Попробуем представить, какой процесс может создать фразу, способную «выразить» описание объекта. Допустим, например, что мы хотим привлечь внимание к очень большой коробке. Чтобы вообразить нечто подобное, сначала нужно активировать полинему для «коробки», а затем – ряд других изоном и полинем, которые изменят состояние нашего агента размеров. Для словосочетания «очень большая коробка» может потребоваться грамматическая тактика, репрезентирующая три мыслительных операции:
– «коробка»подразумевает активацию полинемы для коробки;
– «большая»характеризует процесс вызова агента размеров;
– «очень»выражает изоному, управляющую «чувствительностью» операторов конкретного агента.
Отнюдь не утверждаю, что элементарные детские конструкции из трех слов должны опираться на столь сложные схемы; скорее всего, освоение языка начинается с более простых последовательностей. Но постепенно порождаются все более сложные конструкции, заменяющие простые сценарии на составные массивы фреймов, которые позволяют ребенку выполнять более сложные «присвоения» значений фреймам выражения. Затем, когда языковый агент приобретет больше навыков управления изономами, ребенок может научиться использовать местоимения, такие как «это» или «она», для обозначения иных структур, уже связанных с соответствующими прономами. Кроме того, по мере развития навыков построения цепочек и деревьев из других фреймов, языковый агент может научиться использованию нужных грамматических тактик для воспроизведения этих цепочек, складывая фразы и предложения воедино при помощи союзов «и» и «но». Аналогичным образом, по мере того освоения навыков управления памятью и прерываниями, мы можем научиться сочетать эти навыки с «прерывающими» словами наподобие «который» и «что». Едва ли существует какой-либо предел сложности наших социальных умений, позволяющих выражать ментальные процессы, и большинству детей требуется много лет, чтобы в полной мере овладеть искусством языка, в который внесли столь важный вклад их предки.
26.12. Речь
Слова… могут указывать на качественные и релятивистские признаки ситуаций в их общих аспектах столь же непосредственно, причем, возможно, даже более удовлетворительно, чем они способны описывать индивидуальные особенности. На самом деле именно это придает языку чувствительность к мыслительным процессам. Ибо мышление, в сугубо психологическом смысле этого слова, никогда не бывает простым «восстановлением» некоей ситуации отдаленного прошлого, вызванным конфликтом интересов; нет, это использование прошлого для решения трудных задач настоящего…
Каждый дискурс – то есть речь как таковая – имеет несколько масштабов. Каждое слово, которое мы слышим, может изменить наше состояние способами, зависящими от всех структур, что возникли благодаря словам, прозвучавшим ранее. Большинство этих структур само по себе являются не более чем «переходами», существует всего несколько мгновений, прежде чем мы принимаемся перегруппировывать их части и, возможно, полностью отбрасывать остальное. Так, автомобиль может сначала быть субъектом предложения, затем стать Транспортом или Инструментом следующего предложения; или же весь сценарий может быть использован лишь для изменения персональной характеристики какого-то Деятеля в более крупной сцене. По мере разворачивания дискурса детали каждого уровня поглощаются разветвленными сетями более масштабного выражения, чьи «контуры» все сильнее отдаляются от отдельных слов, послуживших основой для них.
Было бы замечательно построить компактную и обоснованную теорию, объясняющую все наши словоформы. Но этот идеал недостижим, поскольку слова суть внешние проявления весьма очень сложных умственных процессов, и не существует четкой границы между языком и всем остальным, что принято относить к мышлению. Разумеется, границы самих слов относительно ясны; когда слова имеют несколько значений, наши грамматические тактики обычно помогают нам назначить правильные смыслы различным терминалам и другим мысленным структурам. Эти тактики включают в себя всевозможные уточнения, предлоги, порядок слов и прочие сигналы, которые указывают, как добавить одну фразу к другой. Еще мы объединяем слова в более крупные выражения, которые варьируются, в неопределенности границ, от компактных клише наподобие слова «хот-дог», до сигналов, почти не связанных с конкретными словами; они охватывают с трудом поддающиеся описанию нюансы фразировки, ритма, интонации и изменений стилистики.
Обычно мы не осознаем, что грамматические тактики ограничивают нас в выборе слов. Зачастую мы куда больше осведомлены о других языковых тактиках, которые используем, чтобы привлечь внимание слушателей, – перескакиваем с темы на тему, меняем уровни детализации, переходим от «общих планов» к частностям и т. д. Мы учимся употреблять выражения типа «кстати», чтобы сменить тему; говорим «например», чтобы задать более глубокий уровень детализации; произносим «но», опровергая ожидания или прерывая изложение; говорим «в любом случае» или «вопреки тому», обозначая конец прерывания или уточнения.
