Рядом сиплый голос произнес:
– Анн-Мари!
Ося увидел старшего мальчика, вздохнул с облегчением, погладил малыша по чепчику, пробормотал:
– Ты, оказывается, мадемуазель. Вот уж не думал. Привет, Анн-Мари, приятно познакомиться. – Он обратился к старшему: – Ты ее брат? Как тебя зовут? Где ваши родители?
По бурому от пыли лицу текли слезы, оставляя светлые дорожки. На голых коленках алели свежие ссадины.
– Анн-Мари, – повторил старший, медленно опустился на корточки, закрыл лицо ладонями и затрясся.
– Слушай, хватит рыдать! – прикрикнул на него Ося. – Твою сестру надо срочно переодеть. В телеге найдутся какие-нибудь ее вещи?
Малышка завертелась, захныкала. Мальчик уставился на нее снизу вверх мокрыми вытаращенными глазами.
– Анн-Мари, ты жива!
– О господи, ты что, только сейчас это понял?
– Я бросил ее, – забормотал старший, – я дрянь, трус, предатель, ее могли убить, я бросил ее!
– Успокойся, ты ничего не соображал, у тебя был шок, ты не виноват, – медленно, четко произнес Ося и спросил еще раз: – Как тебя зовут?
Старший наконец пришел в себя, поднялся на ноги, вытер слезы. Звали его Поль. Он оказался не братом, а дядей Анн-Мари.
Из корзины торчали три большие бутылки с водой, в чемодане нашлись чистые ползунки и пеленки. Пока они, сидя на обочине, приводили малышку в порядок, мыли, вытирали, переодевали, Поль рассказал, что живет в Руане, отец на фронте, мать работает медсестрой в больнице. Погибший мальчик – его младший брат Анре. Когда напали немцы, они с Анре гостили на ферме у замужней старшей сестры, ее звали Клер. Анн-Мари ее дочь. Немецкие самолеты бросали зажигалки. Они с Анре в это время купались в реке. Вернувшись, увидели пылающий дом. Клер и ее муж погибли. Прабабушка и маленькая Анн-Мари находились на лужайке за домом. Анн-Мари ползала по разложенному одеялу, прабабушка сидела рядом на раскладном стуле.
– Мы решили идти в Руан, к маме, – продолжал Поль, – на вокзале сутолока, в поезд не влезешь. Вот и отправились пешком.
– Если дом сгорел, откуда же у вас столько барахла? – спросил Ося.
– Кроватку, одежду для Анн-Мари, еду и воду дали соседи. Телегу мы взяли в сарае. Кое-что прихватили из летнего флигеля. Мы с Анре хотели идти налегке, но прабабушка сказала: когда война, надо иметь при себе все необходимое. У нее большой опыт.
Вдвоем им удалось вытащить автомобиль из кювета. «Ситроен» долго не желал заводиться, но смилостивился. Ося загрузил в багажник корзинку с продуктами и чемодан с детской одеждой. Прежде чем отправиться в путь, перекусили деревенским хлебом и сыром. Нашлась бутылка с соской, но молоко скисло. Пришлось Анн-Мари опять пить воду из горлышка.
Дети скоро уснули на заднем сиденье. Ося то и дело сверялся с картой, старался не выезжать на трассы, по которым шли беженцы и двигались армейские колонны. Хотелось вымыться, переодеться, вытянуться в нормальной кровати и поспать. Он извалялся в пыли. После короткого тревожного сна на заднем сиденье мышцы ныли. «Если мать Поля предложит мне помыться и переночевать, отказываться не стану».
Когда добрались до окрестностей Руана, Ося разбудил Поля. Объясняя дорогу, мальчик опять принялся всхлипывать:
– Вот тут направо… Анре, Клер… Прабабушка сразу умерла… Не говорите, пожалуйста, маме, что я сбежал и бросил Анн-Мари…
– Конечно, – кивнул Ося.
– Скажите ей сами про Клер, Анре и прабабушку, – попросил он после долгой паузы. – Пожалуйста, прошу вас, я не смогу.
Ося пообещал.
Наконец подъехали к дому. Уже стемнело, фонари и окна не горели. На лестнице ни зги не было видно. Ося нес Анн-Мари и чемодан, Поль тащил корзинку и освещал путь зажигалкой. Постучали. Дверь на третьем этаже открылась через минуту. В прихожей горела керосиновая лампа. На пороге стояла женщина. Ося опустил чемодан, передал ей на руки сонную Анн-Мари, взял у Поля свою зажигалку, щурясь, ни на кого не глядя, произнес:
– Мадам, Анре, бабушка, Клер и ее муж погибли.
Он не сумел добавить что-то вроде «сожалею, крепитесь». Тишина показалась страшней и оглушительней воя сирены. Даже Анн-Мари замерла, перестала хныкать и вертеться. Ося лишь на мгновение заглянул в застывшие глаза женщины и понял, что не может оставаться тут ни минуты. Больше нет сил видеть страдания, нужна передышка.
Он протянул руку, погладил Анн-Мари, склонился к Полю:
– Старший, ты справишься, – развернулся, щелкнул зажигалкой, стал быстро спускаться по лестнице.
Поль растерянно пробормотал ему вслед:
– Месье, куда вы? Не уходите!
Ося чуть замедлил шаг, не оборачиваясь, помахал огоньком зажигалки. Дверь квартиры оставалась открытой. Когда он дошел до площадки второго этажа, услышал лепет Анн-Мари и женский голос:
– Месье, храни вас Бог!
