— Возьми это на всякий случай и держи под рукой. А ты, Митраша, особенно от дома не удаляйся, незачем, белок полно кругом.
Затем они прошли в амбар, проверили и починили упряжь, осмотрели нарты. Бронислав брал с собой трое нарт, запрягая в каждую двух оленей, гуськом, одного за другим. На первом олене головной нарты будет седло и стремена; в ту сторону, пока груза нет, Бронислав поедет на нарте, вернется же в седле.
На другой день впервые распахнулись ворота, впуская бурят. Цаган взял с собой собаку, ту самую сучку лайку, что так заигрывала с Брыськой. Она была легкая, проворная, с умными глазками. Бронислав поинтересовался, будет ли она лаять, охраняя двор. Да, ответил Цаган, если ее кормить и хорошо с ней обращаться. Тогда Бронислав попросил оставить ее Павлу, с ними ведь будет Брыська.
После трех дней пути, прошедшего без приключений, они к вечеру прибыли в Старые Чумы. При виде такой вереницы нарт и четырнадцати оленей собаки подняли лай. Вера Львовна подошла к окну и увидела едущего впереди Бронислава. Она постучала в стекло, знаками прося подождать, накинула полушубок и выбежала за ворота.
— Здравствуйте... Куда путь держите?
— В Удинское за покупками, а теперь к Емельяновым на ночлег.
— Но ведь у меня просторнее, я одна, а вас вон целый табор, столько оленей... Прошу ко мне.
— Вера Львовна, это же вам такое беспокойство...
— Никакого беспокойства, за ужином поговорим,— и кинулась отпирать ворота.— Заезжайте. Видите, весь двор свободный, половина его под крышей... Располагайтесь. Маланья в дровяном сарае спит.
— Мои подопечные, Цаган и Дандор,— представил Бронислав бурят.
Оба сняли свои лисьи малахаи и поклонились.
— Очень приятно,— сказала Вера Львовна, протягивая руку.
— А это куда отнести? — Бронислав поднял один из четырех мешков, лежавших на нартах.
— Что это?
— Кедровые орешки, гостинец из тайги привез вам, надеюсь, что у вас этого нет и вы не обидитесь...
— Угадали, не обижусь! Я сама собиралась за орешками, в этом году, говорят, на них урожай, да так и не собралась, а щелкать их очень люблю... Спасибо за память... Дуня, детка, истопи баню! — бросила она кому-то в темноту.— После дороги приятно попариться. А пока вы будете мыться, я приготовлю ужин.
Все трое вымылись как следует, буряты четыре раза мылили головы и спины, прежде чем начала стекать мало-мальски чистая вода, а когда они пришли в сени за своими вещами, то нашли рядом с ними чистое исподнее и рубашки... Где она их раздобыла? И кто принес их сюда?
Бронислав спросил об этом Веру Львовну, когда они, красные и распаренные, вошли в горницу.
— Это наша с гномиком тайна, — ответила она.
— А гномика зовут Дуней?
— Ясно, что не Евкой. Единственная Евдокия — Евка — это Евка Чутких.
— Кстати, не было ли от нее письма?
— Было из Харбина. Она потрясена и очарована городом, устраивается в своей пятикомнатной квартире, горда успехами мужа и ждет благополучного разрешения от бремени, обязательно мальчиком... Садитесь, друзья мои. Вы, наверное, оголодали, я слышала, что вы ехали три дня.
Буряты — торжественные, молчаливые, сели, точно два манекена. Они не знали, как себя держать, как есть — наверное, с тарелки, если перед тобой стоит тарелка? И не руками, а вилкой и ножом... Они подражали каждому движению Бронислава. Вера Львовна, казалось, совершенно не замечала их смущения.
— Я люблю стряпать, а еще больше люблю веселые лица за столом. Попробуйте, пожалуйста, окорок и паштет... А прежде всего выпьем за успех вашего похода в Удинское! Бронислав, откройте, пожалуйста, эту бутылку.
Бронислав откупорил и разлил по рюмкам красное бургундское вино, присланное, как он догадался, отцом на новоселье.
— Вкусно? — спросила Вера Львовна бурят. Они закивали головами.
— Отличное вино,— подтвердил Бронислав.
Она начала его расспрашивать, как ему живется в этом таежном доме в местности без названия.
— Название уже есть. Буряты сказали, что когда-то давно, это место называли Сопкой голубого сна.
— Сопка голубого сна... Странно.
— Собственно говоря, надо бы сообщить об этом археологам, но мне так хорошо в нашей глуши с древними развалинами, что я даже думать боюсь о том, что они разроют мое подворье, как кроты, и сделают из этого научную сенсацию.
Вера Львовна слушала его рассказ как завороженная.
Буряты встали из-за стола, поблагодарили и спросили, можно ли им лечь спать.
— Да, конечно, вам уже постелили на кухне, на полатях.
Она пошла их проводить, а вернувшись, сказала Дуне, девушке лет пятнадцати или шестнадцати, с испуганным лицом и большим синяком на щеке:
— И ты, детка, тоже можешь лечь, ложись в моей комнате.
Когда Дуня вышла, Бронислав спросил вполголоса:
— Почему она такая нервная или запуганная?
