намерен постулировать следующее:
Умолчания заполняют наши фреймы, репрезентируя типическое.
Когда мы слышим слова «человек», «лягушка» или «стул», в сознании возникают признаки какого-то «типичного» человека, лягушки или стула. Это свойственно не только языку, но и зрению. Например, когда кто-то сидит за столом напротив нас, и нам не виден стул, который этот человек занимает. Тем не менее эта ситуация, вероятно, активирует фрейм «сиденья». Но у данного фрейма наверняка имеется терминал, репрезентирующий то, на чем сидят, и по умолчанию будет принято, что человек напротив сидит на каком-то «типовом» стуле. Тогда, несмотря на отсутствие стула в поле зрения, фрейм стула будет вызван по умолчанию.
Умолчания весьма важны, ибо они помогают нам репрезентировать наш предыдущий опыт. Мы используем их для рассуждений, для узнавания, для обобщений, для прогнозирования того, что может случиться дальше и своих действий на случай, если наши ожидания не сбудутся. Фреймы воздействуют на каждую мысль и на каждое действие.
Фреймы «черпаются» из накопленного опыта и редко полностью подходят к новым ситуациям. Поэтому мы должны учиться адаптировать фреймы к каждому конкретному событию. Но как быть, если новая ситуация соответствует сразу нескольким различным фреймам? Некоторые подобные конфликты возможно разрешить посредством «блокирующих» переговоров, описанных выше; тогда только фреймы, способные подавлять своих конкурентов, будут оказывать влияние на наших агентов. Но другие фреймы будут пытаться «взять свое», ожидать возможности вмешаться.
24.3. Как работают трансфреймы
Перейдем к конкретике и попробуем описать, как действуют фреймы. Рассмотрим, например, трансфрейм, который заполняется значениями для репрезентации следующего предложения:
Джек повез Мэри по автомагистрали из Бостона в Нью-Йорк.
Когда этот конкретный фрейм активируется, мы, если нас интересует пункт назначения данной поездки, почти сразу понимаем, что это Нью-Йорк. Отсюда следует, что полинема для Нью-Йорка должна быть вызвана совпадением двух ментальных событий, а именно активацией фрейма путешествия и активацией прономы Назначение. Как наши агенты опознают такие совпадения? Все просто: нужно лишь допустить, что полинема для Нью-Йорка привязана к агенту «и» с двумя входами; один активирует фрейм путешествия, а другой – активирует проному Назначения. Соответственно, каждый терминал нашего фрейма может быть агентом «и» с двумя входами.
Рис. 117
Согласно этой простой схеме фрейм может состоять всего-навсего из набора агентов И (по одному для каждого терминала)! Тогда весь фрейм поездки в Нью-Йорк будет выглядеть так:
Рис. 118
Когда агент фрейма активируется – посредством зрения, слуха или воображения, – это событие подает каждому агенту И входной сигнал, Сигнал на второй вход подает какая-то пронома, которая активирует агента или фрейм, в настоящий момент сопоставленный этому терминалу. Если одновременно действуют несколько проном, все соответствующие агенты также будут активированы. Когда наш фрейм активен, пронома Начало активирует строку З для Бостона, а пронома Транспорт активирует строку З для автомобиля.
Как такой фрейм может узнать, какие полинемы должны заполнять его терминалы? Мы могли бы начать с того, что соединить каждый терминал с «чистой» строкой З; тогда терминалы будут репрезентировать все знания, которыми пополнятся соответствующие им строки. Обратим внимание вот на что: для создания фреймов подобным образом понадобится только соединять агентов «и» со строками З, которые в свою очередь могут быть собраны, по сути, из простейших агентов типа И. Для современной информатики явилось, можно сказать, откровением, что можно так много сделать при помощи столь малого числа элементов.
24.4. Допущения по умолчанию
Благодаря искусству мы способны увидеть не только один-единственный мир, наш собственный, мы видим множество миров, сколько подлинных художников существует на свете, столькими мирами можем мы обладать…[33]
Когда кто-то говорит: «Джон бросил мяч», мы (не исключено, что бессознательно) предполагаем некую совокупность особенностей и свойств мяча наподобие цвета, размера и веса. Вот допущения по умолчанию, о которых мы говорили, когда впервые формулировали концепцию «полос пропускания». Наши предположения об этом мяче могут опираться на какой-то мяч, которым мы когда-то владели, – или, возможно, владеем сейчас. Гипотеза утверждает, что такие факультативные детали обычно слишком слабо связаны с «настойчивостью» реальности, поэтому прочим стимулам не составит труда отделиться от образа или как-то к нему адаптироваться. Вот почему допущения по умолчанию создают, так сказать, слабые образы – и вот почему мы не сильно удивляемся, когда выясняется, что эти образы ошибочны. Становится ясно, зачем фреймам столько строк З для свойств: ведь терминалы самих фреймов находятся в «полосах пропускания» вблизи строк З, кромки которых репрезентируют наши ожидания и допущения по умолчанию.
