Однако случайно выбранные соединения не слишком полезны, так как чрезвычайно малое число случайных пар агентов обменивалось бы содержательными для обоих сообщениями. Исследуя человеческий мозг и человеческий разум, мы обнаруживаем, что связи между клетками образуются не единообразно и не произвольно. Нет, в любой «типовой» области мы находим множество прямых связей между соседними клетками – и относительно малое количество пучков связей с другими областями дальних клеток. Вот идеализированное представление такого расположения.
Рис. 150
Эмбриональный мозг может собрать подобную структуру, повторив цикл делений и перемещений клеток, возможно, с полдесятка раз. Если бы происходило только это, итоговая структура оказалась бы бесполезной – самоповторяющейся. Но в реальности при развитии мозга данная базовая схема изменяется на каждом этапе под воздействием многих других процессов, что порождает множество агентов, которые в целом схожи, но различаются особенностями функционирования. Некоторые из перечисленных «генных» вмешательств изменяют свойства конкретных слоев клеток, что сказывается на внутренней деятельности конкретных агентств. Другие вмешательства определяют размеры и направления «пролегания» нервных пучков, которые соединяют те или иные пары агентов. Такие процессы «прокладки маршрутов» могут использоваться, например, для того, чтобы направлять нервы от датчиков траектории в разных агентах к некоему центральному «пункту назначения». Подобное достаточно просто реализовать, поскольку агенты траектории аналогичного типа обладают сходным генетическим происхождением, и данное обстоятельство «предрасполагает» к тому, чтобы они могли воспринимать одни и те же химические соединения в «эмбриональных» сообщениях – и, следовательно, развиваться и расти в одном направлении.
Аналогичный «генетический» довод может быть применен к прочим аспектам развития личности ребенка – например, к выяснению того, почему все дети, похоже, создают схожие сообщества «Больше». Обсуждая эксперименты Жана Пиаже, мы оставили в стороне проблему того, как у детей формируют агенты «Видимость» и «История». Что заставляет отдельные умы делать одинаковые сравнения? В разделе 10.7 мы предположили, что это может объясняться возникновением похожих операторов (скажем, Выше и Тоньше) в связанных разделах разума. Пускай нам неведомы механизмы управления операторами Выше и Тоньше, но не приходится сомневаться, что эти операторы устроены одинаково, ведь они реагируют на одни и те же пространственные различия. Потому они почти наверняка имеют общее эволюционное происхождение и конструируются одинаковыми (или близко схожими) генами. Следовательно, клетки эмбрионального мозга, которые создают этих операторов, будут получать схожие «ощущения» – и «выпускать» из себя нервы, сходящиеся в одних и тех же (или похожих) центральных агентах. С этой точки зрения формирование пространственного агента, в котором воплощаются необходимые свойства, не обязательно должно быть маловероятным случайным событием; оно вполне может быть предопределено наследственностью.
Принцип Пейперта требует, чтобы многие агенты развивались посредством внедрения новых слоев операторов в старые, уже функционирующие системы. Но это создает проблему, поскольку, едва мозговые клетки достигают зрелости, они утрачивают мобильность. Следовательно, внедрение новых слоев операторов в старых агентов должно подразумевать использование мозговых клеток других разделов. Насколько нам известно, единственный способ добиться этого заключается в использовании связей, которые имеются в непосредственной близости от исходного агента. Вот один из способов, каким эмбриональные клетки могут задать «рамки бытования» потенциальных многослойных обществ разума.
Рис. 151
Любой агент, потенциально способный к расширению для усвоения жизненного опыта, нуждается в свободном месте, которое ни группа, ни слой клеток не способны ему обеспечить в плотном окружении. Вот почему, вероятно, кора головного мозга – новейшая и самая крупная часть мозга – имеет такую затейливую форму.
Рис. 152
Если связи в коре головного мозга развиваются таким образом, через последовательность перемещений клеток, это предоставляет каждой локальной группе потенциальный доступ к нескольким группам в других областях, через веерообразные пучки и массивы нервов. Мне рисуется кора мозга, сложенная, возможно, пять или шесть раз, благодаря чему агенты каждой области имеют потенциальный доступ сразу к нескольким другим уровням извилин. В результате типичный агент может подключаться к миллионам других агентов всего через несколько непрямых соединений. Предположительно лишь незначительное меньшинство клеток на самом деле устанавливает обилие связей для собственного исключительного использования; однако подобная компоновка делает возможным для любой конкретной группы клеток повысить свою значимость – например, за счет обретения контроля над каким-то пучком соединений, репрезентирующим некую полезную микронему. В ходе эволюционного процесса порождения такого множества потенциальных связей человеческий мозг продвинулся настолько далеко, что основную его часть занимают уже не агенты, а громадные пучки тех самых нервных волокон, которые способны связывать этих агентов между собой. Мозг Homo sapiens в основном, образно выражаясь, состоит из проводки.