— Потому что боится. Она сирота, внебрачная дочь покойной сестры Кольцовых. Уже месяц работает у меня, и я к ней очень привязалась. Но семья Кольцовых почуяла, что тут можно заработать. Богатая барыня, да и добрая к тому же. Можно ее доить. И начали избивать девчонку. Как придет домой, так ее лупят. Сегодня Кольцовых ударил ее по щеке. И все для того, чтобы я из жалости к ней согласилась на выкуп.
— Простите, на что?
— Они просят сто рублей за справку, что отказываются от опекунства над ней в мою пользу.
— Ну а вы?
— Я бы и двухсот не пожалела, но за такой наглый шантаж больше пятидесяти не дам. А не согласятся, вышлю ее тайком в Иркутск, не позволю подлым хамам издеваться над Дуней и надо мной!
Она это почти прокричала, но спохватилась и продолжила уже спокойно:
— Ну а как ваши дела на охоте? Дичи, говорят, в тех краях много.
— Да, особенно белок. Но я белок не стреляю, мне не доставляет удовольствия убивать этих симпатичных животных, а в деньгах пока не нуждаюсь. В сентябре и октябре я не охотился. Мы ставили забор. Один раз только пошел в тайгу и убил горностая. Сейчас принесу.
Он вышел на крытую часть двора, где стояли его нарты, и вернулся со шкуркой горностая.
Вера Львовна была в восторге — она гладила серебристый ворс, дула на него, повторяя:
— Ах, какой чудесный мех... Как же вы его добыли?
— Выстрелил лосю в ухо.
— Лосю? Я спрашиваю о горностае.
— Я и говорю. Горностай загрыз лося.
— Такая малявка на лося кинулась?! Брониславу пришлось повторить всю историю. Когда
он рассказал, что свистнул и из уха лося выскочил удивленный горностай с мордой, перепачканной кровью и мозгом, Вера Львовна отодвинула от себя мех.
— Какая мерзкая кровожадность...
— А я хотел вам подарить, вот только...
— Нет, спасибо. Я бы этого не могла носить. У меня бы все время стоял перед глазами несчастный лось, мотающий головой, в которую впился этот гаденыш. Продайте шкурку, вы получите за нее хорошую цену.
— Да я могу ее подарить кому-нибудь, кто не знает всей этой истории. Например, Насте, жене моего друга, Васильева. Что неизвестно — того как бы и не было вовсе.
— Вот, вот... Зачем же вы мне рассказали? Бронислав глянул на нее с укором — как же я мог соврать, обмануть, я же люблю тебя? Она поняла и покраснела.
— Простите, забыла... Значит, во сколько вас завтра поднять?
— В шесть.
— Тогда спокойной ночи... Пусть вам приснится какой-нибудь из голубых снов старой сопки.
Наутро он проснулся, услышав бой стенных часов и ее голос рядом с собой:
— Уже пора, Бронек, вставайте.
Она была одета, причесана, словно и не ложилась.
Бронислав с бурятами быстро оделись, умылись, позавтракали. Вера Львовна, прощаясь, сказала, что ждет их обратно завтра к вечеру.
В три часа дня они приехали в Удинское. Там было многолюдно, на улицах стоял пьяный гомон. Зотов из трех тысяч рабочих своего «Самородка» на зиму увольнял две тысячи, которые большей частью разбредались по ближним деревням, пропивая заработанные деньги и уворованное золотишко; в том числе кутили и в трех удинских трактирах.
Они подъехали к открывшемуся недавно кооперативному магазину и вошли внутрь. Бронислав обнял Васильева, представил ему двух своих подопечных, Цагана и Дандора, а им сказал, чтобы они и впредь все покупки делали только здесь, так как тут их никто нйкогда не обжулит. Затем он приступил к самым большим в своей жизни закупкам.
В продовольственном отделе Васильев дал ему попробовать кусок сыра «Уда», сказав, что они надеются завоевать им рынки западной Европы. Сыр был, действительно, на редкость вкусный и пикантный. Бронислав взял десять головок и начал подбирать провиант для себя и для бурят; приказчик взвешивал, Васильев считал, буряты грузили на нарты.
Затем он купил все, что нужно, для Павла, а для себя несколько мелочей и костюм.
В промтоварном отделе он купил также бритву, кисточку, ножницы и мыло для Павла, всевозможные иголки и нитки, часы для Митраши, велел наполнить керосином бочку, стоявшую на последней нарте. Взял туалетное и хозяйственное мыло, льняное полотно, одеяла и подушки.
В отделе охотничьей и рыболовной снасти он с удивлением рассматривал диковинные ружья с винтовочными затворами, но гладкоствольные, 28 калибра, с прикладами, выкрашенными в зеленый цвет.
— На Ижевском заводе,— объяснил Васильев,— после того как на вооружение армии ввели винтовки с пятистрельным диском, осталась уйма прежних однострельных берданок. Их решили сбыть. Рассверлили нарезные стволы под самый маленький калибр дроби и пустили в продажу, как охотничьи ружья, по двадцать рублей за штуку. Людям нравится, за две недели мы продали семнадцать штук! Они отлично бьют пулями с восьмидесяти шагов, а дробью ничуть не хуже с пятидесяти... Смотри, у нас осталось всего семь этих берданок.
— Я возьму три,— сказал Бронислав. Подобрал к ним ремни с ячейками на двадцать пять патронов, медные гильзы, пистоны, пыжи, порох, дробь и другие аксессуары, один комплект велел отнести на свою нарту, для Павла, а два вручил Цагану и Дандору: — Вот вам оружие... А теперь покупайте на свои деньги то, что вам женщины велели.