осто заполняем терминалы фреймов немами для слов. Затем, позже, мы учимся заполнять эти терминалы другими, уже заполненными фреймами. Например, мы можем описать наш пример как вариант трансфрейма верхнего уровня для «перемещения», где терминал Деятель содержит второй трансфрейм для «забрать»:
Рис. 133
Использование фреймов таким образом упрощает обучение умению говорить, сокращая число фреймов различных типов, необходимых для освоения, но при этом затрудняет изучение языка, поскольку приходится учиться работе с несколькими фреймами одновременно.
Как мы узнаем, какой терминал подлежит заполнению конкретными словами? Довольно просто разобрать фразу «красные и круглые плоды с тонкой кожурой», поскольку каждое перечисленное свойство подразумевает «своего» агента. Намного труднее фразы вида «Мэри любит Джека», ибо фраза «Джек любит Мэри» содержит те же самые слова, лишь их порядок указывает на разные роли персонажей. Каждый ребенок должен усвоить, каким образом правильный порядок слов в предложении воздействует на «инструкции» по заполнению терминалов. К слову, язык применяет для фразы «Мэри любит Джека» ту же политику, что и для фразы насчет вора:
Присвоить проному Деятель фразе перед глаголом.
Присвоить проному Объект фразе после глагола.
Политики присвоения значений варьируются от языка к языку. Порядок слов для Деятеля и Объекта в латыни менее строг, чем в английском, поскольку на латыни эти роли могут быть заданы посредством изменения формы самих существительных[40]. В обоих языках мы часто указываем, каким словам должны быть назначены другие роли, используя специальные предлоги, такие как «for», «by» и «with»[41]. Во многих случаях различные типы глаголов используют одни и те же предлоги, чтобы указать на различные прономы. На первый взгляд такие правила могут показаться произвольными, но они часто кодируют важные систематические метафоры; в разделе 21.2 мы видели, как предлоги «из» и «в» используются для установления тождества пространства и времени. Как развивались наши языковые формы? Не сохранилось сведений о ранних стадиях развития, но не приходится сомневаться, что эти формы испытывали постоянное влияние того, что казалось важным. «Ассортимент» современных языков может содержать некоторые сведения о проблемах наших предков.
26.9. Язык и зрение
Некоторые лингвисты как будто полагают, что наше владение языком уникально, что заполнение фреймов другими фреймами раскрывает перед нами целую вселенную сложных структурных форм. Но подумайте, как часто мы творим нечто подобное, постигая визуальные сцены! Языковый агент должен уметь прерываться, обрабатывая одну фразу, переключаться на фрагменты других фраз, а это напрямую связано с рядом сложных навыков кратковременной памяти. Но зрение тоже предполагает аналогичные процессы, подразумевающие разбивку сцен на элементы и репрезентацию в виде объектов и отношений. На приведенном ниже рисунке показано, насколько схожи эти процессы. В языке проблема заключается в том, чтобы признать, что слова «вышел» и «наружу» относятся к одной и той же глагольной конструкции, пускай они разделены во времени. Применительно к зрению проблема состоит в том, чтобы распознать две части стола как элементы одного и того же объекта, пускай они разделены в пространстве.
Рис. 134
Также обратим внимание на то, что мы не видим вершины кубиков, которые служат ножками, – однако у нас нет ни малейшего сомнения в том, где именно эти кубики заканчиваются. Точно так же концы фраз в языке часто не маркируются, но мы в состоянии определить, где именно заканчиваются фразы. В предложении «Вор, который украл луну, увез ее в Париж» слово «который» маркирует начало нового фрейма, но нет специального слова, указывающего на окончание этой фразы. Почему бы нам ошибочно не приписать «луне» роль Деятеля во фразе «увез ее в Париж»? Дело в том, что сначала мы услышали «который похитил луну», из-за чего «луна» оказалась связанной с прономой Объект в трансфрейме «взять»; поэтому она недоступна для использования в качестве Деятеля во фрейме «перемещена». А вот «вор» вполне притязает на эту роль. Не хочу сказать, что мы никогда не присваиваем одной и той же фразе две различные роли; я лишь отмечаю, что умелые рассказчики выбирают формы выражения так, чтобы подобное не происходило случайно.
Где впервые возникла и развилась наша способность оперировать фразоподобными структурами – в языке или в зрении? У наших предков зрение развивалось намного активнее языка, так что, если эти способности взаимосвязаны, наши языковые агенты, скорее всего, эволюционировали из генов, которые первоначально формировали «архитектуру» системы зрения. Сегодня у нас нет возможности проверить данную гипотезу, но будущие генетики наверняка смогут проследить происхождение многих таких отношений, изучая гены, «отвечающие» за соответствующие структуры разума.
