Марианна АлфероваСоперник Цезаря
Был некий Публий Клодий…
Пролог
18 января 52 года до н. э.[1]
I
Матовое стекло в окне напоминало осколок льда; в комнату лился свет, холодный и ленивый. Глядя в окно, особенно приятно было сознавать, что в комнате тепло. Красные угли на черной решетке жаровни напоминали россыпь гранатовых зерен. Кто-то из слуг бросил в огонь несколько шариков благовоний, и небольшая комната наполнилась терпким ароматом. Клодий смотрел, как причудливые фиолетовые завитки утекают к кессонному потолку, и отхлебывал из серебряной чаши подогретое вино.
Утром сенатор Публий Клодий Пульхр выступал перед избирателями городка Ариций, вторая половина дня осталась пустой, как выеденный орех, — ехать в Рим было уже поздно, а в крошечном Ариции делать было абсолютно нечего. Со всеми нужными людьми Клодий переговорил. «Здравствуй, Марк, ты будешь голосовать за меня? А ты, Тит?» — «Ну как же, как же, ты, Пульхр, — народный любимец!»
Пульхр — любимец, Пульхр — защитник, Пульхр — последняя надежда. Какими только прозвищами его ни награждали! А еще кликали Красавчиком и Смазливым. Потому как родовое прозвище Клодия[2] необыкновенно подходило к его внешности: сенатор был замечательно красив. Гладкая, очень светлая для римлянина кожа, тонкие черты лица, надменный рот, роскошные кудри, которые он намеренно носил чуть длиннее, чем требовала мода, — Публий Клодий выглядел куда моложе своих тридцати девяти.
Тридцать девять. Возраст, когда можно претендовать на преторскую[3] должность. В том, что Клодия изберут, сомневаться не приходилось. Рим не посмеет отказать своему кумиру.
Клодий любил Арицийскую усадьбу — небольшую, уютную, с тенистым садом. С огородов усадьбы свежую зелень привозили в Рим к столу хозяина. Сам дом стоял близ Аппиевой дороги, этой главной артерии Республики, что было очень удобно для человека, который уже десять лет был в центре политической жизни столицы мира. К тому же в усадьбе хорошо отдыхать летом, а зимой надо быть в Риме. Город лежал за зелеными Альбанскими горами и манил, и звал. Жизнь — только там, весь остальной мир — стоячая вода, болото, скука. Так что же, в Рим? Завтра, завтра утром. Рим — это слово напоминало вдох, но воздуха всякий раз не хватало.
Во дворе послышались громкие голоса, потом чей-то крик. Клодий узнал голос Зосима. Вольноотпущенник[4] с кем-то ругался. Тот, второй, не желал уступать, спорил рьяно. Кажется, это Гай. Сенатор удивился. Гаю положено быть в Риме и заниматься подготовкой к преторским выборам. Если Гай приехал в Ариций, значит, дело очень важное.
Клодий шагнул к окну, повернул раму в бронзовом шарнире, зимний воздух хлынул в комнату. Два дня назад шел снег, а теперь растаял, трава и кустарники в саду сделались стеклянными, неживыми. Настоящая зима, с морозами и метелью, Ганнибалом прорвалась через Альпы в Италию. С утра плыли по небу плотные облака, но их стада так и не сбились в свинцовые тучи, не пролились дождем. Клодий зябко передернул плечами. На нем были две туники: нижняя — с длинными рукавами, зеленого цвета, из тонкой шерсти, верхняя — с начесом, обшитая бахромой. Белоснежная тога кандидата, в которой он выступал перед жителями Ариция, была аккуратно уложена и спрятана до следующего раза.
Клодий глубоко вдохнул холодный влажный воздух, и прежняя вялость вмиг с него слетела. Он услышал шаги, но не обернулся, — и так знал, что пришел Зосим.
— Доминус,[5] гонец из Рима от народного трибуна Мунация Планка.
Клодий захлопнул раму, резко повернулся и протянул ладонь. Вольноотпущенник вложил ему в руку письмо — две скрепленные друг с другом вощеные таблички. Клодий сломал печать и пробежал глазами послание.
— Милон сегодня выехал из Рима. С ним тридцать человек паразитов и рабов-музыкантов. Из настоящей охраны — почти никого. — Клодий швырнул таблички на стол, и они тут же затерялись среди папирусных и пергаментных свитков. — Зачем Милону выезжать из Рима накануне консульских выборов? Что у него за дела?
