— Возможно, если это и в самом деле правда, — небрежно ответила я.
Я ждала известия о смерти Дуглас Шеффилд, но оно не пришло. Позже я узнала, что она уехала выздоравливать в провинцию.
Итак, Дуглас выжила.
Наступил Новый год, а на Новый год королеве было принято дарить подарки.
Последнее время она жаловалась на свои волосы. Ей не нравилось, как ее причесывают, и я принесла ей два парика, черный и желтый, а также два кружевных воротника, отороченных жемчугом.
Она схватила парики и, расположившись перед зеркалом, немедленно их примерила. Она хотела знать, какой из них идет ей больше, но я не могла сказать ей правду, поскольку королева обязана выглядеть идеально, что бы она ни надела.
Мне казалось, черный парик ее старит. Я понимала, что рано или поздно она это поймет и вспомнит, кто ей его подарил. Поэтому я отважилась:
— У Вашего Величества такая белая и нежная кожа, что черный парик на ее фоне смотрится слишком грубо.
— Но разве он не подчеркивает тем самым ее нежность? — усомнилась королева.
— Да, мадам, он и в самом деле привлекает внимание к Вашей безупречной коже, но, быть может, стоит примерить золотистый парик?
Она так и сделала и объявила, что он ей нравится.
— Но я испытаю и черный, — добавила она.
Затем она надела роскошное золотое колье с бриллиантами, опалами и рубинами.
— Это подарок Роберта, — сказала она, любуясь отражением в зеркале. — Ну, разве не изумительная вещь? Он знает, какие камни я люблю.
— Восхитительно, Ваше Величество, — с готовностью подтвердила я, невольно подумав, что мне приходится восхищаться дорогим подарком, который мой любовник сделал другой женщине.
Она нежно погладила ожерелье.
На протяжении нескольких следующих месяцев она была очень капризна, и мне опять стало казаться, будто ей что-то известно. Я спрашивала себя, не вспомнила ли она о том, как именно Роберт убедил ее отправить Уолтера в Ирландию и вскоре после этого мой супруг умер. Мне казалось, она пристально за мной наблюдает. Во всяком случае, она постоянно держала меня при себе.
Похоже, Роберт тоже заметил перемены в ее поведении. Он часто жаловался на свои распухшие ноги — теперь он страдал от подагры — и намекал на то, что его доктор рекомендует ему более частые поездки в Букстон. Я думала, что он подготавливает условия для побега на тот случай, если ему придется спешно ретироваться.
Она беспокоилась о его здоровье и следила за тем, что он ест, оказываясь с ним за одним столом. С суровостью в голосе она заявляла, что он должен сократить количество съедаемого и выпиваемого.
— Взгляните на меня! — восклицала она. — Я не слишком худая и не слишком толстая. А все почему? Потому что я не наталкиваюсь едой, как свинья, и не напиваюсь до бесчувственного состояния.
Иногда она хватала еду с его тарелки и заявляла, что если он не желает сам побеспокоиться о своем здоровье, это сделает за него она.
Роберт не знал, радоваться ему или огорчаться, потому что несомненным оставалось то, что в ее тоне появились незнакомые ему суровые нотки. Тем не менее, когда он и в самом деле уезжал в Букстон, она всегда волновалась о том, как проходит лечение, и грустила. В такие периоды ей нелегко было угодить.
Роберт находился в Букстоне, когда я однажды сопровождала королеву в одной из ее летних поездок по стране. Когда мы прибыли в Уонстед, слуги Роберта приветствовали нас со всей торжественностью и пышностью, на какую только был способен сам Роберт.
— Но это совсем не то, Леттис, — пожаловалась королева. — Без него померк бы и Кенилворт.
Иногда мне казалось, что она все же решится на брак с Робертом, но с возрастом страсти юности в ней поутихли. Теперь главным в ее жизни стали корона и власть. Тем не менее Елизавета постоянно нуждалась в присутствии Роберта. Кристофер Хэттон, несмотря на свою внешность и умение танцевать, ни за что не смог бы заменить его. Я была уверена, что она использует Хэттона для того, чтобы вызвать ревность Роберта. Она хотела показать ему, что лишь страстная решимость сохранить девственность не позволяет ей иметь столько любовников, сколько она захотела бы. Ведь она наверняка понимала, что у Роберта были другие женщины, поскольку сама Елизавета не могла удовлетворить его физически.
И чем больше я понимала, насколько королева влюблена в Роберта, тем тревожнее мне становилось.
Одну из комнат в Уонстеде Роберт превратил в Королевскую Опочивальню. Весь дом был образцом комфорта и роскоши, но в комнатах, отведенных для королевы. Роберт превзошел самого себя. Кровать была позолочена, а стены покрыты блестками. Когда на них падал свет, они сверкали и переливались. Зная любовь королевы к чистоте, он велел установить в опочивальне ванну, чтобы она могла принимать ее, останавливаясь в его доме.
— Это прекрасный дом, — продолжала королева, — но отсутствие хозяина делает его скучным.
Она отправила к нему посыльного с сообщением, что находится в Уонстеде. Его ответ привел ее в восторг. Она прочитала его мне.
