В первый раз я вытащила изображение девочки. Неужели… неужели это я? Так и есть. Склонившись, я разглядываю изображение. Мне здесь лет пять или шесть. Светлые волосы, голубые глаза, прелестные ямочки на щеках… «Sunny» – так называла меня бабушка… Я и вправду была лучезарным солнышком во времена своего раннего детства… Но на этой картинке взгляд мой исполнен печали – такой глубокой, точно вызвана она совсем не детскими горестями. Воспоминания вдруг ожили – и забытая боль обожгла мое сердце…
Моя мама и сестричка Мэй умерли от дифтерии почти одновременно. Мне тогда было шесть лет. И после того как их не стало, в мою милую розовую комнату зашли люди и стали забирать мои книги, игрушки, одежду, белье – все! А потом они сожгли все это на костре… я видела густой дым, поднимавшийся с той стороны; вместе с этим дымом улетали в небо и растворялись мои наивные детские мечты, вера в сказку, убежденность в том, что добро сильнее зла…
А тем временем – что это? – изображение грустной девочки ожило. Более того, оно уже несло совершенно иной посыл, нежели ранее. Девочка повернулась ко мне и, милым жестом поправив выбившуюся из-за уха белокурую прядку, улыбнулась так очаровательно и радостно, словно не было в ее жизни никаких потрясений. На ее прелестном личике не осталось и следа от печали…
Когда Белая Дама явилась ко мне во сне второй раз, то все повторилось. Потянув карту, я вынула из колоды изображение шкатулки. Я вздрогнула: этот предмет был мне хорошо знаком… вновь тягостные воспоминания обрушились на меня. Двенадцатое марта тысяча девятьсот первого года, Большой Гатчинский дворец… Мы с супругом вскрываем шкатулку, в которую сто лет назад император Павел Первый положил послание потомкам. Послание это включало в себя предсказание монаха Авеля о том, что ждет царский род в России. Поистине читать это было страшно – мистический холодок пробирал меня до костей, когда в ушах моих звучали слова, сказанные веком ранее о моем супруге: «На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим как некогда Сын Божий, в тысяча девятьсот восемнадцатом году примет кончину мучительную…» С той поры я думала об этом пророчестве беспрестанно. Меня всюду преследовала мрачная тень нависшей над нами погибели. А однажды я случайно узнала, что мой супруг в день своей коронации (в тысяча восемьсот девяносто шестом году) получил послание еще и из семнадцатого века, и было оно еще ужаснее. В нем говорилось, что император, взошедший на трон в конце девятнадцатого столетия от Рождества Христова, станет последним… что ему начертано искупить все грехи рода… И, хоть обо мне речь в письме не шла, я знала, что мне суждено разделить участь мужа… Ведь мы с ним – одно.
Однако в моем сновидении события развернулись странным образом. Карта ожила. Шкатулка на картинке открылась сама собой. С изумлением я смотрела, как из нее вылетел листок пожелтевшей бумаги. С отчаянным вниманием я вглядывалась в мелкие строчки, охваченная безумной надеждой прочитать в них не приговор, а доброе пророчество… Последние строчки мне удалось разглядеть, и они гласили следующее: «…и, повидав весь мир, прожив долгую и счастливую жизнь, уйдут они в мир иной в один день, окруженные многочисленными потомками…»
Странно – но, проснувшись, я, вместо того чтобы испытать мгновенное разочарование от того, что это был лишь сон, наполнилась блаженным ощущением (даже, скорее, уверенностью), что приближавшаяся к нашей семье беда вдруг резко затормозила и повернула в обратную сторону.
А нынче Белая Дама явилась в третий раз. При этом что-то подсказывало мне, что этот ее визит будет последним. Наверное, время моего пребывания в этой ванне подошло к концу… Встреча с Белой Дамой все решит.
Она, как обычно, долго тасовала колоду. А потом протянула мне. Когда я вытянула карту и перевернула ее, то замерла в сильнейшем волнении. Мне даже было трудно дышать; я внимательно вглядывалась в изображение. О, как о многом оно мне говорило! Это бы лик святого Серафима Саровского – точно такой же, как на иконке, что стояла на столе моего мужа с той поры, как у нас родился сын… Сын, которого мы вымолили у этого святого! Алешенька, наш любимый, бесценный мальчик… Мое счастье и моя непреходящая боль… ежесекундное беспокойство о его здоровье… мучительное знание о том, что он едва ли доживет до совершеннолетия и безумная надежда на чудо… За это чудо – за выздоровление моего мальчика – я было готова пожертвовать собственной жизнью…
Пока мой мозг был затуманен и расслаблен воздействием живой воды, воспоминания о моих детях маячили лишь где-то на краю моего сознания, не причиняя мне беспокойства. А когда я пыталась сосредоточиться на них, они ускользали, растворялись, оставляя мне блаженное беспамятство… Наверняка так было предусмотрено. И вот теперь, очевидно, разум и дух мой достаточно окрепли, чтобы осознать и принять реальность… Я смотрела на изображение святого – и по привычке уста мои начинали шевелиться, вознося благодарственную молитву за сына. И я не ощущала в этот момент, как горячие слезы текут по моим щекам… Просто перед глазами пошла рябь; лик Серафима Саровского задрожал и расплылся… Я моргнула несколько раз – и вдруг увидела, что теперь карта показывает мне моего Алешеньку. Мой милый сынок! Ненаглядный малыш мой – ясные глазки, розовые щечки… Неотрывно я смотрела на карту. А Алешенька взрослел на глазах. Быстро менялись черты его лица, и за несколько минут он превратился из младенца в молодого мужчину. О Боже! Неужели это возможно?! Или меня просто так изощренно морочат? Что все это значит?!
