В любом случае оба варианта неприемлемы для уважающих себя умов. Никто не желает подчиняться законам, которые как бы «спускаются» нам по прихоти тиранов и не подлежат, как ни крути, никакой апелляции. Не менее мучительно ощущать себя игрушками бездумного произвола, прихоти или вероятности, ибо, пусть они оставляют нашу участь свободной, мы все равно не играем ни малейшей роли в выборе того, что должно произойти. Потому, хотя сопротивляться бесполезно, мы продолжаем воспринимать причину и слепой случай как вторжение в нашу свободу выбора. Остается одно: добавить третий вариант в нашу модель человеческого разума. Мы воображаем этот третий вариант, который легче стерпеть; воображаем то, что именуем «свободой воли», лежащей за пределами перечисленных ограничений.
30.7. Миф о третьем варианте
Чтобы уберечь нашу веру в свободу воли от «жадных лап» причины и случая, мы придумываем себе третий (пустой с точки зрения смысла) вариант. Мы воображаем, что где-то в сознании каждого человека таится дух, воля или душа, настолько хорошо скрытая, что она способна ускользнуть от любого закона и от всякого произвола.
На схеме блок свободы воли показан таким маленьким потому, что мы всегда из него что-то извлекаем – и почти никогда ничего не добавляем! Это объясняется тем, что, находя хотя бы подобие порядка в мире, мы приписываем его причине, – а всякий раз, когда обнаруживаем, что происходящее как будто не подчиняется никаким законам, говорим о случайности. Следовательно, то, что находится под контролем свободы воли, способно лишь вмещать то, чего мы пока не понимаем. В древние времена это пространство было поистине огромным, каждая планета имела своего бога, а в каждой буре или появлении животного видели желание некоего духа. Но далее, на протяжении многих столетий, люди наблюдали, как это пространство сжимается.
Рис. 147
Значит ли это, что мы должны принять современный научный взгляд и отбросить древний миф о добровольном выборе? Нет. Мы не можем этого сделать: слишком многие наши мысли и дела опираются на данные древние убеждения. Посудите сами: наша социальная жизнь зависит от понятия ответственности; какой выхолощенной окажется эта идея без нашей убежденности в том, что поступки человека всегда добровольны! Без этой убежденности ни похвала, ни укор не смогут навязывать нам действия, вызванные причиной, – и больше не получится приписывать успех или возлагать вину за что-либо на случай. Как можно заставить наших детей учиться, если ни они, ни мы сами не будем различать порок и добродетель? Еще мы используем идею свободы воли, чтобы оправдать наши суждения о добре и зле. Человек может поддаться эгоистичному побуждению, но осадить себя, поскольку это побуждение кажется неправильным; так должно происходить, когда какой-то личный идеал отменяет иную цель. Мы ощущаем себя добродетельными, когда думаем, что самостоятельно справились с очередным искушением. Но стоит заподозрить, что этот выбор был сделан не свободно, а в результате вмешательства какого-то внутреннего агента, как мы вполне могли бы возмутиться подобным вмешательством. Тогда мы могли бы ощутить стремление уничтожить схемы ценностей, лежащие в основе наших личностей, или поддаться депрессии, вообразив всю бессмысленность сопротивления предопределенному, суровость которого лишь отчасти смягчает случай. От подобных мыслей следует избавляться.
Не имеет значения то, что физический мир не находит места для свободы воли: эта концепция необходима для наших моделей ментального. Слишком многое в нашей психологии опирается на эту идею, и потому мы вряд ли от нее откажемся. Фактически мы вынуждены придерживаться этой идеи, хотя сознаем, что она ложна. (Впрочем, исследования выявляют изъяны во всех наших убеждениях, и тогда концепция свободы воли видится этакой единственной опорой, единственным средством обретения душевного покоя.)
30.8. Интеллект и изобретательность
Каким образом нечто столь сложное, как человеческий разум, ухитряется исправно трудиться на протяжении столетий? Мы все восхищаемся великолепными духовными подвигами – романами, пьесами и симфониями. Но мы редко признаем, сколь замечательно то, что человек способен прожить жизнь, не совершив ни одной по-настоящему серьезной ошибки, например не воткнуть вилку кому-то в глаз или не использовать окно вместо двери. Как мы творим все эти удивительные дела, воображая то, чего никогда не видели, преодолевая препятствия, восстанавливая сломанное, общаясь друг с другом, изобретая новые идеи? Какой волшебный трюк природы наделил нас умом? Секрет в том, что никакого трюка тут нет. Сила интеллекта проистекает из нашего разнообразия, а вовсе не из какого-то принципа совершенства. Человечество как вид придумало множество эффективных, пусть и далеких от идеала способов мышления, а каждый из нас по отдельности придумывает их еще больше, уже для себя. Лишь немногие наши действия и решения зависят от какого-либо одного механизма. Вместо того они порождаются конфликтами и переговорами между сообществами мыслительных процессов, которые постоянно конкурируют между собой. В настоящей книге перечислено немало признаков упомянутого разнообразия.