— Не знаю.
— Тридцать человек… — Сенатор по своему обыкновению размышлял при Зосиме вслух. — Пускай все тридцать — охранники, это мизер. Зосим, старый ворон! Ты хоть понимаешь, что мы можем шутя сорвать этому парню выборы! — Клодий рассмеялся дерзко, белозубо, по-мальчишески. — Поедем тихо-мирно в Город и будто ненароком столкнемся на дороге с Милоном. Аве, Милон! Как дела? Аппиева дорога всего одна, — заявил он самым невинным тоном. — Наш смельчак Полибий затеет ссору с чужими паразитами, вспыхнет драка. Мои люди немного помнут бока бездельникам Милона. А потом я обвиню его в насильственных действиях и отдам под суд.
— Его не осудят, — предрек Зосим.
— Разумеется. Но если Милон окажется под судом, то его исключат из списков кандидатов в консулы,[6] должность он не получит. А я тем временем стану претором. Неплохой план? А?
— Доминус, ты же собирался вечером поехать в Альбанскую усадьбу к сыну, — напомнил Зосим.
— Нет, не поеду. У меня, наконец, появилась возможность разделаться с Милоном. Один раз не удалось. Теперь получится. Кто упускает второй попутный ветер? Ну, скажи, кто?
— Я бы не рисковал, — нахмурился Зосим. — Мы сможем выставить не более тридцати бойцов. Наши самые лучшие гладиаторы сейчас в Риме.
— Кроме Полибия, он один стоит десяти, — напомнил Клодий. — Не суетись, Зосим, все получится. У нас же с тобой всегда все получалось. Сам посуди, мне быть претором при консуле Милоне — это же смешно. Тогда уж лучше совсем не избираться. Так что пускай Милон сядет на скамью обвиняемого в траурной одежде. А я — в курульное кресло,[7] отделанное золотом и слоновой костью. Вели собираться. Поскорее! Полибия предупреди!
II
В усадьбе началась суматоха: рабы бегали и кричали, демонстрируя показное усердие; управляющий орал на всех без разбору; ребятня путалась под ногами. В Город с хозяином отправлялись тридцать человек. Зосим записал имя каждого на вощеной табличке и пометил, кому из рабов что нести. Носилок не брали: сам сенатор Публий Клодий, его гость Кавсиний Схола и клиент[8] Гай собирались ехать верхом.
Зосим был мрачен: ему не нравилась вся эта затея. Выезжали слишком поздно и могли не добраться в Город до темноты, да и людей с собой брали маловато, по нынешним временам тридцать человек — не ахти какая охрана. Предстоящая встреча с Милоном и драка тоже не сулили ничего хорошего. Милон — человек опасный, хотя многие не принимают его всерьез. Однажды он уже нанес Клодию чувствительный удар. Но Зосим знал, что отговаривать патрона[9] от затеи — дело бесполезное.
Зосим направился в конюшню, проверить, готовы ли лошади, но его остановила женщина в длинной тунике до пят и в черном гиматии,[10] черном, как ночь или вороново крыло. Женщина эта, совершенно незнакомая, еще нестарая и даже миловидная, положила руку Зосиму на плечо и торжественным голосом сообщила:
— Сегодня утром родился двухголовый теленок, и я этого теленка только что видела.
— Ну и что? — Зосим усмехнулся. О двухголовых телятах, волках, землетрясениях, облаках серы и каменных дождях непрерывно толковали все последние годы. Он сам видел, как кровавый пот выступил на статуе Меркурия, и кровь с мрамора стирали губкой.
Женщина смотрела на Зосима в упор, не мигая. Ее темно-оливковое лицо — оттенок скорее Востока, нежели Италии, — обрамляли черные кудри. Зосим даже сквозь шерстяной плащ чувствовал, как горяча ее ладонь. Незнакомка походила на служанку, но из тех, что сами руководят господами.
«Не рабыня, скорее — вольноотпущенница. Как я», — уточнил про себя Зосим. Он всегда все уточнял, ибо был человеком обстоятельным.
— Так в чем дело? — Он раздраженно стряхнул ее руку с плеча.
— Добрая богиня помнит обиды. — Женщина отступила, ее тонкие губы сложились в злорадную улыбку.
