– Да уж… – сказал император Николай, глядя на проходящих под нами группу рослых воительниц с закинутыми за спину двуручными мечами, – порядочки у вас тут… Скажите, господин Серегин, а вы и в самом деле, как какой-нибудь социалист, полностью уравняли себя со своим простонародьем?
– Плюньте в лицо тому, кто вам сказал такую ерунду, – с некоторым пренебрежением сказал я. – Простонародьем тут и не пахнет. Согласно коллективному социальному договору, оно должно платить мне налоги, а я должен обеспечить этому простонародью безопасность, соблюдение законов и поступательное развитие общества – когда завтра будет лучше, чем вчера. И все. Что касается формулы тождества, то она произносится в момент принесения присяги взаимной преданности, которая связывает меня с моими Верными. И это не простая формальность. Данная клятва заверяется в небесной канцелярии и накладывает на клянущихся неразрывные обязательства. Верный будет драться по моему приказу до последней капли крови, не жалея самой жизни, а я должен приложить все возможные усилия к тому, чтобы выручить его из опасной ситуации, а если это невозможно, то отомстить его убийцам. Если мой Верный получил ранение или претерпел телесный ущерб, то я приму все меры к тому, чтобы он был излечен. У моих Верных все должно быть идеально, ведь они – это я, а я – это они. Поэтому в моей команде самый лучший лекарь, лучший маг Разума, лучший священник, лучшая специалистка по женской красоте и привлекательности, а также я для всех своих Верных лучший командир.
– Ваши Верные, Сергей Сергеевич, это нечто вроде дворянства? – осторожно спросил император, впервые назвав меня по имени-отчеству.
– Поймите, Николай Александрович, – сказал я, – сравнивать дворянина и Верного – это все равно что сравнивать плотника и столяра-краснодеревщика. Или даже не плотника, а мужика-лесоруба. Вот у вас в государстве под два миллиона потомственных дворян мужеска пола и дееспособного возраста. А сколько из них служит вам как государю? Тысяч двести, наверное. А остальные чиновные и офицерские должности заполнены дворянами в первом поколении, выслужившимися из разночинцев. А про Верного даже нельзя сказать, что он мне служит. В каком-то смысле он и есть я. В сражении мне не надо командовать в обычном смысле. Достаточно подумать и принять решение – и каждый солдат уже знает свой маневр. По моей мысленной команде войска кидаются в атаку, изменяют направление удара, переходят к обороне на достигнутом рубеже, или отходят на заранее подготовленные позиции. И в то же время все они полноценные личности: я не лезу за занавеску к ним, а они не подглядывают за мной в супружеской спальне. Правда, когда я испытываю какие-нибудь сильные эмоции, Верные начинают ощущать то же самое, и, не дай Бог, я кого-нибудь возненавижу всеми фибрами своей души. Этот человек станет их врагом на всю жизнь.
– Да уж, – поежился Николай, поглядывая на меня с некоторой опаской, – нам такое даже сложно вообразить. У Нас и большинство дворян, в чем вы правы, по-настоящему верноподданными не назовешь, а у Вас, если верить только что сказанным словам, верны все как один. И где Вы их только находите?
– А зачем Нам их искать? – пожал я плечами. – Услышав Призыв, они сами приходят и складывают свое оружие у наших ног. Если человек способен быть Верным – то он им станет, а если не способен – то окажется глух к Призыву как медведь к хоровому пению. И вот тогда он пойдет своей дорогой, а Мы пойдем своей.
– Призыв, Сергей Сергеевич? – с глуповатым видом переспросил император. – А что это такое, какая-то разновидность вашей магии?
– Не подлежит сомнению, что возможность творить Призыв связано с той Божьей искрой, которую Творец вложил в Адама, – сухо сказал я. – Без нее предок всех людей был всего лишь умным двуногим животным, живущим в соответствии с инстинктами и не задумывающимся о завтрашнем дне. Если где-нибудь в истории Вы видите, что тот или иной деятель собрал вокруг себя единомышленников, сотворяя из ничего или переделывая из готового новую веру, новое государство или даже новый народ – значит, эти люди творили свой Призыв, который услышали те, кому эти идеи были любы. Достоверно известно, что такой способностью обладают Святой князь Александр Невский, первый всероссийский император Петр Великий и французский король Генрих Четвертый…
– Вы сказали «обладают», – удивленно переспросил Николай, – а разве они не умерли?
– В своих мирах они вполне живы-здоровы, – ответил я. – Более того, довольно часто тут бывают. С юным Александром Ярославичем и его отцом Ярославом Всеволодовичем мы познакомились, когда громили полчища Батыя. Теперь, согласно Рязанской конференции князей, там вместо конгломерата не связанных между собой княжеств вызревает Единая Русь под руководством Верховного князя Александра Ярославича. Великих князей уже как собак нерезаных под каждым кустом, а на титул царя будущий святой князь пока не замахивается – вот и пришлось выдумывать новый титул. Кстати, здесь, у нас, Александр Ярославич бывает довольно часто, считая, что у нас многому можно научиться. Многие знания в его веке неприменимы, от других могут возникнуть многие печали, но юный Верховный князь считает, что если не знать чего-то важного, то печали от этого могут приключиться еще большие…
Ага – император Николай голову опустил и призадумался. Александр Невский – воитель и святой – это для него авторитет. А он сам как себя вел: папенька умер – значит, и учиться больше не надо… Да и учили царское чадушко так себе. Преподаватели, правда, были первосортные, вот только задавать задания своему ученику и экзаменовать его на знание материала им запрещалось. А потом вечного недоросля проэкзаменовала сама жизнь и вынесла свой вердикт – «садись, два!!»