— Бедный Робин, — заявила она. — Он вне себя от отчаяния. Ему невыносимо думать о том, что я нахожусь здесь, а он не может задействовать своих актеров ради моего увеселения или устроить фейерверк. Вот что я тебе скажу: один его вид значит для меня больше, чем все пьесы и фейерверки моего королевства. Он говорит, если бы знал, что я еду сюда, то покинул бы Букстон, невзирая на мнение докторов. И он так бы и поступил.
Она сложила письмо и спрятала его за корсаж.
Меня чрезвычайно тревожила подобная привязанность королевы к Роберту. Я знала, что когда (или если) мы с Робертом поженимся, беды не миновать. Но меня сильно тревожило еще одно обстоятельство — я снова забеременела, хотя не знала, хорошо это или плохо. Может, это шанс довести дело до конца? Я не собиралась избавляться от ребенка. В прошлый раз я погрузилась в глубокую депрессию, потому что мне была свойственна черта, удивлявшая даже меня. Своих детей я любила гораздо больше, чем ожидала от себя, но когда думала о наших с Робертом будущих детях, то сердце у меня замирало от счастья. Если он действительно хочет детей, то самое время начинать их рожать.
Министры королевы продолжали подталкивать Елизавету к браку, поскольку вопрос о наследнике оставался открытым. Они полагали, что королева еще может рожать, если в ближайшее время выйдет замуж. Ей исполнилось уже сорок пять. Поздновато, конечно, но, с другой стороны, Елизавета была в отличной форме. Она всегда была умеренна и в еде, и в питье, постоянно занималась физическими упражнениями и даже в таком возрасте танцевала столько, что лишь немногие из нас могли потягаться с ней. Она ездила верхом, совершала пешие прогулки и была полна сил — и духовных, и физических. Потому министры полагали, что Елизавета еще может подарить Англии наследника.
Однако обсуждать эту тему с королевой нужно было очень деликатно, ведь Елизавета могла разгневаться при упоминании, что уже не молода. Поэтому за спиной королевы велась активная деятельность, и ее фрейлинам пришлось отвечать на ряд вопросов весьма интимного свойства.
Начались переговоры с Францией. Герцог Анжуйский стал королем Франции Генрихом Третьим, а его младший брат герцог Аленсонский (который тоже когда-то был в числе претендентов на руку Елизаветы) унаследовал титул старшего брата и стал герцогом Анжуйским. Он все еще оставался холост, и его мать, Екатерина Медичи, безусловно, понимала, насколько выгоден брак ее младшего сына и Елизаветы для него самого и для Франции.
Когда он сватался к королеве в прошлый раз, Елизавете было тридцать девять, а ему семнадцать, но подобная разница в возрасте ее отнюдь не смущала. Неужели это произойдет сейчас, когда герцог повзрослел (до нас доходили слухи о его беспутном образе жизни), а у нее самой появились основания для спешки.
Разговоры о браке неизменно волновали Елизавету. Меня просто поражало, что королева, на руку которой претендовали самые могущественные и влиятельные принцы Европы и у которой была возможность выйти за самого красивого мужчину Англии, могла с таким энтузиазмом обсуждать перспективы своего брака с человеком сомнительной репутации и совершенно невзрачным. Но Елизавета, словно ветреная девчонка, обожала всю эту возню с претендентами на ее руку. Она и вела себя при этом, как глупая девчонка, недостойная короны. Она напропалую кокетничала и требовала, чтобы ей делали все более нелепые комплименты относительно ее внешности. Она обсуждала платья, рюши и ленты так серьезно, будто они были делами государственной важности. Тем не менее Елизавета — и это признавали все — была хитрым дипломатом и мудрым правителем.
Я пыталась понять причины такого поведения. В душе я знала, что королева собирается замуж за герцога Анжуйского не более, чем за любого из всех предыдущих претендентов. Единственным человеком, возможность брака с которым она допускала, был Роберт Дадли. Брак пугал и притягивал ее. Возможно, она представляла себя связанной брачными узами с мужчиной, скорее всего с Робертом, но это оставалось всего лишь фантазией, на воплощение которой она так и не решилась. В каком-то дальнем уголке ее души затаился страх перед замужеством. Возможно, причина кроется в ее матери, потребовавшей замужества и расплатившейся за это собственной жизнью, гадала я. Она напоминала мне ребенка, который боится темноты, но просит рассказывать ему страшные истории, а затем, восхищенно слушает их, замерев от ужаса.
Я должна была срочно увидеться с Робертом и сказать ему, что я беременна. Если он действительно собирался жениться на мне, то самое время доказать это. Я не смогу оставаться при дворе, когда моя беременность станет заметна. И первой, разумеется, заметит королева. Она в последнее время присматривалась ко мне особенно пристально.
Впрочем, переговоры о браке с французом отвлекали ее внимание от окружающих ее людей. Те, кто хорошо знал королеву, были уверены, что она вовсе не собирается замуж за герцога, однако народ все больше возмущался предстоящим браком. Те, кто мог позволить себе говорить откровенно, заявляли, что королеве пора перестать себя обманывать. Ведь замужество не только было совершенно бессмысленным, оно еще и отдавало власть ненавистным французам.