– Разве это так важно? – Ося ткнул пальцем в блокнот. – Область его исследований далека от ядерной физики.
– Да, верно, – кивнул Тибо, – но как вы сами справедливо заметили, Гейзенберг и Вайцзеккер тоже не ядерщики. Физика огромная наука, в ней множество разных областей, и далеко не все они связаны с производством бомбы. Радиофизика тут вообще ни при чем. Но участие Брахта дало бы проекту значительно больше, чем участие Гейзенберга, потому что для бомбы прежде всего нужны мозги экспериментатора. Брахт отличный экспериментатор. Школа Резерфорда. Чем меньше таких мозгов в проекте, тем меньше шансов на успех.
Тибо дотошно изучал научные биографии всех далемских профессоров, знал о Брахте достаточно много. Ося фальшиво зевнул, прикрыв рот ладонью, и с иронической усмешкой спросил:
– Сколько лет Брахту?
– Чуть за шестьдесят. А что?
– К такому солидному возрасту ни одного открытия, ни одного изобретения. Вряд ли Далем много потерял, лишившись профессора Брахта. Вот Мейтнер – другое дело. Тут я согласен.
Судя по выражению лица Тибо, провокация сработала. Глупость, да еще выданная таким вяло-высокомерным тоном, не оставила бельгийца равнодушным.
Тибо покачал головой, произнес с издевательским пафосом:
– Он согласен! Он прочитал десяток брошюр и газетных вырезок, поболтал с Вайцзеккером и с Мейтнер, и теперь он крупный специалист, может с ходу оценить потенциал любого ученого.
Именно этого Ося добивался: возмущенный Тибо должен осадить наглеца, объяснить зарвавшемуся невежде, кто такой Вернер Брахт.
– Простите, Рене, мне кажется, говорить о потенциале, когда человеку за шестьдесят, по меньшей мере странно. – Ося пожал плечами и добавил с ухмылкой: – Впрочем, может я ошибаюсь.
– Джованни, это не ошибка, это глупость. – Тибо хмуро взглянул на него. – При чем здесь возраст? Мейтнер свое открытие сделала в пятьдесят девять.
– Сдаюсь. – Ося вздохнул. – Конечно, глупость. Но об открытиях Брахта я ничего не знаю, понятия не имею, чем он вообще занимается.
Тибо снял очки, покрутил, опять водрузил на нос и взглянул на Осю сквозь линзы печальными, увеличенными глазами.
– Понятия не имеете, а судить беретесь, да еще так уверенно. – Он сдвинул дужку, почесал переносицу. – К вашему сведению, профессор Брахт занимается вынужденными излучениями, работает над созданием прибора, способного собрать потоки фотонов в единый пучок. Теорию вынужденных излучений сформулировал Эйнштейн, лет двадцать назад. Сначала она многих привлекала, но проверить экспериментально не удалось никому, и в конце концов тему закрыли. Эксперименты с вынужденными излучениями просто вышли из моды. Теоретически возможно, практически неосуществимо.
– Так же неосуществимо, как расщепление ядра урана до декабря тридцать восьмого? – осторожно уточнил Ося.
Тибо задумался, пожал плечами:
– Я бы не рискнул сравнивать, хотя в этом что-то есть…
– Надеюсь, вынужденные излучения не станут еще одним оружием чудовищной разрушительной силы в руках Гитлера?
– Не волнуйтесь, они вряд ли смогут конкурировать с урановой бомбой, тем более об успехах Брахта пока ничего не известно. – Бельгиец окончательно остыл, добродушно улыбнулся и потрепал Осю по плечу. – Но это вовсе не значит, что Брахт пустое место. Просто задачу себе поставил фантастически сложную и непопулярную в научных кругах.
– Неужели никто, кроме него, не пытается ее решить? – осторожно спросил Ося.
– Есть еще советский радиофизик Марк Мазур, много лет они с Брахтом работали вместе. – Тибо наморщил лоб. – Кстати, любопытно, что стало с Мазуром? Давно о нем не слышно. Последняя их совместная публикация вышла в «Нейчур», году в тридцать четвертом. – Он задумался, помолчал, потом взглянул на Осю и подмигнул: – Впрочем, в круг интересующих нас лиц Мазур, слава богу, не входит.
– Рене, как вам кажется, а русские способны начать работы с ураном? – внезапно спросил Ося.
Вопрос давно вертелся на языке. Надоело барахтаться в собственных догадках и подозрениях. Для всего мира урановая бомба Сталина стала бы не меньшим кошмаром, чем бомба Гитлера, но для Оси сталинская бомба оказалась бы еще и личной моральной катастрофой. Если в СССР работы идут, послание доктора Штерна означает, что он, Ося Кац, вообще ни черта не понимает в людях. Добрейший, милейший Штерн использует его вслепую, как пешку, в очень грязной игре. На фоне всеобщей катастрофы, разумеется, мелочь, песчинка, но не думать об этом невозможно.
Точного ответа не мог дать никто. Просто хотелось взглянуть на проблему со стороны, умными, проницательными глазами Тибо.
– Русские? – Бельгиец помолчал, посопел, почесал переносицу, наконец задумчиво произнес: – Толковых ученых там достаточно. Капица, Иоффе, Мандельштам, Семенов, да тот же Мазур. Урановые месторождения наверняка имеются в избытке. Теоретически есть все необходимое, но практически… Не знаю, мне сложно представить. Чтобы работы развернулись, кто-то должен убедить Сталина в их целесообразности.