У Зосима от этой усмешки холодок пробежал по коже. Богов он чтил, особенно таких древних римских покровителей, как Добрая богиня. А вот его патрон перед Доброй богиней провинился. Много лет назад оскорбил смертельно. Но это для людей — много лет, для богов — миг единый.
Женщина повернулась и пошла из усадьбы к Аппиевой дороге, что-то бормоча. Зосим кинулся вслед за нею и нагнал уже возле придорожной гробницы. Гробница была старой, яркое италийское солнце сделало мрамор янтарным, дожди почти смыли рельеф: с трудом угадывались фигурки многочисленных гениев с опущенными факелами.
— Почему Добрая богиня? Ее празднества давно миновали.
— Ты уезжаешь сегодня? — Женщина глянула на Зосима то ли презрительно, то ли сожалеюще. «Глупый, неужели не понимает?» — так и читалось в ее глазах.
— Мы едем в Рим. Мой патрон, сенатор Публий Клодий Пульхр, решил до темноты вернуться в Город.
— Так не забудь про Добрую богиню, — повторила женщина, слегка толкнула его в грудь и добавила: — Красавчик!
Зосим хмыкнул и пожал плечами. Уж кем-кем, а красавчиком его называть нелепо. Глаза светлые, галльские, нос слишком короткий, а на щеке от угла рта к уху — рваный шрам. Да и роста Зосим высокого, слишком высокого, чтобы считаться красивым. Правда, одет хорошо: новенькая туника из синего сукна, всего один раз стиранная, плащ тоже новый, на поясе меч, рукоять серебром украшена.
— О чем ты? На Клодия намекаешь?
Его злила потеря драгоценного времени. Пока он болтал неизвестно о чем с этой странной пророчицей, уже полклепсидры[11] утекло наверняка. Но расспросить незнакомку толком Зосим так и не успел — к ним подскакал Клодий на рыжем жеребце. Скакун был горяч и своенравен — патрон всегда выбирал непокорных коней.
— Красавчик! — воскликнула женщина и опять рассмеялась.
Клодий лишь скользнул по женщине взглядом: она была для него старовата и явно не его круга.
— Зосим, что с тобой? Мы выезжаем! Забыл, что ли?! Иди, присмотри за рабами, чтоб тупицы взяли с собой толстые палки и ножи. И мечи пусть захватят, но спрячут под одеждой. Полибию напомни, что он должен делать.
— Не волнуйся, доминус, он все понял, Полибий — большой задира.
— Там, где не надо! Провалит дело — я его на свободу отпущу! Поторапливайся! Или ты хочешь дождаться темноты, чтобы нас по дороге ограбили?!
— Но, доминус, эта женщина говорит… — начал было Зосим.
— Ладно, можешь затащить свою телку в гробницу и предаться Венериным утехам, но быстро. — Клодий ударил пятками жеребца и поскакал обратно к усадьбе.
Зосим обернулся, чтобы спросить у пророчицы, что за опасность угрожает хозяину, но женщина исчезла. Вольноотпущенник огляделся — дорога была пуста. Он кинулся к гробнице — женщина могла укрыться только там. Решетка была сломана, внутри воняло мочой — у гробницы не было охранника, и путники использовали ее вместо латрин.
— Еще говорят, что римляне чтят своих предков, — пробормотал Зосим, бегом возвращаясь в усадьбу. Он редко говорил о римлянах пренебрежительно — только когда сильно злился.
А злиться было отчего: все уже приготовились к отъезду; Клодий, Кавсиний Схола и Гай сидели в седлах; рабы лениво разбирали мешки с поклажей. Зосим понимал, что предупреждение запоздало, он не успеет отговорить хозяина от поездки.
— Мечи спрятать! — приказал Зосим. — Этруск! — позвал он рыжего раба с наглыми искорками в темных глазах и лиловым пятном клейма на лбу. — Праща при тебе?
— А то! И праща, и свинцовые снаряды. — Этруск осклабился: пращник он был отменный. Еще Этруск мог аккуратно вскрыть чужую печать, потом склеить ее так, чтобы она выглядела нетронутой. За эту ловкость он был клеймен, за нее же выкуплен Клодием у прежнего хозяина.
— Говорят, ты подцепил какую-то красотку? — спросил гладиатор Полибий. — Хороша хоть оказалась, или так себе?