26.10. Изучение языка
Каждый язык сам по себе есть коллективное искусство выражения, сумма тысяч и тысяч индивидуальных интуиций. Индивид теряется в коллективном творчестве, но вместе с тем выражение его личности оставляет там некоторый след в меру той податливости и упругости, которая присуща всем коллективным творениям человеческого духа[42].
Лексикон языка, то есть его словарный состав, является итогом проекта, который охватывает историю культуры и может включать в себя миллионы человеко-часов труда. Каждое значение каждого слова отражает некое интеллектуальное открытие, которое теперь доступно множеству других, менее выдающихся мыслей, не претендующих на самостоятельное выражение.
Все мы изобретаем какие-то новые идеи, но большинство из них умирает вместе со своими изобретателями, лишь некоторые проникают в общекультурный лексикон. Однако из этого постоянно пополняемого «резервуара» мы щедро черпаем мириады идей, обнаруженных нашими предшественниками. Но не будет парадоксом сказать, что, даже наследуя эти идеи благодаря культуре, каждый из нас должен изобретать их заново для себя. Мы не можем познать значения слов лишь посредством зазубривания определений: нужно еще «постигнуть» эти значения. Всякая ситуация, в которой употребляется слово, должна обращаться к некоей «картинке» в сознании слушателя, а последнему предстоит самостоятельно собрать эти «ингредиенты» во что-то, сочетающееся с другими, ранее усвоенными знаниями. Определения небесполезны, но необходимо отделять существенное от случайностей, увязывать структуры и функции и строить связи с другими знаниями.
Слово может служить только указанием на наличие ценной идеи – то есть некоторой полезной структуры, которая возникает в уме. Каждое новое слово лишь, фигурально выражаясь, сажает семя; чтобы то проросло, разум слушателя должен найти способ создать некую мысленную структуру, похожую в своем функционировании на ту структуру чужого ума, из которого она «произросла».
Наряду со словами необходимо изучать грамматическую тактику для правильного их употребления. Большинство детей начинают с использования одного или двух слов. Затем, в последующие два-три года, они учатся говорить предложениями. Обычно требуется целое десятилетие, чтобы освоить большинство конвенций взрослой речи, но мы часто наблюдаем относительно неожиданные «прорывы» в отдельные «сжатые» промежутки времени. Почему дети так быстро учатся столь сложным навыкам? Некоторые теоретики языка предполагали, что детям не составляет особого труда усвоить грамматику в силу наличия в разуме «встроенной» грамматической системы. Но мы видели, что наша система зрения решает многие аналогичные задания едва ли не с рождения человека, – а еще видели, что детям, когда они учатся играть с ложками и ведрами, приходится учиться языковым навыкам управления ролями Начало, Назначение, Реципиент и Инструмент. Получается, что многие разделы нашего разума, по-видимому, обладают способностью к перемене ролей еще до того, как мы учимся говорить. Если так, то, возможно, нам не следует слишком уж удивляться той скорости, с какой дети осваивают язык. Стоило бы задаться вопросом, почему на это уходит столько времени, ведь они совершают много подобных действий в своих головах?
26.11. Грамматика
Как мы выбираем слова, которые употребляем, и как понимаем, что говорят другие? Ранее я предположил, что в процессе изучения языка мы накапливаем различные тактики, позволяющие частично навязывать собственные умственные операции собеседникам. Эти процессы влияют на выбор слов, выбор формы фраз и предложений, выбор стилей, которыми излагаются наши повествования. Предпринималось немало попыток изучить способы усвоения языка детьми, но психологи до сих пор не располагают общепринятой теорией о процессах, лежащих в основе этого освоения. Например, мы не знаем, изучаются ли грамматические правила лишь единожды – или требуется изучать их дважды, чтобы говорить и чтобы понимать других.
Мы настолько мало знаем об этом, что едва ли можем рассуждать о природе первоначальных усилий по освоению языка. Возможно, процесс начинается с каких-то агентов, которые позволяют ребенку издавать различные звуки в ответ на конкретные внутренние состояния. Затем эти агенты вовлекаются во «встроенные» процессы «предопределенного обучения», которые порождают ограниченные возможности имитировать звуки, услышанные ребенком, на основе обратной связи от органов слуха. На более поздних этапах могут задействоваться новые агенты, которые соединяют слова и звуки с теми полинемами, что чаще всего сочетаются с конкретными прономами языкового агента. Когда таких процедур наберется достаточно много, большее число агентов, управляющих фреймами и памятью, сможет научиться оперировать более сложными языковыми навыками.