– Вот так рождаются мифы.
– Что вы имеете в виду? – спросил Ося.
– Аппарат Гейдриха контролирует все. Муха не пролетит, мышь не проскочит. Между тем прямо под носом у всесильного аппарата спокойно существует антиправительственный заговор, в котором участвуют генералы, дипломаты, верхушка абвера.
– Этот заговор совершенно не опасен, вот они и смотрят сквозь пальцы.
– Утечка информации тоже не опасна? – Тибо усмехнулся. – Стенограммы секретных совещаний в Ставке фюрера на следующий день становятся достоянием всех разведок, от американской до аргентинской. Нет, я не хочу сказать, что в СД служат олухи. Устраивать провокации и нагнетать страхи они умеют, надо отдать им должное. Шлепнуть или похитить кого-нибудь – тут они мастера. Но воровать чужие секреты и охранять свои – задачка посложней. – Он развел руками. – Не справляются.
– Мы тоже не особенно преуспели. – Ося вздохнул и, помолчав, добавил: – Согласен, приписывать Гейдриху и его команде сверхъестественные способности – паранойя. Но расслабляться вряд ли стоит.
– Нет, милый мой Джованни, не паранойя. Значительно хуже. Миф! Изнанка любого мифа – самооправдание. Опаснейшая штука, я вам скажу. – Тибо достал очередной платок, но ничего вытирать не стал, скрутил его жгутиком, развернул, опять скрутил, намотал на палец, пробормотал задумчиво: – Между прочим, для производства урановой бомбы самооправдание так же необходимо, как тяжелая вода, или, допустим, графит высокой очистки. Слава богу, Мейтнер оказалась за бортом. Но ее консультации могут здорово помочь им.
– Главную консультацию Гану она уже дала, – мрачно заметил Ося, – сказочный подарок к Рождеству тридцать восьмого дорогому другу и коллеге Отто, а на самом деле Гитлеру.
– Джованни, хватит. – Тибо сморщился, сунул измятый платок в карман. – Вы не там ищете виноватого. Перед нами столько реальных мерзавцев от науки, а вы обвиняете Мейтнер. Глупо и жестоко.
– Мерзавцев обвинять бессмысленно, их надо обезвреживать, а Мейтнер – человек разумный, с нее спрос другой, – угрюмо объяснил Ося.
– Ох, Джованни, слишком вы все упрощаете, – вздохнул Тибо, – среди далемских затворников слабоумных нет.
– Я имею в виду моральное слабоумие. Интеллект ни при чем. Хотя он может рухнуть. Моральное слабоумие подтачивает основу личности, начинается распад.
– Интересная мысль, но, пожалуй, чересчур оптимистичная. – Тибо хмыкнул. – Остается верить, что вы сумели заставить Мейтнер задуматься о том, о чем ей думать совсем не хочется. Может, теперь она станет осмотрительней в научных беседах с Ганом.
– Рене, вы преувеличиваете мои способности. – Ося ухмыльнулся. – Я для нее профан, да еще и наглец.
– Что наглец – это точно, – кивнул Тибо.
Утром, прощаясь у дверей гостиницы, Тибо вдруг спросил:
– Помните, кто изобрел пулемет?
– Кажется, какой-то американец по фамилии Максим. А что?
– Так, ничего. Просто в голову пришло. Первое в истории оружие массового уничтожения. Четыреста выстрелов в минуту, в идеале – четыреста трупов в минуту. Сдвиг сознания. Пулеметы, танки, бомбы, обычные, потом урановые. Стремительная инфляция человеческой жизни. Раньше я о подобных вещах не задумывался.
Подъехало такси, Тибо обнял Осю, похлопал по плечу:
– Ну, доброго пути. Постарайтесь хорошенько отдохнуть. Впереди много дел. Гуляйте и спите побольше.
* * *
Проскуров набросал для Мити инструкцию на листочке:
«1. Увидеть прибор своими глазами, проверить, работает ли он именно так, как описано в письме. 2. Уран. Деление изотопов. Доказательство, которое можно предъявить авторитетной академической комиссии. 3. Брахт. Что он за человек? Отношение к режиму. Вероятность участия в урановом проекте. Родственники. Друзья. Привычки. Увлечения. 4. Письмо должно заинтриговать, спровоцировать на ответные откровения, если возможно, как-то притормозить работу, запутать, вывести на ложный путь».
Митя заучил пункты наизусть перед тем, как уничтожить листок, на котором все выглядело ясно и логично. А потом в голове запрыгали фразы будущего разговора. Их получилось много, пожалуй, слишком много, и все – первые.
«Мне надо посмотреть на ваш прибор, удостовериться, что он действительно работает… Меня прислали… мне приказано… Нет, не так. Мне поручили познакомиться с результатами ваших экспериментов. Полная ерунда. Удостовериться, познакомиться, еще скажи – экспертизу провести. Кто ты такой? Студент-недоучка!»
Глаза у профессора были голубые и какие-то беззащитные, наверное, из-за отсутствия ресниц. Ярко-розовые сморщенные веки, лиловые мятые подглазья. Вблизи его лицо казалось полупрозрачным, будто плоть утончилась и сквозь нее просвечивало нечто не совсем материальное. «Душа, что ли?» – подумал Митя и поймал себя на том, что не может произнести ни слова.