5. Инстинкт выживания
Многие люди как будто считают, что живые существа рождаются с «врожденным» инстинктом выживания. Уж конечно все животные прилагают колоссальные усилия к тому, чтобы оставаться в живых. Они вырабатывают способы защищаться от опасностей, стараются произвести потомство любой ценой, избегают крайностей вроде стужи или жары и чураются всего неизвестного и непривычного. Что ж, если сходства налицо, стоит попробовать поискать для них некую общую причину. Но я намерен утверждать, что стремление искать общую причину в данном случае ошибочно. Имеется большое количество причин, по которым животные делают то, что помогает им выживать; как мы увидим, есть даже причина, по которой существует столько разных причин. Но приписывать желание выжить какой-то одной, центральной причине (или какому-то базовому инстинкту выживания) так же глупо, как верить в особые силы, которые привлекают трупы на кладбища – или тянут разбитые автомобили на свалки.
Ни одно животное не нуждается в общей причине для выживания, сама эволюция не требует любой причины для предоставления всех этих способов выживания. Напротив, универсальность эволюции проистекает из отсутствия каких-либо фиксированных ограничений, способных помешать разнообразию ее проявлений.
Чтобы понять, почему животные выживают, нужно воспринимать эволюцию как сито, через которое «просеиваются» те животные, что оставляют больше потомства, чем остальные.
Многие люди также считают, что эволюция поощряет жизнь – однако болезненно осознавать, что большинство животных-мутантов умирают, не успев оставить потомство. В ретроспективе мы, как правило, учитываем и подсчитываем только выживших, не обращая внимания на все сгинувшие вследствие неприспособленности виды; перед нами ошибка того же типа, какую можно допустить, если окинуть взглядом небо – и заключить, что все животные были птицами. Животные, которых мы видим сегодня, суть те, чьи предки накопили множество навыков выживания, потому-то и кажется, что их поведение ориентированно на обеспечение благоденствия, пускай хотя бы в том окружении, в котором эволюционировали их предки. Неверно думать, будто все эти накопленные способы выживания имеют нечто общее; на самом деле данное мнимое единообразие лишено цельности: перед нами не что иное, как «тень» эволюционного сита. Миф об основополагающем инстинкте выживания не объясняет ничего, без него вполне можно обойтись; вдобавок он скрывает от нас то обстоятельство, что каждый навык выживания может использоваться принципиально разными агентами.
Конечно, я не стану отрицать, что люди учатся любить жизнь и бояться смерти. Но речь не идет о слепом повиновении некоему базовому инстинкту. Перед нами результат многолетнего развития сложных концептуальных обществ. Также я не хочу сказать, что люди рождаются без каких-либо инстинктов и должны учиться всему на опыте. Напротив, мы начинаем жизнь с обилием «врожденных» агентов, которые побуждают нас учиться избегать боли, дискомфорта, неуверенности и прочих форм телесного и психического урона. Однако по сравнению с этими инстинктивными страхами небытие, которое мы определяем как смерть, кажется куда более странной концепцией, осознать которую не дано ни одному младенцу.
6. Эволюция и целеполагание
Могли бы животные эволюционировать так, как эволюционировали, не имей «природа» некоей цели? Сто лет назад мир биологии разделился надвое: с одной стороны встали «эволюционисты», считавшие, что животные эволюционировали исключительно по воле слепого случая; с другой стороны оказались «телеологи», утверждавшие, что столь совершенные животные не могли появиться на планете без целенаправленного руководства. Правота эволюционистов подтвердилась, сегодня мы видим, как малые животные и растения развиваются на наших глазах и можем представить, пускай все происходило куда медленнее, аналогичные процессы, которым живые существа подвергались на протяжении миллионов лет. Фактически мы действительно можем наблюдать, как случайные комбинации генов ведут к избирательному выживанию отдельных людей в различных средах – причем у нас нет ни малейшей причины подозревать, что тут присутствуют какие-либо цели. Итак, почему многие считают, что эволюция должна быть целенаправленной? На мой взгляд, эта вера основана на странном сочетании разумных догадок относительно способов решения задач с неразумными фантазиями относительно сути эволюции. Например, здравый смысл говорит нам, что человек не способен придумать летательный аппарат сугубо методом проб и ошибок, без какой-либо заранее поставленной цели. Это позволяет предположить, что природа должна подчиняться тому же ограничению. Ошибка возникает из-за попыток вообразить «природу» как некую сущность, озабоченную поиском способов заставить животных летать.