— Сбежала. Наговорила всякой чепухи и пропала, будто в Тартар провалилась.
— У тебя всегда с девками проблемы, — хмыкнул Полибий.
— У меня нехорошее предчувствие, — сказал Зосим. Они уже вышли на Аппиеву дорогу. Впереди них погонщик нещадно хлестал груженого мула, чтобы до темноты успеть в Город.
— У меня тоже предчувствие — что вечерком я буду трахать хозяйскую кухарку. — Гладиатор громко заржал.
Полибий три года провел в гладиаторской школе, но на арену так и не вышел: гладиаторы Публия Клодия занимались другим. Тоже делом небезопасным, если судить по свежему шраму на предплечье. Гладиатор прихрамывал: опрометчиво надел новые сандалии и стер пятки. А до Города еще идти и идти. Дорога, правда, гладкая, без единой лунки или ухаба — Гай Юлий Цезарь, тот, что теперь воюет в Галлии,[12] когда был смотрителем Аппиевой дороги, истратил на ее ремонт тысячи сестерциев.[13] Да, хорошую дорогу построил цензор Аппий Клавдий, двести шестьдесят лет простояла и еще две тысячи лет простоит. Как Рим. Вспомнив Аппия Клавдия Слепого, Зосим невольно перевел взгляд на своего господина — прямого потомка знаменитого Слепца. Патрицианский род Клавдиев сейчас в Риме один из самых могущественных, ну, а слава Клодия превзойдет славу его предка — в этом Зосим не сомневался. Надо только сегодняшний день пережить!
Зосим прибавил шагу и нагнал хозяина. По левую руку от Клодия ехал на вороной фракийской кобыле Кавсиний Схола. По правую — немного приотстав, на низкорослой галльской лошадке трусил Гай Клодий, клиент, тот, что привез письмо. Этого клиента Зосим не любил — за лживость, вороватость и совершенно невозможную наглость, а еще потому, что Гай при каждом удобном случае стремился Зосима унизить. Завидовал: Зосим — вольноотпущенник, а Гай — свободнорожденный, но бывшему рабу хозяин доверял, а Гаю — нет. Не кому-нибудь, а именно Зосиму поручал Клодий покупать гладиаторов, знал, что вольноотпущенник не возьмет себе ни асса,[14] а к нечистым ручонкам шустрого клиента прилипнет, по меньшей мере, половина золотых.
Зосим ухватил Клодиева скакуна за повод. Жеребец захрапел, мотнул головой и глянул на вольноотпущенника лиловым сумасшедшим глазом, как на заклятого врага. Успокаивая, Клодий похлопал коня по шее.
— Доминус, давай вернемся и заночуем в усадьбе, — проговорил Зосим, глядя на патрона снизу вверх.
— Трусишь? — вместо хозяина спросил Гай.
— Не нравится мне затея с Милоном.
— А мне нравится! Эй, шагай веселей! — обернулся Клодий к рабам. — Иначе топать всю ночь придется. Уж, верно, девятый час.[15]
— Ну уж, не доберемся, — хмыкнул Кавсиний Схола и ударил пятками лошадь. — Мы до святилища Доброй богини доехали! — Он указал на старинный храмик у дороги. Слева и справа от святилища высились шатрами огромные пинии. Чуть поодаль громоздилась роскошная, отделанная мрамором гробница на высоком подиуме — куда выше и просторнее, чем храм. По другую сторону дороги расположилась харчевня, сама неказистая, но двери хорошие, дубовые. Крепкие двери…
Добрая богиня… Зосима будто холодной водой окатило. Как раз в этот момент он и увидел на дороге толпу, что двигалась им навстречу.
Милон? Что-то не похоже, что при нем тридцать человек. Больше. Гораздо больше.
— Кто это там тащится? — кривляясь, спросил клиент Гай. — Может, Помпей Великий?
— Это же наш друг Милон! — Схола зааплодировал и свистнул, как будто был в театре и на просцениуме появился его любимый актер.
— Друга Милона я всегда рад видеть! — с мрачной усмешкой проговорил Клодий.
— Неужели Милон станет консулом? — продолжал Схола. — Говорят, он три состояния истратил на театральные зрелища и бои гладиаторов, заискивая перед плебсом.