В голове крутилась черно-белая карусель, обрывки злосчастных первых фраз. Много лет назад первокурсник Родионов сидел перед знаменитым профессором Мазуром, точно так же молчал, хлопал испуганными глазами, открывал и закрывал рот. Это был зачет по оптике. Первокурсник отлично подготовился, но у него случился экзаменационный ступор. Профессор Мазур был знаменитостью, небожителем. «Открывает щука рот, но не слышно, что поет, – сказал небожитель, – домой, отдыхать, завтра к десяти явитесь и сдадите».
Женя вернулась, повесила полотенце на гвоздь, пробормотала сквозь долгий зевок: «Спокойной ночи» – и шмыгнула за ситцевую занавеску. Молчать дальше было невозможно. Митя пригнулся и зашептал на ухо профессору:
– Марк Семенович, ваше письмо попало к начальнику военной разведки. Я должен увидеть резонатор, понять, как он работает. Нужно доказательство…
– Вещественное? – Запавшие губы дрогнули в кривой улыбке.
– Ну да, чтобы они убедились. Вам ведь удалось получить обогащенный уран?
– Девять граммов.
– Девять граммов, – повторил Митя, – то есть вы вручную набрали урановую смолку…
Профессор кивнул, поправил дужку очков.
– Главное не трогать голыми руками и не класть в карманы штанов. Серафима Кузьминична, добрая женщина, одолжила мне два берестяных лукошка, вот я в них и собирал смолку, как заправский грибник. Мы с Владимиром Ивановичем еще в девятьсот десятом нашли тут, на берегу Байкала, небольшое месторождение.
«Конечно, ведь он участвовал в тех дореволюционных экспедициях Вернадского», – вспомнил Митя и спросил:
– Почему вы решили облучать именно уран?
– Видишь ли, когда я смастерил свою игрушку, принялся облучать все подряд. Если у тебя вдруг получается то, что вчера считалось невозможным, сразу наглеешь. Вот попалась на глаза статейка о расщеплении. А кстати, не верится мне, что Ган сам додумался. Я ведь неплохо с ним знаком. Во-первых, Ган – химик. Во-вторых, слишком законопослушный для такого открытия, куража в нем нет. Насчет Штрассмана ничего сказать не могу, видел его один раз в жизни.
– Везде написано, что открыли Ган и Штрассман, – удивленно заметил Митя.
– Ну, раз написано… – Старик развел руками, помолчал, пристально взглянул Мите в глаза: – Ты вот лучше скажи, удалось нашей доблестной разведке выяснить, делают немцы урановую бомбу или нет?
– Данные пока только косвенные, но сомнений не вызывают. Во-первых, публикации прекратились на эту тему. Во-вторых, еще весной прошлого года немцы стали скупать уран в немереных количествах, засекретили два десятка научных институтов.
– Еще бы им не делать. – Старик хмыкнул. – Вот если бы ты ответил: нет, пока неизвестно, я бы подумал, что этот твой главный разведчик… – Он кашлянул в кулак. – Дрянь, а не разведчик. Извини, конечно.
– Меня бы сюда не прислали. – Митя отвел взгляд. – К вашему письму очень серьезно отнеслись.
Марк Семенович кивнул, помолчал, глотнул остывшего чаю.
– Знаешь, когда я прочитал об открытии, вспомнил строчку Гёте: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Так странно все совпало. Время – канун Второй мировой войны. Место – Германия. Далем. Там в Первую мировую Отто Ган занимался отравляющими газами. И вот теперь, когда началась следующая война, прямо в руки Гитлеру плывет ядерное оружие, из того же Далема.
– А Брахт? – спросил Митя. – В Первую мировую чем он занимался?
– Уж точно не газами. Во-первых, Вернер не химик, во-вторых, не карьерист, а главное, не такой законопослушный, как все они. Вернер независимый, умный, жестокости в нем нет ни капли. Но и Отто нельзя назвать злодеем. Наоборот, мягкий, чувствительный, даже сентиментальный. Раньше твердил, что ядовитые газы быстро покончат с войной и таким образом спасут множество жизней. Теперь, вероятно, те же надежды возлагает на урановую бомбу. Помню, он рассказывал, как летом пятнадцатого года попал на передовую, лично участвовал в газовой атаке, распылял фосген. Облако рассеялось, он увидел поле, усыпанное трупами русских солдат, и бросился оказывать помощь тем, кто еще подавал признаки жизни. Отто даже пустил слезу, когда рассказывал. Если через год-полтора бомбардировщик люфтваффе скинет урановый подарок на Лондон или на Москву, Отто наверняка разрыдается.
У Мити невольно вырвалось:
– Вот сволочь!
– Ну почему? – Профессор ухмыльнулся. – Патриот своей страны, законопослушный гражданин, интеллектуал, уважаемый ученый, почтенный отец семейства. Ладно, черт с ним, с Ганом. – Он задумался, потер лоб искалеченными пальцами. – Все-таки поразительно… Знаешь, в прежней жизни, до ареста, я бы вряд ли решился. Что? Ионизировать изотопы урана монохроматическим лучом? Вы в своем ли уме, уважаемый профессор?
Марк Семенович скорчил такую забавную рожу, что Митя не выдержал, громко прыснул. Старик нахмурился.
– Тс-с, Женьку разбудишь… Да, стоило проторчать в одиночке два с половиной года, чтобы почувствовать себя по-настоящему свободным. Что скажет наш пророк и учитель, великий академик Иоффе? Как посмотрит ученый совет? Наплевать! Взял берестяные лукошки, набрал смолки, сколько нужно, и вперед, к празднику чистой науки!