Но зачем вообще использовать допущения по умолчанию? Почему просто не положиться на зрение и не увидеть фактическую картину? Потому что, если не делать таких допущений, мир вокруг попросту лишится смысла. Бесполезно будет воспринимать объекты так, как они выглядят «на самом деле», поскольку мы все равно что будем наблюдать за перемещением случайных точек на сером экране ненастроенного телевизора. Способность видеть объекты так, как они выглядят, действительно важна. Поэтому нашему мозгу требуется особая техника репрезентирования того, что мы воспринимаем как отдельные «объекты». Сама идея объекта воплощает в себе множество допущений, которые «само собой разумеются», – например, что объект обладает сущностью и границами, что он существовал до того, как мы его увидели, и будет существовать дальше, то есть будет «функционировать» подобно другим типичным объектам. Вследствие этого мы всегда предполагаем, что у объекта имеются некие недоступные взгляду стороны, хотя воочию не видим все его стороны одновременно. Подозреваю, что большая часть наших знаний (или того, что мы считаем знаниями) состоит из допущений по умолчанию, ибо мало какие наши знания являются твердо обоснованными.
Еще мы используем допущения по умолчанию в личных отношениях. Почему так много людей доверяют астрологии и «разносят» друзей и знакомых по месяцам и годам рождения? Возможно, стремление разделить всех людей на двенадцать типов кажется шагом вперед тем, кто раньше предполагал, что таких типов меньше. А как талант писателя позволяет создавать столь живых персонажей? Смешно думать, что людей удастся охарактеризовать в нескольких словах. Вместо того авторы рассказов, повестей и романов используют фразы, которые активируют обширные сети допущений, уже существующие в умах читателей. Для создания этих иллюзий требуется освоить ряд навыков – ведь нужно активировать неизвестные процессы в умах неизвестных читателей и «адаптировать» эти процессы в своих целях. Да, писатель может описать нечто яснее, чем оно представлено в реальности. Ибо, пусть слова – всего лишь катализаторы психических процессов, таковы и реальные объекты: мы не можем ощущать, каковы они на «самом деле», мы только признаем, что они напоминают нам то-то и то-то. У Пруста далее читаем:
В действительности же всякий читатель читает прежде всего самого себя. А произведение писателя – не более чем оптический прибор, врученный им читателю, позволяющий последнему различить в себе самом то, что без этой книги он, вероятно, не смог бы разглядеть[34].
24.5 Невербальные рассуждения
Даже в раннем детстве, если бы кто-то сказал нам, что все Снарки зеленые, а всякий Буджум есть Снарк[35], мы бы смогли вывести из этого утверждения, что большинство Буджумов составляют зеленые особи. Что побудило бы нас к такому умозаключению? Возможно, мы отвечали бы на вопросы о качествах Буджумов, соединяя свои полинемы для Снарка с теми блоками памяти, которые в текущий момент времени репрезентировали Буджума. Соответственно мы предполагали бы, что Буджум зеленого цвета, поскольку опирались бы на обычный способ вспоминать свойства знакомых объектов (то есть активировали бы нужные полинемы, чтобы привести наших различных агентов в соответствующие состояния). Иными словами, мы выполняем подобные операции, манипулируя воспоминаниями, чтобы заменять некоторые объекты образами обычных объектов. Я упоминаю об этом, потому что часто можно услышать, что взрослые превосходят детей во владении навыком так называемых абстрактных, или логических, рассуждений. Это воззрение несправедливо по отношению как ко взрослым, так и к детям, поскольку логическое мышление намного проще и куда менее эффективно, чем обыденный здравый смысл. Собственно, то, что кажется уделом «логики», обыкновенно нелогично и нередко оказывается неправильным. В приведенном выше примере мы бы ошиблись: Буджумы – это Снарки-альбиносы.
Когда нам известно больше, ситуация меняется. Например, допустим, что сначала мы узнали, что пингвины не умеют летать, а затем нам сообщили, что пингвины тем не менее являются разновидностью птиц. Когда это выяснится, следует ли заменить в уме все свойства пингвина свойствами «исходной» птицы? Очевидно, что нет, иначе мы утратим свои добытые немалыми усилиями знания о пингвинах. Чтобы эффективно справляться с подобными трудностями, дети должны развивать в себе сложные навыки – не просто зам