— Семьдесят миллионов сестерциев, — уточнил клиент Гай, который знал все, что касалось денег, особенно чужих.
— Зря старался! — Клодий натянул повод, потому как жеребец под ним все больше и больше тревожился и уже пару раз пытался встать на дыбы, и лишь железные удила его сдерживали. — В консулы я его не пущу! — Лицо Клодия окаменело. Он напоминал полководца, готового бросить в бой легионы.
Путники тем временем приближались. Среди толпы рабов видна была раззолоченная повозка. Белые шерстяные занавески колыхнулись, и наружу выглянуло женское личико.
— С супругой путешествует, — прокомментировал Схола.
Зосим тем временем считал Милонову свиту. Рабов было как минимум шестьдесят человек, но все больше носильщики, актеришки, музыканты, девицы и изнеженные мальчишки — то есть ленивая и ни на что не годная челядь. Где же гладиаторы? Все это очень-очень странно…
— Эй, куда собрались? — поинтересовался у проходящих мимо рабов Милона Полибий.
«Ну вот, началось!» — с тоской подумал Зосим и положил ладонь на рукоять меча.
— Не твое дело, — огрызнулся раб с голубой стеклянной вазой в руках. Разобьет — будет у носильщика спина полосатой.
— По-моему, тебя вежливо спросили! — прикрикнул Зосим. — Чтоб тебе умереть рабом!
Большая часть свиты Милона уже прошествовала мимо, оставалось еще человек двадцать.
— Так куда идете, если не секрет? — не унимался Полибий.
— В Ланувий, — отозвался старик, судя по всему, музыкант. — Ты часом не из Эпира, приятель?
— Не из Эпира. Я из Неаполя. В гладиаторы пошел добровольцем. Я все понял: они отправляются в изгнание, — расхохотался Полибий. — Зачем иначе Милону столько бездельников?!
— Что ты там болтаешь насчет изгнания?! — тут же взъярился низкорослый парень из свиты Милона, по сложению видно — атлет. — Это по твоему хозяину карцер плачет!
Кто-то швырнул в Полибия яблоком, как в шута.
— Отброс арены! — ругнулся в ответ гладиатор.
Атлет замахнулся палкой. Полибий отскочил, выставляя копье.
— Что?! Что ты сказал, вонючка?! — наседал на гладиатора атлет.
Клодий повернул коня и подскакал к спорящим.
— Иди, куда шел, раб! И оставь моих людей в покое. Или, клянусь Геркулесом, сейчас ты у меня получишь!
— Бей! — вдруг раздался зычный крик, будто центурион отдал команду.
С лязгом распахнулась решетка роскошной гробницы, на дорогу хлынули вооруженные люди. Среди них Зосим приметил крепких парней с копьями. Гладиаторы! Сразу узнал Евдама и Биррию. Эти два бойца стоили целого отряда. Зосим очень хорошо помнил прежние столкновения.
«Засада!» — мысленно простонал Зосим.
Он не сумел счесть, сколько людей у Милона. Понял только, что много. Прятались в гробнице, как заправские разбойники, и теперь мчались на помощь Милоновой своре. Зосим рванул меч из ножен и всадил клинок в ближайшего Милонова раба прежде, чем тот успел замахнуться палкой.
Сразу человек пять или шесть бросились на Клодия. Биррия — впереди. Один из нападавших тут же отлетел, перекувырнулся через голову и рухнул в пыль. В ответ Биррия вонзил копье в плечо Клодию.
— А… — только и выдохнул сенатор, покачнувшись в седле.
— Мразь! — завопил Зосим. Рванулся к Биррии.
Но гладиатор оказался проворней — Зосим метил Биррии в бок, а попал по подставленному под удар древку. Сам едва-едва увернулся от направленного в грудь наконечника, но при этом зацепился за что-то ногой и упал. Вокруг уже кипела драка. Крики, звон оружия, чей-то хрип. Зосим хотел вскочить, но кто-то больно пнул его в бок.
«Начну вставать — тут же прикончат», — сообразил Зосим. Спешно прополз под ногами дерущихся к краю дороги и только здесь поднялся.
