Но только куда он собрался отступать? На Инкоу – тактический тупик, тем более что после того как отряд фон Эссена получит возможность выйти из базы, ни снабжать, ни даже эвакуировать японскую армию из этого порта будет нельзя. Дорога же на Дагушань в несколько раз длиннее: все запасы японской армии придется везти с собой гужевым или человеческим транспортом (так называемыми военными кули), а в конце – даже не оборудованный порт, а просто устье реки, которое можно блокировать с той же легкостью, как и Инкоу. Есть и третий путь – маршал Ояма может отступать той же дорогой, которой сюда пришла армия Куроки. Он еще более длинный, чем путь на Дагушань, да только ведет он прямиком в Корею, которую японцам хотелось бы сделать предметом торга во время мирных переговоров. Если Ояме удастся отступить туда более-менее в порядке, то у русского командования возникнет соблазн оставить японцам этот утешительный приз, махнув на него рукой. Мол, в общем и целом «маленькая и победоносная» война выиграна, а Корею так уж и быть, японцы пусть забирают себе.
Предотвратить такое развитие событий возможно, если мы расколошматим основную группировку Оямы уже сейчас, не дав тому понять, что Куропаткин лишился своего поста и пора давать приказ на отступление. То, что войска уже стоят в правильной конфигурации, только добавляет нам шансов на успех. Заготовленные Куропаткиным клещи лязгнут с несвойственной для него решительностью, враг будет разгромлен, окружен и прекратит свое существование.
– Твое императорское высочество, – обратился я к Михаилу по безмолвной связи, соединяющей Патрона и Верного, – кажется, я знаю, что надо сделать, чтобы эта дурацкая война в общем и целом закончилась еще до Рождества… Когда прибудут генералы, я постараюсь притушить огонь своего Призыва, зато ты напрягись и покажи себя во всей красе. Не знаю, как насчет Каульбарса (мне кажется, что он ни рыба и ни мясо), но Гриппенберг и Линевич должны отреагировать на тебя как два старых бойцовых кота на бутыль валерьянки. А я, так уж и быть, скромно постою рядом, но только давай сначала изложу тебе план операции…
– Хорошо, Сергей Сергеевич, – сухо усмехнулся Михаил, – славой мы с тобой еще сочтемся, и угольками тоже. А сейчас я тебя слушаю.
Итак, к тому моменту как начали прибывать генералы, у нас уже в общих чертах был готов план второго сражения на реке Шахэ. Главное – дисциплина исполнителей и четко выверенные действия, поэтому решили, что, отстранив Куропаткина, Михаил временно возложит обязанности командующего русской армией в Манчжурии на себя самого. После позитивной реморализации, духа на это у него вполне хватало. А не то, если замешкаться с передачей командования и разъяснением деталей этого плана Линевичу или Гриппенбергу, маршал Ояма и в самом деле почует неладное, спохватится и начнет отступать в Корею, чего нам совсем не надо.
Первым, как ни странно (ближе всего было ехать Каульбарсу), в штаб прибыл командующий второй армией Оскар Казимирович Гриппенберг. Седая борода раздвоена, грудь в орденах, шестьдесят шесть лет возраста – а вбежал в кабинет как молодой. Вбежал и остановился – в недоумении, кому докладывать. Вот на своем месте за столом сидит главнокомандующий генерал Куропаткин, внешне похожий на загримированного порноактера в генеральском мундире, а вот, напротив него, через стол, лыбится во все свои тридцать два зуба генерал-лейтенант Михаил Романов, младший брат царя, который еще недавно звенел по Невскому шпорами в мундире поручика синих кирасир. И вот он же – здесь, уже в генерал-лейтенантском мундире, с хозяйским видом расположился напротив стола главнокомандующего. И ведь дело не только в мундире; морда наглая до невозможности, какая в присутствии двух генералов никогда не бывает ни у одного поручика, даже самых голубых кровей. А то эти старики расскажут Папа или брату Ники – и будут у шалопая неприятности по семейной линии. Вот и сейчас внутреннее самоощущение у сидящего перед Гриппенбергом молодого человека с лицом Михаила Романова как раз соответствует генерал-лейтенантскому мундиру. Очень важная персона. И Куропаткин тоже правильно понял сомнения генерала Гриппенберга.
– Рапортуйте Его Императорскому Высочеству, – вяло мотнув головой, произнес он, – а я с сего дня в опале…
– Ваше Императорское Высочество… – начал было Гриппенберг, но Михаил отрицательно мотнул головой.
– Пожалуйста, без титулов и чинов, Оскар Казимирович, – сказал он, вставая, – я приветствую вас как младший член стаи старшего… А теперь присаживайтесь и рассказывайте – как настроения в вашей армии, каков боевой дух, готовы ли войска наступать и полностью разгромить врага?
Услышав слова «наступать и разгромить», Куропаткин дернулся, попытавшись вскочить, но Михаил рявкнул: «сидеть!» – и бывший главнокомандующий стек обратно на свой стул.