Но все это – лишь малая часть языка. Чтобы понять других, мы также используем наши обширные запасы общих знаний – знаний не только о том, как конкретные слова соотносятся с объектами, но и о том, как выражать и обсуждать различные объекты. Каждое человеческое сообщество создает множество взаимосвязанных форм дискурса, конструируя истории, объяснения, беседы, дискуссии и споры. Мы изучаем грамматические формы для совмещения слов с фреймами предложений, а также накапливаем запасы «сюжетов» для наполнения наших историй, и запасы «типовых личностей» на роли персонажей этих историй; дети же вынуждены все это осваивать в процессе обучения языку.
Глава 27Цензоры и шутки
Мужчина за обеденным столом окунул руку в майонез, а затем провел пальцами по волосам. Когда его сосед удивился, мужчина извинился: «Мне очень жаль, я решил, что это шпинат».
27.1. Демоны
Очевидно, нам следует наконец завершить историю о Мэри и воздушном змее. Вот продолжение первых фраз.
Мэри пригласили на праздник дня рождения к Джеку. Она спрашивала себя, понравится ему или нет воздушный змей.
Джейн сказала: «У Джека уже есть змей, так что тебе придется унести его обратно».
Что означает местоимение «его»? Ясно, что Джейн говорит не о том змее, которым уже владеет Джек, а о новом змее, который Мэри собирается подарить мальчику. Но что заставляет слушателя предполагать, будто рассказчик имел в виду именно это? Кроме того, помимо вопроса относительно самого змея, здесь возникает много других вопросов. Почему мы уверены, что слово «его» обозначает змея? Что значит «унести обратно» – забрать у Джека или вернуть в магазин? Ради простоты давайте отбросим другие варианты и предположим, что слово «его» относится к змею. Чтобы определить, о каком змее речь, нам все равно нужно постичь смысл словосочетания «унести обратно». Это словосочетание должно сочетаться с некоей мысленной структурой в уме слушателя; рассказчик ожидает, что слушатель сопоставит словам подходящую структуру, активировав соответствующий фрагмент повседневных знаний о том, как принято распоряжаться подарками на день рождения. Но раз каждому слушателю известно столь многое, какие процессы могут активировать соответствующие знания так, чтобы это не заняло слишком много времени? В 1974 году аспирант МТИ Юджин Чарняк задался вопросом, каким образом каждая фраза этой истории подготавливает слушателя к пониманию последующих фраз. Он предположил, что всякий раз, когда мы слышим об определенном событии, в уме активируются особые агенты-«узнаватели». Они ведут, так сказать, активное наблюдение и ожидают наступления других, связанных с первым событий. (Поскольку эти агенты в основном хранят молчание и вмешиваются только в определенных обстоятельствах, их иногда называют «демонами».) Например, когда в рассказе обнаруживается хотя бы малейший намек на то, что кто-то купил подарок, активируются конкретные демоны, которые наблюдают за подобными событиями.
Если возможно, что получатель отвергнет подарок, ищутся признаки возврата дара. Если имеются свидетельства возвращения подарка, ищутся признаки того, что дар был отвергнут получателем.
Идея Чарняка вызвала много вопросов. Насколько легко активировать демонов? Как долго они будут оставаться активными? Если активировано слишком мало демонов, мы затруднимся с пониманием происходящего. А если их окажется чересчур много, нас будут сбивать с толку ложные тревоги. Простых ответов на эти вопросы не существует, а то, что мы называем «пониманием», есть обращение к огромному запасу накопленных навыков. Можно «понять» отдельные части истории, используя изолированных демонов; можно «понять» другие аспекты той же истории, прибегая к масштабным сопоставлениям последовательностей событий и различных «вызубренных» сценариев; тем не менее в целом понимание зависит от того, какие именно агенты активируются различными микронемами. Интересно, какая доля удовольствия от рассказывания истории (или от слушания) возникает вследствие манипуляций с ожиданиями наших демонов?
27.2. Супрессоры
Было бы поистине замечательно никогда не ошибаться. Один из способов добиться этого состоит в стремлении к совершенному мышлению, когда любая мысль фактически не содержит ни единого изъяна. Но подобного совершенства достичь невозможно. Вместо того мы стараемся, насколько нам это удается, выявлять дурные идеи прежде, чем они нанесут значительный ущерб. Следовательно, можно вообразить себе два, если угодно, полюса самосовершенствования. С одной стороны, мы пытаемся расширить диапазон порождаемых идей, тем самым увеличивая их число и плодя больше ошибок. С другой стороны, мы стараемся не повторять ошибок, которые допускали раньше. Все сообщества вырабатывают запреты и табу, информируя своих участников о том, че