Человек пятьдесят из свиты Милона схватились с людьми Клодия. Остальная челядь Милона сгрудилась вокруг повозки своего господина. Среди кипящей схватки метался раб со стеклянной вазой, прикрывая телом хрупкое сокровище. На мгновение взгляд Зосима привлекло голубое пятно. А что если ударить по стеклу?… Не достать…
Клодия окружила свора Милона. Голова жеребца возвышалась над людскими головами, с удил хлопьями летела пена, а сам сенатор отбивался от копий и мечей, не успевая разить. Двух других конных — Схолу и Гая — видно не было. Зосим стал пробиваться к патрону, едва успел увернуться от чьего-то меча, ударил сам и, кажется, ранил. Наконец он очутился подле хозяина, ухватил Клодиева жеребца за повод. Земля была какая-то неустойчивая, так и норовила вывернуться из-под ног.
— В таверну! — Вольноотпущенник махнул мечом; клинок рассек воздух, никого не задел, но заставил людей расступиться. Конь храпел и рвался из рук — отличный жеребец, но горячий до ужаса — одному эту тварь никак не удержать. Клодий уже шатался в седле.
— Хватай повод! — заорал Зосим Полибию. Гладиатор обернулся — лицо его было в крови. Кажется, он не понял, чего от него хотят.
— Скорее! — зарычал Зосим.
Полибий протянул руку, но ухватить повод с другой стороны не успел — Клодиев конь встал на дыбы. Зосим пытался удержать его, но жеребец вырвался. Тут опять подскочил Биррия и попытался снова ударить копьем Клодия. Но сенатор чудом отбил удар мечом.
Зосим, наконец, схватил повод и потащил упиравшегося жеребца к таверне. Дверь была в двух шагах. Краем глаза Зосим увидел, как Евдам проткнул мечом одного из рабов Клодия.
Возле дверей таверны патрон кулем рухнул на руки Зосиму. Тот едва удержал раненого.
— Всем укрыться… — пробормотал Клодий. — Двери закрыть.
Полибий подхватил хозяина под мышки и поволок внутрь. Зосим отступал, выставив перед собой меч. Но на них больше не нападали. Гладиаторы Милона отступили к повозке хозяина, чего-то ожидая.
Очутившись внутри, Зосим перевел дыхание. В таверне можно было отсидеться. Следом вбежал мальчишка раб и тут же рухнул на пол. Из груди его, пузырясь, струей текла кровь.
— Убери его! — приказал Зосим опешившему хозяину таверны.
Последним ворвался внутрь Этруск. Поскользнулся в кровавой луже у порога, проехал на заднице, вскочил и кинулся в угол. Там уселся на пол, прижимая руки к животу. Глаза выпучены, на лице безумное выражение. Вся туника в крови — не понять, своей или чужой.
— Помогите! — крикнул Зосим посетителям.
Два погонщика мулов, что обедали здесь и чьи миски все еще стояли на кирпичном прилавке,[16] неспешно поднялись, на ходу пытаясь оценить обстановку. Из одной миски спешно принялся хлебать Клодиев раб, как будто боялся, что не удастся наесться последний раз в жизни. Погонщик схватил его за шиворот и отбросил, как щенка. С помощью второго погонщика Зосим заложил брусом дверь.
Теперь можно было перевести дух. Вольноотпущенника разбирала злость. Так глупо попались! Умники, решили устроить ловушку Милону. А вышло, западню подготовил сам Милон.
В таверне было темно, дымно и жарко. Печь топилась. Из четырех больших горшков, вделанных в прилавок, шел пар. Пахло свиными колбасками и чечевичной похлебкой. Зосим облизнул губы. Ему вдруг страшно захотелось есть.
— Во имя Судьбы! Что случилось? Доминус, что случилось… — бормотал хозяин таверны, круглолицый рыжеволосый толстяк, протягивая к гостям руки.
— Ничего хорошего, — буркнул Зосим. — Обычная предвыборная кампания.
Посетители сбились у стены, позабыв о плошках с дымящимся супом. Клодий сидел на лавке, зажимая рану рукой. Плотно сжатые пальцы были ярко-красные. Сенатор тяжело дышал, по лбу крупными каплями катился пот.
— Это же наш Публий Клодий! — воскликнул один из погонщиков и, обернувшись к Зосиму, проговорил: — Если что, я с вами. У меня и меч есть. — Он выставил из-под плаща рукоять. Надо же, удивил! Нынче без оружия никто не отправляется в путь.
Зосим кивнул, давая понять, что помощь принимает.
