— Катя, а как ты думаешь, ты у Замойского одна такая? — начал я выводить жену из себя. — Отвечу тебе. Не одна!
— Зачем ты так, словно девка сволочная? — прошипела Екатерина, внешне не изменившись в лице.
— Почитай! — сказал я и передал письмо.
Лицо Екатерины менялось, эмоции захватывали все ее естество. Предательство! Анджей Замойский ее предал!
— Ты, это ты все сделал! Дрянь! Дрянь! — с каждым словом голос Катерины звучал все более громко, более остервенело и истерично.
— Екатерина Алексеевна, побойтесь Бога! — максимально реалистично взмолился я.
— Ты испортил мою жизнь, урод. Урод! — продолжала Екатерина позориться и позорить меня.
Уже этого было предостаточно, чтобы покрыть себя некоторым пренебрежением общества. Для этого общества вот так открыто обзывать своего мужа было моветоном. Вот украдкой, в узком кругу — да. А тут еще и оскорбления наследника, что вообще за гранью. Я сознательно шел на то, что мой авторитет, в некоторой степени пострадает, но все будут знать, что Екатерина не в себе.
— Ты можешь с ним поговорить, Замойский ждет тебя во дворе, — сказал я и отступил, давая проход своей пока еще жене.
Весь этот спектакль был рассчитан на реакцию общества, но, прежде всего, на одного зрителя — архиепископа Платона. И началось представление в ту минуту, как удалось подвести главного московского священника ближе.
Я подбежал к окну, показывая пример любопытнейшим из гостей. Внизу было видно, как выбежала Екатерина, как она бросилась целовать Замойского, тот так же проявлял эмоции и поддавался поцелуям.
— Отойди от оконца, государь-цесаревич, — сказал подошедший ко мне архиепископ Платон.
— Отче, как же так? — взмолился я, и мало было в том притворства. — Предательство это!
— То извращенные умы, что в миру нашем превозмогают над здравыми помыслами, — ответил священник.
— Как же жить с женой опосля такого? — задал я вопрос, подводя архиепископа к сути всего произошедшего.
Весь этот спектакль был разыгран для того, чтобы создать прецедент для развенчания. Я не хотел убивать Екатерину, но и быть с нею было уже невмочно, не святой я, чтобы прощать всех и все, не глупец, чтобы не заметить возрастающее стремление к власти у Софии Августы Фредерики. Видел, как вокруг нее начинает создаваться команда. Еще нет своего условного «Григория Орлова», но и он может появиться, в гвардии достаточно решительных людей с духом авантюризма.
Теперь измена налицо, дурное поведение на людях присутствует, можно счесть по совокупности поступков, что Катерина теряет разум. Если это не причины для развенчания, то что? Да, я попадал под некоторое осуждение, но в меньшей степени даже, чем было, когда Екатерина тайно, но известно для всех, изменяла. Оконфузилась она, а вкупе с иными эпизодами эта женщина сегодня теряет все, прежде всего надежды на трон.
— Ладно-то все получилось, — первоприсутствующий от Синода в Москве покачал головой и пристально посмотрел на меня. — Заседание Синода через месяц, а тут вон оно как… Жена наследника грешит да бесовскими деяниями свет смущает. А не удумал ты изнова венчаться?
— А как мне быть рядом с женой, что вот так любуется с папистом? — теперь уже я сверлил взглядом архиепископа.
— А ты, государь-цесаревич, на веру не переводи! Папист полюбовник твоей жены, али нет, то второе. Не старайся убедить меня, я и так вижу грехопадение и на то государыни укажу. Ведать ты должен, что токмо императрица решает сред дворян знатных, кому быть с женой, а кому и изново венчаться, — архиепископ покачал головой.
Этот разговор подслушали, что немудрено, так как голос у Платона был зычный, громкий, я же ему вторил и тоже был громок. Так что, уверен, уже через три дня и Петербург будет судачить о происшествии.
Не хочется и вспоминать ту истерику, которую закатила Екатерина, когда мы остались наедине. В какой-то момент я даже почувствовал себя подонком. Это в покинутом мной времени достаточно было прийти в ЗАГС, подать заявление и развестись, если нету дележа имущества. Так же это делалось? Не интересовался ни разу. В любом случае это было быстро и просто. Здесь не так. Большая надежда на то, что оскорбление Елизаветы Петровны со стороны Катерины, как и сегодняшние элементы наряда, да и сам факт, что невестка позорит венценосное семейство, — все это повлияет на решение императрицы. Отличным вариантом был бы монастырь.