Глава двадцать седьмая
В июне в Красной армии вводились генеральские звания. С апреля составлялись списки, фамилии комдивов и комбригов вписывались, вычеркивались. В последнем списке напротив фамилии Проскурова стояло: генерал-лейтенант авиации, и еще имелся подписанный Хозяином приказ о награждении Проскурова орденом Красной Звезды.
«Все-таки не тронет? – размышлял Илья. – Или обычные игры? Повысить, наградить, осчастливить теплым участием, подождать, пока человек окончательно успокоится, и потом уж прихлопнуть…»
Сводка с информацией о немецкой урановой бомбе так и осталась незамеченной. Проскуров больше не записывался на прием, Хозяин его не вызывал и со спецреферентом Крыловым ни разу об этом не заговорил. Илья боялся, что на урановых листках появится помета Хозяина: «тов. Берия», тогда Берия точно раздавит Ивана. Но на сводке стояла помета: «В архив».
Сталину сейчас было не до немецкой бомбы и уж тем более не до Проскурова. Он решал проблему посерьезней.
Вчера вечером вместе с Берией зашел в святилище капитан НКВД по кличке Хирург. Когда-то Илья познакомился с ним у Слуцкого, кое-что слышал о Хирурге от Карла Рихардовича. Красавец капитан был специалистом по убийствам за границей. В тридцать седьмом он успешно шлепнул лидера украинских националистов Коновальца. Сколько всего висело на нем трупов – неизвестно. В январе этого года он был на грани ареста, но благополучно проскочил. Восстановили в партии, повысили в должности. Вчера Берия и Хирург провели в кабинете Хозяина около часа. Сегодня утром в журнале посещений имя Берия появилось, а имя Хирурга – нет. Вместе с наркомом святилище посетила безымянная тень, которой было поручено выполнение сверхсекретной спецоперации.
Сезон охоты на Троцкого открылся еще полгода назад. Тратились гигантские средства на подкуп и вербовку, уничтожались родственники и сподвижники Троцкого в разных странах, но добраться до него самого убойной команде пока не удавалось. Его мексиканскую виллу окружала крепостная стена, круглосуточно дежурили охранники. Недавно Илья читал в «Нью-Йорк Таймс» об очередном несостоявшемся покушении. Двадцать боевиков, переодетых в форму мексиканской полиции, вооруженных автоматами и зажигательными бомбами, прорвались к вилле, перерезали телефонные провода, открыли шквальный огонь по окнам спальни Троцкого, расстреляли все патроны, оставили несколько зажигательных бомб и скрылись. Троцкий вовремя залез под кровать вместе с женой и остался невредим. Мексиканская полиция вела расследование и пыталась установить личности нападавших.
Левые западные журналисты утверждали, будто Сталин ненавидит Троцкого, завидует ему и считает опасным конкурентом. Если бы все было так просто, Троцкий уже лет пятнадцать лежал бы в могиле и сейчас не пришлось бы устраивать пальбу в Мексике.
Яд, автомобильная катастрофа, злодейский выстрел террориста-одиночки. Торжественные похороны с последующим разоблачением вражеской деятельности, или сначала разоблачение, потом пуля в затылок. Так Сталин поступал со всеми, кто ему не нравился, мешал или просто надоел. Никого, кроме Троцкого, он не оставлял в живых и не высылал за границу.
В двадцать втором – двадцать третьем около восьмидесяти человек были высланы по приказу Ленина. Профессора, врачи, писатели, философы принудительно покинули Россию вместе с семьями. Теперь ясно, как здорово им повезло. Почему же Сталин поступил с главным своим врагом так гуманно, по-ленински? Кучу народу перебил, а Троцкого не тронул, выпустил за границу, да еще позволил вывезти личный архив[21] и советского гражданства лишил не сразу, а через три года после высылки, в тридцать втором. Илья долго ломал голову над этой загадкой, и только сейчас забрезжил ответ.
Конечно, уголовник Джугашвили люто ненавидит политического экстремиста Бронштейна. Но демон революции и демон Сталин намертво сцеплены идеологической пуповиной. Сталин не мог убить Троцкого, пока пуповина пульсировала. При внешней несхожести и взаимной вражде эти двое неразделимы, как причина и следствие, как теза и антитеза, как карточный король в двух лицах, один головой вниз, другой – вверх.
Для того чтобы беззвестный кавказский уголовник, семинарист-недоучка, скверно владеющий русским языком, сумел стать хозином России, сначала требовалось развалить страну, ввести ее в состояние безвластия и духовного шока. Это работа демона революции. Без Троцкого не было бы Сталина.
В двадцать девятом, в год мнимого пятидесятилетия Сталина и высылки Троцкого, вышла книжка Ворошилова «Сталин и Красная армия», повествующая о деятельности Троцкого, но только Троцкий там назывался «Сталин». Достижения и победы демона революции приписывались Сталину. Слаборазвитый мозг Клима не мог сотворить такую уникальную литературную мистификацию. Творцом был личный сталинский секретарь Иван Павлович Товстуха, вдохновителем и редактором, конечно же, сам Сталин.
Таким образом, Джугашвили присвоил прошлое Бронштейна, превратил мифического себя в реального Троцкого, в мотор октябрьского переворота и Гражданской войны, в ближайшего соратника Ленина и создателя Красной армии. А потом крутанул обратное сальто-мортале, превратил мифического Троцкого в реального Сталина, подарил изгнаннику все провалы и кровавые ужасы последующих десяти лет своего тупого единовластного правления.