– Гитлера убедили.
– Он просто поверил военным. – Тибо усмехнулся. – А как относится к своим военным Сталин – известно. И не забывайте, Гитлер не устраивал террора против собственных граждан. Немцам живется неплохо. Сыты, не запуганы. А в сталинской России основная масса населения влачит полуголодное существование и трясется от страха.
– Страх не мешает добывать уран и делать бомбу. – Ося достал сигарету и заметил, что пальцы слегка дрожат. – Наоборот, может стать отличным стимулом.
– Но страх мешает думать, – возразил Тибо, – а главное, он полностью подавляет инициативу и способность принимать самостоятельные решения. Запуганные люди предпочитают сидеть тихо, не высовываться. Чем грозит немецким ученым провал проекта? Ну, самое страшное – молодых и малоизвестных отправят на фронт. Светил вроде Гейзенберга никто пальцем не тронет. В СССР, если проект провалится, полетят сотни, тысячи голов. И первой упадет голова того смельчака, который проявит инициативу, убедит Сталина развернуть работы.
– А вдруг проект пойдет успешно? Смельчак получит огромные привилегии. Ради этого стоит рискнуть. К тому же советские ученые мало отличаются от всех прочих. Тщеславие, азарт, любопытство. Отставать от зарубежных коллег им вряд ли хочется, – возразил Ося.
Тибо основательно протер очки, скинул ногтем пылинку с рукава, наконец решительно помотал головой.
– Нет, Джованни, бросьте! Не полез бы Сталин в Финляндию, будь у него надежда на бомбу. Да о чем мы говорим? Вы же сами видели, как одеты, вооружены и обучены красноармейцы. Если он армию довел до такого состояния, что же там у него с наукой происходит?
– А может, именно потому он и воюет так плохо, что основные силы и средства брошены на уран?
– Зачем, в таком случае, отправлять в рейх колоссальное количество зерна и стратегического сырья? – парировал Тибо.
– Чтобы притупить бдительность Гитлера! – не задумываясь выпалил Ося.
Бельгиец рассмеялся.
– Ну, Джованни, это чересчур, даже для Сталина.
Ося поднял руки, сдаваясь. Он был рад проиграть в этом споре. Тибо почти успокоил его, но только он почувствовал некоторое облегчение, тут же услышал:
– Впрочем, полностью исключать нельзя ничего. СССР для нас абсолютно темная зона. Сталин непредсказуем.
– Непредсказуем, – повторил Ося, – пока мы крутимся вокруг немецкого проекта, он по-тихому сделает свою бомбу. На кого скинет ее? На Британию? На Германию? Или на Америку?
Тибо пристально взглянул ему в глаза.
– Вы слишком устали. Не стоит пугать себя и меня советской бомбой, нам бы с немецкой разобраться. – Он потрепал Осю по плечу. – Не все так плохо, Джованни. Вы чудом остались живы. Удачно поговорили с Мейтнер. Как вам кажется, можно верить ее ручательствам?
– Верить нельзя, надо знать точно.
– Точно? – Тибо покачал головой. – Допустим, Брахт, так же как фон Лауэ, уволился, ушел в оппозицию. Но это не мешает консультировать, участвовать косвенно. Вот Мейтнер. О чем она говорила с Ганом? Разумеется, о науке. О чем же еще? Невольно могла подсказать что-то важное, вы понимаете…
Да, это Ося понимал.
«Хотите сказать, написав об открытии Гану в нацистский рейх, я нарушила закон предустановленной гармонии?»
Он помнил, как в спокойных серых глазах Мейтнер мелькнул испуг, а потом появилась насмешка. Насмешка над профаном, который не догадывается, что наука превыше всего. Ученые, сакральная элита, небожители, братство избранных. Лиза не могла утаить свое открытие от Гана. Даже благороднейший Бор не удержался, разболтал, не доплыв до Нью-Йорка, хотя обещал молчать, чтобы не подвести Лизу. Ферми и Кюри, ненавидящие нацизм, возмутились, когда Силард призвал их засекретить урановые исследования. Члены братства избранных умеют многое, но хранить молчание не способны, наверное, поэтому среди них нет разведчиков.
«Мистер Касли, простите, но вы не ученый. Вы судите о людях, которых совсем не знаете».
– К тому же ваше интервью, в отличие от моего, хоть немного приоткрыло характер Мейтнер, – продолжал Тибо, – фраза «делать бомбу для Гитлера могут только умалишенные»…
– Всего лишь фраза, – перебил Ося и махнул рукой. – Я бы не спешил с выводами. А кстати, как же Гана выпустили в Данию? Они же все намертво засекречены.
Тибо насупился, помолчал и задумчиво произнес:
– Ну, видимо, Отто объяснил седьмому отделу, что для успешной работы над бомбой ему срочно нужна консультация профессора Мейтнер. – Он подмигнул и заговорил тонким жалобным голоском: – «Мы так долго работали вместе, она стала моим вторым научным “я”, или первым, как вам будет угодно. Клянусь не заразиться от нее еврейским духом. Моя арийская лояльность нерушима. Клянусь не выдать ни одного секрета и вернуться в рейх таким же законопослушным гражданином, каким являюсь с младенчества».
Получилось смешно, но Ося только слабо улыбнулся. Тибо посопел, вернул лицу нормальное выражение и добавил со вздохом: