– Как я понимаю, – решил блеснуть своей догадкой каперанг фон Эссен, – этот человек как-то связан с той ужасающей войной, которая, по вашим словам, должна начаться в тысяча девятьсот сорок первом году…
– Вы совершенно правы, Николай Оттович, – сказал я, – это австрийский подданный Адольф Алоизович Гитлер, незаконнорожденный, но после признанный биологическим отцом. В апреле будущего года ему исполнится шестнадцать лет, и сейчас он мечтает закончить школу, затем отправиться в Вену и выучиться на художника. Но не дал Бог дитяти таланта, так что художника из него не получится, а выйдет один из величайших злодеев, отметившихся массовыми убийствами гражданского населения.
– Так почему бы вам его сейчас не того? – каперанг фон Эссен сделал руками такой жест, будто сворачивает шею цыпленку.
– А чем передо мной провинился шестнадцатилетний мальчишка, который может стать величайшим злодеем, а может и не стать? – удивился я. – Скорее, «того» с летальным исходом надо сделать тем высокоумным людям, которые раскопали древнюю человеконенавистническую клоаку зороастризма и осеменили множество людских умов людоедскими идеями, а также германской элите, поддержавшей план по завоеванию мирового господства, невзирая ни на какие моральные издержки. Впрочем, на эдакую чистку германского правосознания потребуется положить целую жизнь, поэтому в мои планы входит только первоначальное наведение порядка; остальным же придется заниматься уже государю-императору Михаилу Александровичу.
Немного помолчав, я добавил:
– На настоящий момент план такой. Мы с Михаилом пойдем собирать консилиум, но только после того, как я переправлю в Порт-Артур вас, Николай Оттович. И там вы в течение суток должны составить команду из инженеров-механиков и артиллерийских офицеров с кораблей действующего отряда, предназначенную для откомандирования на «Неумолимый», где они пройдут обучение работе на предоставляемом мною оборудовании. Тем временем, пока изготавливаются сами машины и учатся ваши офицеры, вы должны отдать распоряжение избавить действующие корабли от всякой ненужной дряни, – в первую очередь, якорных и самодвижущихся мин, – оставив только то, что непосредственно будет необходимо во время боя. Флот господина Того вам предстоит расколошматить в почти обыкновенном сражении, после чего с вами наверняка захотят познакомиться англичане. Но это будет уже следующий тур Марлезонского балета…
Шестьсот второй день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Мудрости.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Сегодня у меня опять особо важный пациент – младший брат ныне действующего русского императора, тот самый, из которого Серегин хочет сделать самого лучшего русского царя всех времен и народов. Вон он – стоит в дверях, смущаясь как новобранец перед доктором на врачебной комиссии. Наверняка только что Лилия раздевала его догола и подвергла издевательствам в стиле своей пальцедиагностики: «дышите, больной, не дышите… согнитесь-разогнитесь… достаньте левой пяткой правое ухо, ну или хотя бы постарайтесь…». Вот сейчас бедняга и смущается: думает, что я такая же маньячка, как и наша мелкая гимнофилка[22]. А мне его смущение совсем не нужно, оно мешает и ставит барьеры в работе.
Чтобы достигнуть доверительности в отношениях, щелкаю пальцами и заказываю невидимым слугам два чая с лимоном и заклинаниями умиротворения и покоя. Здесь вас, Миша, никто не обидит, а я далеко не следователь, выпытывающий у вас адреса, пароли и явки. Все, что я делаю – исключительно в ваших же интересах.
Ага, вот и медицинская книжка… Романов Михаил Александрович, год рождения: 1878. Дата рождения: 4 декабря (22 ноября). Место рождения: Российская империя. Санкт-Петербург, Аничков дворец. Должность: Великий князь.
А ведь он почти мой ровесник: в тот день, когда Серегин под Порт-Артуром начал в своем стиле учить японцев хорошим манерам, Великому князю Михаилу как раз исполнилось двадцать шесть лет… Бросаю беглый взгляд в сторону молодого человека. Кажется, если бы тот мог, то провалился бы под землю. Если для его брата главные слова – «не заслоняйте», то для Михаила это – «оставьте меня в покое». А ведь мы уже встречались с ним на совещании у Серегина, и тогда он к моей критике его маман отнесся вполне положительно. Или все дело в том, что тогда мы были на людях, а сейчас находимся на расстоянии вытянутой руки друг от друга? А быть может, за время. прошедшее с той встречи, с ним произошло еще что-то, о чем я пока не знаю?
До меня пациента осматривала Лилия; вот ее записи убористым почерком на латыни, а также рисунок. изображающий напряженность биополей и форму ауры. И резюме на русском, специально для меня (хотя в силу обстоятельств латинской грамотой я владею не хуже, чем русской):
«Соматически здоров. Противопоказаний к инициации Призыва и занятию должности императора не имеется.»
И магически удостоверенная подпись-закорючка. Ах, вот оно что – Призыв… Серегин обнаружил у этого молодого человека важнейшую для императора способность, но против обыкновения не стал решать все сам, а решил пропустить молодого человека через медкомиссию.