– Господин Куропаткин не просто в опале, – сквозь сжатые зубы процедило «его императорское высочество», – он подозревается в самом тяжком преступлении, которое только может совершить русский офицер: в государственной измене и содействии врагу. Некоторые люди в Санкт-Петербурге решили, что для ускорения политического развития России ей необходимо еще одно унижение вроде поражения в памятной вам Крымской войне. И это унижение должно было стать тем более горшим оттого, что поражение Российской империи нанесли бы полудикие узкоглазые японцы, только тридцать лет назад выбравшиеся из племенной дикости и национальной раздробленности.
После каждого слова Великого князя Куропаткин вжимал голову в плечи, а потом закрыл лицо ладонями и… расплакался как баба. При этом я читал его как раскрытую книгу. Если в самом начале нашей беседы его называли бездарью и неумехой, то теперь Михаил прямо обвинил его в предательстве. А быть может, тут имело место некритически слепое следование советам людей, входящих в ближний круг его общения. Высшая аристократия, министры, банкиры-финансисты, зерновые гешефтмахеры и прочие видные скотопромышленники – всем этим людям хотелось бы, чтобы голос из Зимнего Дворца звучал потише, причем с жалобными умоляющими нотками, а они бы могли орать о государственных делах во все воронье горло, и ничего бы им за это не было. То есть впрямую господин Куропаткин империю не предавал – слишком уж он для этого недалек, – но, исходя из подаваемых ему на интеллектуальную бедность советов, затягивал войну, не понимая, что это играет на руку только японцам.
– Хватит мучить старика, Михаил Александрович, – решительно произнес я вслух, – дурак – он и есть дурак, причем дурак, полностью находящийся под влиянием своего окружения. Никакой измены он не совершал, расписок о сотрудничестве иностранным агентам не давал, а просто был некритически доверчив к советам разных классово близких личностей.
– Вы имеете в виду господина Витте? – немного успокоившись, спросил Михаил.
– И его тоже, он просто самый заметный из всей этой своры, – ответил я, – но этими людьми мы договорились заняться позже; сейчас в первую очередь требуется выбить дух из японской маньчжурской армии маршала Оямы.
– Какие приятные слова, – раздался с порога скрипучий шамкающий голос, – но не слишком ли это смело, молодой человек – обещать то, чего вы не сможете сделать?!
Ба, какие люди, да без охраны! Генерал от инфантерии Николай Петрович Линевич сияет для меня так же ярко, как бриллиант в груде битого стекла. Но это была его первая реакция на мои слова; причем начало фразы он, наверное, слышал еще из приемной, где вместо погруженного в стасис куропаткинского адъютанта сейчас дежурят Змей, Гретхен де Мезьер и Агния (наложенное на них заклинание заставляет воспринимать их как обычных офицеров из свиты Его императорского высочества). Но тут, внутри – никаких маскирующих заклинаний, поэтому, едва договорив, Линевич застывает как вкопанный. Потом его взгляд по очереди останавливается на несчастном заплаканном Куропаткине, утирающем морду лица носовым платком, недоумевающем Гриппенберге, читающем царский рескрипт, незнакомом генерал-лейтенанте, по-хозяйски расставившем ноги и надевшем на себя лицо младшего брата царя, и, наконец, на моей персоне в мундире несомненно русского типа, но незнакомого образца, а самое главное – с мечом Бога Войны на бедре. Видно же, что это настоящее боевое оружие, а не те парадные селедки, которые таскает с собой нынешний генералитет.
– Здравствуйте, Николай Петрович, – приветствует вошедшего Михаил, – а мы вас и заждались. А тот «молодой человек», которого вы с порога так решительно раскритиковали, на самом деле является Нашим союзником, самовластным Артанским князем, войско которого при поддержке гарнизона Порт-Артура уже вбило в прах японскую армию генерала Ноги и отодвинула линию соприкосновения с врагом на рубеж Цзиньчжоуского перешейка. И сейчас наша с вами задача – проделать то же самое с маршалом Оямой, силы которого теперь вдвое уступают в численности противостоящим им русским войскам.
– Да-да, Николай Петрович, – сказал Гриппенберг, – невероятно, но факт: молодой человек, что стоит сейчас перед вами – действительно младший брат нашего государя-императора Великий князь Михаил Александрович, пользующийся безоговорочным доверием своего августейшего брата, а его спутник – и в самом деле пресловутый Артанский князь, до икоты перепугавший наших японских супостатов. А вот Алексей Николаевич теперь далеко не на хорошем счету, и эти двое теперь спорят, кто он: полный бездарь, как это утверждает господин Серегин, или изменник, как на том настаивает Великий князь Михаил Александрович…
Приняв торжественный вид, Михаил добавил:
– А еще присутствующий здесь Сергей Сергеевич Серегин – не только полностью самовластный монарх, равный любому императору, царю или королю, он еще и Посланец Нашего Господа, младший архангел, бог русской священной оборонительной войны, наделенный полномочиями ходить между мирами и карать врагов России, о чем уже ведает весь Порт-Артур. Сергей Сергеевич, продемонстрируйте, пожалуйста, присутствующим свой меч, но только осторожно, чтобы никто из господ генералов случайно не ослеп…