Я застонала и резко схватила Белую Даму за запястье.
– Мой сын! – вскрикнула я. – Умоляю, скажите – жив ли он? Здоров ли? Все ли с ним хорошо?
Белая Дама не стала отбирать у меня свою руку. Наоборот, она прикрыла мою ладонь своей, и ласково поглаживая, произнесла:
– Не тревожься, Алиса. С твоим сыном все в порядке. Мы его вылечили, поэтому можно сказать, что он полностью здоров. Успокойся. И радуйся: теперь твой мальчик не умрет в расцвете лет, и тебе больше не придется постоянно беспокоиться о его здоровье. Болезнь изгнана и больше не вернется. Понимаешь, Алиса? Ты можешь забыть о гемофилии. То, о чем ты так мечтала, свершилось.
– Это… это правда? Это не сон? – пробормотала я.
– Конечно, это сон, Алиса… – Белая Дама рассмеялся, но смех ее был добрым, совсем не издевательским. – Я снюсь тебе, но это вовсе не значит, что я – плод твоего воображения. У нас тут, видишь ли, нет особой разницы между сном и явью, мечтой и реальностью… Что ж, полагаю, время твоего пребывания в живой воде подошло к концу. Когда ты выйдешь из ванны, у тебя начнется совсем другая жизнь, нежели прежде. Но прежде чем войти в нее и найти в ней свое место, потребовалось подправить твое восприятие мира, нейтрализовав через бессознательное негативный и травмирующий опыт. Что я вполне успешно и сделала. А теперь вспомни свою мать, тоже Алису Гессенскую – она была сильная женщина и без колебания несла свою ношу, действуя на благо людям. Если ты ее вспомнила и готова брать с нее пример, то, значит, ты готова вступить в свое сияющее будущее… А впрочем, сама-то как думаешь? Готова ты к новой жизни или нет?
– Я… я не знаю… – ответила я; другие слова рвались из моей груди… и я все же произнесла их: – могу ли я увидеть моего Алешеньку и моих дочерей, а также своего супруга?
– Разумеется, – кивнула Белая Дама, – ты увидишь их сразу как проснешься и пройдешь все необходимые процедуры. Ведь ты спала волшебным сном целых десять дней, и выходить из такого сна непросто. Но твои близкие уже ждут тебя, переживают и, главное, надеются, что все с тобой будет хорошо.
И я вдруг заметила, что глаза у Белой Дамы вовсе не черные, а зеленые, с золотыми искорками. Я больше не воспринимала ее как потустороннее существо. Меня охватило тепло, которое она излучала. Я доверяла ей – так, как ребенок доверяет матери… А неведомая сила уже выталкивала мое сознание на поверхность бытия, от сна к яви.
Шестьсот девятый день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Мудрости.
Императрица Александра Фёдоровна, для «своих» Аликс, урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская.
Выйдя из ванны и пройдя восстановительные процедуры, русская императрица первым делом встретилась со своим дражайшим супругом, также посвежевшим и помолодевшим, а затем направилась проведать своих детей. Первым был сыночек Алешенька – он безмятежно спал на руках остроухой кормилицы. Невозможно было не заметить, что за эти десять дней щечки его округлись и порозовели, и сам он выглядел вполне довольным, потому что, помимо всего прочего, его перестали мучить газы и другие младенческие болячки. Когда Александра Федоровна, охваченная нежностью, разглядывала свое ненаглядное дитя, беспрестанно шепча благодарственные молитвы, рядом объявилась Лилия с сияющим нимбом над головой. Она принялась разъяснять, что и как было ею сделано, чтобы справиться с болезнью мальчика. Она заверила, что все у ребенка будет хорошо. Мол, когда рядом такие врачи, по-другому не может и быть.
Убедившись, что с сыном все в порядке и о нем заботятся непосредственно в семье Артанского князя (где растет свой отпрыск чуть постарше), императрица успокоилась и направила стопы в Башню Мудрости – проведать дочерей, оказавшихся под опекой госпожи Струмилиной. И там, в апартаментах Анны Сергеевны Струмилиной, второй по важности особы в Тридесятом царстве, она с ходу нарвалась на престранную картину. Комната, обставленная в восточном стиле низкими пуфами, коврами и цветастыми вышитыми подушками, была полна детьми и подростками в возрасте от трех до пятнадцати лет. Кружок самых маленьких, кружок детей постарше, и отдельно – группы подростков, разбившиеся по интересам. Маленькие играли в кубики и куклы, и среди них Аликс увидела Марию и Настасью; дети постарше (только девочки), среди которых были Ольга и Татьяна, были увлечены какой-то настольной (точнее, напольной) игрой, по очереди бросая кубик. Ну а подростки разговаривали о чем-то своем – в одном углу у окна – мальчики, в другом углу у другого окна – девочки.