После Лилии с Михаилом беседовал отец Александр. Вот и его запись:
«Общее восприятие вопросов добра и зла в норме, обостренное чувство справедливости. Признаки душевного надлома.»
Теперь понятно, почему Серегин направил этого молодого человека к нам. Душевный надлом – это совсем не то, что полезно при призыве, и уж тем более в нем нет ничего хорошего для человека, который может занять императорский трон. Мятущаяся душа, даже при общей благотворности всех своих деяний, может наломать таких дров, что лучше бы не надо. Сомневающимся в помощь – примеры Ивана Грозного, Петра Великого и Иосифа Сталина. Всех этих троих лучше было бы иметь на троне в не надломленном душевном состоянии. И сделать хорошего им удалось бы больше, и побочный ущерб оказался бы в разы меньше.
Последним Михаила осматривал Дима-Колдун. Его запись округлым «школьным» почерком – уже на следующей странице:
«Аура обследуемого несет на себе отпечатки множественных вербальных и невербальных воздействий, осуществлявшихся в течение продолжительного периода времени. Инвазию в средоточие личности рекомендуется проводить при наличии мер предосторожности. Возможно наличие опасных чужеродных сущностей.»
Если Дима написал именно такими словами, то дело может быть серьезно. А может и не быть, потому что внутрь человеческой сущности – для того, чтобы потрогать проникшее внутрь руками, – хода ему нет. Это уже моя работа, и только я могу привести в средоточие остальных. Главный специалист по «мерам предосторожности» у нас Серегин, и прежде чем приступить к делу, я должна с ним посоветоваться. Но первым делом – пациент…
Подняв глаза от медкнижки, я увидела, что он стоит и напряженно смотрит, как я читаю записи, оставленные предыдущими специалистами.
– Садитесь, Михаил, – сказала я, указывая на стоящее перед моим столом мягкое полукресло, – в ногах правды нет. Или вы предпочтете, чтобы я называла вас с полным титулованием?
– Да нет уж, – сказал мой пациент, усаживаясь на указанное ему место и дисциплинированно складывая руки на коленях, – вы, Анна Сергеевна, достаточно высокопоставленная особа для того чтобы мериться с вами титулами…
– Ну хорошо, Михаил, – улыбнулась я, – в таком случае, надеюсь, вы не откажитесь выпить со мною чаю?
– Чаю? – удивленно переспросил мой пациент.
– Да, – подтвердила я, кивнув в сторону парящего подноса с двумя стаканами в массивных серебряных подстаканниках, сахарницей и тарелки с плюшками. – Ведь это не унизит вашего достоинства?
– Вообще-то не унизит, – согласился Михаил, взяв с подноса стакан в подстаканнике, – но я думал, что вы будете меня лечить, а не пить со мной чай.
– А это и есть часть лечения, – сказала я, пригубив ароматный напиток, – ничто так не настраивает на мирный лад и не приводит мысли в порядок, как хорошее чаепитие. Я не собираюсь заниматься насилием над вашей личностью. Моя задача – помочь вам избавиться от того, что мешает вам жить, и Вы должны лично увидеть своего врага, победив его почти собственными силами, а иначе через какое-то время проблема вновь вернется к вам.
Михаил кивнул, отхлебнул чая… и мы вместе с ним провалились – но не к нему в средоточие, а во внутренние апартаменты Серегина, на его личную половину. Там мы так же пили чай. При этом за столом, помимо нас с Михаилом и самого Серегина, находилась супруга нашего Артанского князя Елизавета Дмитриевна. Эго Михаила (а это было уже именно Эго, а не он сам), выглядело как шестнадцатилетний юноша с едва заметными усиками-стрелочками. Из этого можно было сделать вывод, что взросление его личности остановилось в год смерти императора Александра III. Мда, интересно было бы посмотреть на Эго его сестры Ольги… Если я права, то оно должно выглядеть как испуганная жестокостями мира тринадцатилетняя девочка, которую внезапно предали самые дорогие люди: родная мать и старший брат, оставшийся за умершего отца.
– Еще посмотришь, – ответил Серегин на мой невысказанный мысленный вопрос, отхлебнув чая, – это безобразие я тоже пресеку со всей возможной решимостью. Но сейчас главное – привести в порядок именно внутреннюю сущность Великого князя Михаила.
– Елизавета Дмитриевна, – сказала я, посмотрев на супругу Серегина, – вы говорили, что в вашем мире из Михаила Александровича получился прекрасный император, социально ответственный и в то же время просвещенный монарх. Но я не понимаю, как такое могло случиться – ведь факторы сознания, мешающие ему занять престол, действовали и в вашей реальности, а магов разума, как я понимаю, среди «старших братьев» не водилось?
– История гласит, – сказала наша княгиня, – перед самым воцарением Михаил был тяжело ранен в бою – да так, что едва выжил. Я не большая специалистка в области заклинаний, наложенных на психику, но вроде бы слышала, что болевой шок, а особенно клиническая смерть, способны разрушить их действие.