— Клодий… Сенатор Клодий Пульхр… — повторил изумленно хозяин. — Да что ж такое… Да это же… наш будущий претор. А там кто? — Он указал на заложенную брусом дверь.
— Кандидат в консулы Тит Анний Милон, — сказал Зосим.
В таверне повисла тягостная тишина — лишь слышалось, как булькает в котле похлебка. Всем было ясно, что дело — смертельное в смысле самом прямом.
Зосим внезапно ощутил слабость и острую боль в боку. Тронул тунику. Ладонь тут же сделалась мокрой. Он ранен! Вроде как не опасно. Кожу только порезали. Но это ерунда. Только бы с патроном все было хорошо.
— Что теперь? — спросил Полибий, отирая лицо, — из раны на скуле шустро бежала кровь.
— Надеюсь, они уберутся в свой Ланувий, — проговорил Зосим.
— Что за ссань! Объясни! — сплюнул Полибий. — Зачем мы с ними сцепились? Видели, сколько у Милона гладиаторов? Да чтоб их посвятили подземных богам!
— В письме все дело. Патрону написали, что Милон выехал из Рима, с ним только тридцать человек, и эти тридцать — ни на что не годные домашние рабы.
— Тридцать! Да их там три сотни, клянусь Геркулесом! — Гладиатор, как всегда, преувеличивал. — А кто письмо привез? От кого?
— От народного трибуна Тита Мунация Планка, — сообщил Зосим. — Привез клиент Гай. Я еще с ним поругался из-за того, что он приказ нарушил и уехал из Города.
— Ну и где этот фекальный клиент? — Полибий огляделся. Ни Гая, ни Схолы в таверне не было — единственные, кроме Клодия, конные, они наверняка ускакали. — Гай! Собака! Отброс арены! Убью! Задушу голыми руками!
— Зосим! Помоги! — Клодий вытащил из ножен кинжал и протянул вольноотпущеннику. — Разрежь тунику.
Резать было несподручно, хотя кинжал был из хорошей стали и острый. Но ткань пропиталась кровью, щегольская бахрома слиплась сосульками. Кое-как расправившись с плотным сукном и обнажив рану, Зосим направился к очагу, погрузил клинок в огонь. Когда лезвие накалилось, Зосим вернулся к патрону. Клодий молча кивнул, стиснул зубы и вцепился пальцами в край скамьи. Зосим прижал раскаленный клинок к ране. Послышалось шипение, едкий запах горелого мяса смешался с аппетитным запахом похлебки…
— Теперь перевяжи! — прохрипел раненый, переводя дыхание.
Зосим оторвал от нижней сенаторской туники полосу и перетянул плечо.
Хозяин таверны подал Клодию чашу с неразбавленным вином. Тот сделал пару глотков и выговорил вдруг:
— Секст Тедий.
Ну конечно, сенатор Секст Тедий! Еще утром сенатор, встретив Клодия в Ариции, сказал, что к вечеру собирается в Город со своими людьми.
— Эй, слушайте! — повысил голос Зосим. К нему оборотились. — По дороге в Город должен ехать сенатор Тедий с охраной. Надо продержаться до его появления. Всем ясно?
— Продержимся, — пообещал Полибий.
Клодий сделал знак кабатчику:
— Вина. Всем.
Кувшин с неразбавленным лесбосским вином стал переходить из рук в руки.
— Добрая богиня, — прошептал Зосим, — коли живыми уйдем, посвящу тебе золотую чашу.
— О чем ты болтаешь? — удивился Полибий. — Молишься женскому божеству? С чего бы это?…
Зосим не ответил, подошел к окошку и глянул наружу. Люди Милона по-прежнему держались плотной стаей. Сам Милон вышел из повозки. Гладиатор Биррия что-то ему говорил, указывая в сторону таверны. Кто-то из людей Милона принялся барабанить в дверь, но ему, разумеется, не открыли. Однако парень попался настойчивый, все колотил и колотил, будто надеялся разбить дубовую доску.
— В Тартар вас всех, — пробормотал Зосим сквозь зубы.
— Зосим, иди сюда! — Патрон поманил Зосима пальцем, тот подошел, нагнулся.
— Милон с людьми ушел?
— Пока нет, сиятельный.
— Пока. — Клодий криво усмехнулся. — Злишься на меня?