Тем временем я продолжил:
– С Генрихом Наваррой мы стакнулись, когда лечили на Руси Смуту. Смуту мы вылечили и первый наезд поляков отбили, но этот обормот Сигизмунд Ваза все не желал успокаиваться. И тогда я вспомнил опыт вашего папеньки. Теперь мы с Генрихом друзья. Здесь, в Тридесятом царстве, он излечился от старости, здесь открыл в себе возможность творить Призыв (а этот еще тот опыт), растрогавший его до слез, и здесь обрел себе новую жену русскую цесаревну Елисавет Петровну, и здесь же получил достоверные сведения об участии прежней супруги в заговоре по своему устранению. Теперь Мария Медичи коротает свои дни в уютном монастыре, выйти из которого она может только на плаху, а Генрих Четвертый еще лет пятьдесят будет работать шилом в европейской католической заднице, чтобы ей было не до России…
– Но, позвольте, Сергей Сергеевич… – сказал император, – насколько я помню историю, Елисавет Петровна родилась почти через сто лет после смерти Генриха Наваррского?
– Тысяча семьсот тридцатый год – это еще один мир, который мы корректировали по заданию Бога-Отца, – ответил я. – Причем там задание было конкретным. Нам требовалось не допустить смерть от оспы юного императора Петра Второго и тем самым предотвратить воцарение Анны Иоанновны, бироновщину и весь бабий век, со всеми его куртизанами и партизанами. Но с Петром Вторым вышла незадача. Тело-то мы вылечили, а вот внутри этого тела вместо души обнаружилось нечто похожее на дикое животное, которое в процессе перевоспитания взяло и издохло. Тогда Господь, по моей невольной рекомендации, извлек с адских галер душу императора Петра Великого, загремевшую туда за излишнюю жестокость, попенял ей на былые ошибки и засунул в исцеленное нами тело внука отбывать пожизненный срок. Мол, когда помрешь во второй раз – тогда и решим, то ли даровать райское блаженство, то ли засунуть в такие глубины ада, что и галеры покажутся наградой. Именно тогда Елисавет Петровна, проходившая у нас курс восстановления своего расшатанного здоровья, встретилась на узкой дорожке с Генрихом Наваррой, и они полюбили друг друга. Вот так я свел знакомство с Петром Великим, обитающим теперь в теле своего внука, и выдал замуж за Генриха Четвертого цесаревну Елисавет Петровну. А она и счастлива. Ведь ее всю жизнь готовили к работе французской королевой. А уж как был счастлив Петр Алексеевич, так это и вовсе не описать никакими словами. Кстати, он тоже имеет талант творить Призыв, но не имеет даже грамма магических способностей, как и Генрих Наварра с Александром Ярославичем. Магии ноль, а Призыв, притягивающий к ним людей, есть.
– Все-то у вас легко, Сергей Сергеевич, – с тоской вздохнул Николай, – если послушать, прям как у Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил». И Верные у вас, небось, не воруют, ибо невозможно воровать у самого себя. А у нас все беспросветно: чиновники воруют, мужики пьют, а офицеры в армии и пьют, и воруют одновременно.
Я тихим голосом добавил:
– А царь имеет в советниках и министрах разных дураков с прохвостами, и к тому же меняет свои решения по семь раз в неделю, в зависимости от того, с кем он в этот день пил чай. А над ухом у него и днем и ночью кукует ночная кукушка: «ку-ку, ку-ку, ку-ку». Это, если что, я об Александре Федоровне. А тем временем в стране кризис, рабочих гонят за ворота заводов, мужики голодают, а собранный доброхотами хлеб полковники Вендрихи гноят в эшелонах. При этом семейство Романовых, которое должно быть России добрыми родителями, не обращает на эти беды никакого внимания, и вместо того чтобы принять меры к исправлению неустройств, устраивает балы века, где выступает перед публикой, осыпанное жемчугами и бриллиантами.
По мере того как я высказывал все что думал «хозяину земли русской», тон мой нарастал, а в небесах с ясного неба все громче и громче грохотал гром.
– Направляя меня в этот мир, Господь не определил, каким путем я должен достигнуть цели – главное, чтобы после моего ухода русское государство продолжало крепнуть и развиваться, а народ, включая последнего мужика, знал, что завтра ему будет жить лучше, чем вчера… И спасать Россию требуется не от японцев – сами по себе они не более чем досадная помеха. Спасать Россию требуется от вас, дорогой Николай Александрович… да – от вашего ближайшего окружения, которое больше думает о своих желаниях и придурях, чем об интересах Государства Российского. В силу полномочий, данных мне Творцом всего Сущего, я засучу рукава и н