Накопление мириад субагентов.
Мы учимся множеству способов достигать поставленных целей.
Множество сфер обыденной мысли.
Когда одна точка зрения не позволяет решить задачу, можно взглянуть на ситуацию под другим углом.
Наличие нескольких «инстинктивных» проторазумов.
Мы используем различные схемы для достижения многих целей.
Иерархии управления, развивающиеся по принципу Пейперта.
Когда простые методы терпят неудачу, мы можем создавать новые организационные уровни.
«Эволюционные рудименты» животных в нашем сознании.
Мы используем механизмы, позаимствованные у рыб, амфибий, рептилий и ранних млекопитающих.
Последовательность этапов развития личности ребенка.
Мы накапливаем личности, которые используем в разных ситуациях.
Комплексное, постоянно растущее наследие языка и культуры.
Мы можем использовать методы и идеи, разработанные миллионами наших предков.
Подчинение процессов мышления цензорам и супрессорам.
Нам не нужны совершенные методы, так как мы способны запомнить неудачи несовершенных методов.
Каждый из этих признаков может служить основой развития и обладает широким диапазоном применений. Они предлагают альтернативы, когда какая-либо наша система вдруг выходит из строя. Если часть сообщества разума требует того, что кажется другим частям неприемлемым, наши агенты обычно находят иной образ действий. Иногда нужно просто «переключиться» на другую «ветвь» той же области накопленных знаний. Если это не помогло, следует подняться на более высокий уровень и задействовать изменение стратегии. А если даже крупный агент не справился с задачей, наш разум сохраняет более ранние его версии. Это означает, что у каждой стороны нашей личности есть возможность «вернуться» на более ранний этап развития, уже доказавший свою пригодность для устранения обыденных, повседневных трудностей. Наконец, если и здесь нас ждет неудача, обычно не составляет хлопот «переключиться» на совершенно другое семейство агентов. Всякий раз, когда что-то идет не так, к нашим услугам прочие сферы мышления.
Приложения
1. Наследственность и окружающая среда
Иногда мы спрашиваем себя, почему люди кажутся настолько похожими. При иных обстоятельствах мы задаемся вопросом, почему они так сильно отличаются друг от друга. Часто предпринимаются попытки разделить наши отличия на те, с которыми мы родились, и на те, которые мы усвоили позже, – а еще мы спорим о том, какие добродетели достаются нам по наследству, а какие мы приобретаем из опыта. Большинство доводов в спорах «природа против воспитания» опирается на две ошибки. Первая состоит в том, что об интеллекте рассуждают так, будто свойства человеческого ума подобны некоему количеству, которое вмещается, допустим, в чашку. Вторая ошибка заключается в предположении о том, что существует четкое различие между полученными знаниями и способом их усвоения – словно опыт не оказывает никакого воздействия на эти способы.
Случайность играет важную роль в возникновении различий, поскольку каждый из нас начинает с того, что вытягивает, так сказать, свой жребий из генов родителей. Ген представляет собой единицу наследственности; это особое химическое соединение, структура которого влияет на отдельные элементы «конструкции» тела и мозга. Мы наследуем свои гены от родителей более или менее произвольно, обретая в итоге около половины этих генов от каждого родителя. Внутри популяции в целом каждая конкретная разновидность генов делится на варианты, которые различаются по своим эффектам, и существует столько возможных комбинаций этих генов, что каждый ребенок рождается уникальным – за исключением однояйцевых близнецов, у которые гены одинаковые. Отчасти причина удивительной схожести и удивительной несхожести людей такова: мы похожи, потому что наши гены обычно подобны другим – а разные потому, что эти гены все-таки не идентичны.
Каждая клетка тела содержит идентичные копии генов всего конкретного организма. Но не все гены активны одновременно, именно поэтому клетки разных наших органов выполняют различные операции. Когда какой-то ген активируется внутри клетки, эта клетка создает копии конкретного химического вещества (называемого белком), структура которого определяется структурой этого гена. Белки находят в организме разнообразное применение. Одни собираются в постоянные структуры, другие занимаются производством новых химических соединений, а третьи перемещаются по клеткам, как бы передавая сообщения, которые изменяют другие процессы. Поскольку некоторые комбинации таких сообщений могут «включать» и «выключать» другие гены, химические соединения клеток, сконструированные генами, способны действовать как небольшие сообщества агентов.