— Нет, доминус. Такого нельзя было угадать. Ведь Гай столько лет твой клиент.
— Да, печать была как настоящая. Почерк при письме на воске подделать ничего не стоит.
Они, не сговариваясь, повернулись и посмотрели на Этруска.
— А ну, иди сюда! — Голос Клодия звучал тихо, но был как лед, даже Зосиму стало не по себе.
Этруск подошел. К полным его губам прилипла фальшивая улыбка.
— Ты подделал печать?
— О чем ты, доминус? — Этруск растянул рот еще шире. — Да я никогда…
— Ты подделал печать на письме, что доставил сегодня Гай, — уже без тени вопроса в голосе продолжал Клодий.
— Доминус… Клянусь! Да я за тебя умру! — Этруск рухнул на колени. — Да я…
— Мерзавец! — ринулся к нему Полибий. — Я видел, как ты разговаривал с Гаем. — Гладиатор схватил раба за шею, будто хотел задушить.
— Я же не знал! — захрипел Этруск. — Гай сказал…
— Отпусти его! — приказал Клодий. — Ну, так что тебе сказал Гай?
— Что случайно сломал печать на письме по дороге. Сказал, что ты рассердишься. Умолял выручить. Двадцать сестерциев обещал.
Полибий сорвал с пояса Этруска кошелек и высыпал содержимое на скамью. Пять денариев.[17] И еще какие-то медяки.
— Ты нас продал, скотина, — прохрипел Полибий и отшвырнул пустой кошелек. — Что с ним делать? — Гладиатор ударил провинившегося раба пониже поясницы.
Тот рухнул на грязный пол.
— Пусть соберет деньги. Они — его, — сказал Клодий. — Он еще понадобится.
Этруск поднял голову и глянул на Клодия.
— Доминус, я же не знал, клянусь!
Клодий отвернулся. Этруск принялся ползать по полу, собирая деньги, потом забился в угол, прижимая кошелек с денариями к груди.
— Сколько же от Милона получил Гай?! — Полибий грохнул кулаком по столу.
— Скоро узнаем, — пообещал Клодий.
Зосим тем временем отозвал кабатчика в сторону:
— У тебя есть выход на крышу? Только не ври. Мой патрон не любит, когда врут.
— Есть лаз. — Кабатчик старался держаться браво, но у него дрожали губы.
— Отлично.
Зосим оглядел рабов. Надо непременно послать человека в Альбанскую усадьбу Клодия. Но кого? Лучше всего — Полибия: он смел, изобретателен и ловок. Но нет, Полибий нужен здесь. В драках на форуме он был незаменим. Этруск уже «отличился» сегодня… Да, тут нужен человек неподкупный. Взгляд Зосима упал на Галикора. Немолодой, молчаливый раб, преданный хозяину. Не из страха, а потому, что считает себя всем обязанным Клодию. На Галикора можно положиться.
Зосим отвел пожилого раба в сторону и зашептал на ухо:
— Поднимешься на крышу. По черепицам ступай осторожно, чтобы ни одна не свалилась. И спускайся так, чтобы люди Милона тебя не видели. Спрыгнешь в кусты лавра за таверной. И бегом в Альбанскую усадьбу. Беги, будто ты гонец из Марафона. Вели слугам спрятать сынишку хозяина в каком-нибудь тайном месте. Нет, лучше не так: сам спрячь и никому не говори — где. Все понял? — Галикор кивнул — он вообще был молчун. — Клянись Юпитером Всеблагим и Величайшим, что исполнишь!
— Клянусь.
— Гляди, чтобы люди Милона тебя не приметили! — напутствовал Зосим.
Потом вернулся к патрону. Тот выглядел как будто лучше. Он даже встал, опираясь на плечо Зосима. Поднял руку, будто стоял на рострах[18] и собирался держать речь перед народом Рима. Все разом притихли.
— Квириты![19] — воскликнул сенатор, и разношерстная публика в таверне заулыбалась. — Квириты! — повторил Клодий и даже сделал жест, будто размахивает полой тоги, — известный всему Риму жест Клодия-оратора. — Там, за дверьми, стоит Милон со своей шайкой. Видимо, ребята очень проголодались, раз не желают уходить и рвутся к нам обедать. Но вы понимаете, жратвы на всех не хватит, так что пусть Милон ищет другую таверну.