Эх! Так толком и не поговорил ни с кем о своем назначении.
Петербург.
26 апреля 1751 года.
— Ты мне, Алексашка, ответь, нет, вы все ответьте, что мне с этим апломбом делать? — кричала Елизавета, опасно размахивая увесистой тростью возле голов своих советников. — Этак она и мать свою опередила в безрассудстве. Была же умная девка, думала, отдам ее за своего оболтуса-племянника, так и добро будет, а тут вот оно как. Так что предлагаете?
Присутствующие молчали. Никто из ближнего круга государыни не понял, к чему же все-таки склоняется сама императрица. Покарать? Нельзя помиловать? Или помиловать? Выход из ситуации нужен, история дойдет до европейских домов, и тогда Россия предстанет в очень незавидном образе. Может, немного смажется ситуация тем, что Екатерина Алексеевна немка, но это лишь маленькая ложка меда в огромной бочке дегтя.
— Матушка, а ты сама к чему склоняешься? — канцлер Бестужев спросил то, что не решились другие.
Алексей Петрович мог себе позволить такой вопрос, он нынче в фаворе. Еще бы! Только вчера вернулся со сложнейших переговоров с османами и таки заключил мир, да такой, о котором еще пару лет назад Россия могла только грезить!
— А я не знаю, канцлер, не знаю! Кто не грешен, пусть первым бросит камень! Но грех греху рознь, она же преступила все допустимые правила, будь Петруша на троне, так и послал бы ее в Покровский монастырь. И никто бы и не осудил. Коли была пустой да не родила Павлушу с Аннушкой, так и я в монастырь ее отправила бы, а нынче и не знаю, — Елизавета не села, а скорее рухнула на стул. — Алексей Григорьевич, но ты-то что-нибудь скажи, иль зря тебя «Разумом» кликали?
— Матушка, мы все многогрешные, но оставить все, как есть, неможно, думаю я, покаяние потребно, — высказался Разумовский.
— Да, матушка, пусть покается, да епитимью примет, — вторил Бестужев.
Шуваловы молчали. У Алексея Ивановича был один из важных доводов вообще скинуть Екатерину. Глава Тайной канцелярии долго спорил с братом, доводить ли до императрицы фактический шпионаж Екатерины. Приведи они факты общения с английским послом, прием представителя островного государства в Ропше, где располагается секретная база подготовки казаков-пластунов и егерей, так и похоронили Екатерину вовсе. Жена наследника так же и говорила много чего лишнего, больше про своего мужа, но проскакивала и критика императрицы. Этими бумагами, что прямо сейчас на Совете у государыни спрятаны в папке, можно было сильно подломить опору у Бестужева, ибо и его личность мелькала в показаниях. Однако были большие подозрения, что канцлер имеет свой козырь, к примеру, знает, кто передал план второй турецкой кампании врагу.
Козырь можно было парировать тем, что это было сделано умышленно и никак не по причине осведомить неприятеля, а ввести его в заблуждение, так как план, как оказалось, был иной. Но зачем, как сказали бы китайцы, дергать тигра за усы?
Шуваловы не станут выкладывать убийственный компромат на невестку государыни еще и потому, что ждут пакости от наследника. Больше полугода ничего не происходит, все спокойно и мирно, а ведь братья не выполнили ни одного требования цесаревича. Напротив, они способствовали его фактической ссылке. Теперь Шуваловы думают над тем, чтобы вернуть расположение наследника, так как видят, что императрица не только оттаяла, но чувствует себя виноватой перед племянником. В то же время Елизавета крайне болезненна, обложилась целой ротой медикусов, только не собирается следовать их рекомендациям. Всяко может быть. И тогда воцарение Петра Федоровича принесет только горе шуваловскому клану. Но и на Екатерину уже не поставишь.
— Матушка, давай я поговорю с Екатериной Алексеевной, она повинится и перед тобой, и перед Богом, — высказался Бестужев.
— А перед Петром Федоровичем она повинится? Еще знать мне надо, сама скинула бремя, или медикус помог. Это главный грех ее будет! — государыня уставилась на Александра Шувалова.
— Допрашивали медикусов, матушка, само оно так, может, от переживаний или от чрезмерного пития, но само, — ответил глава Тайной канцелярии.
— Синод через месяц, поставлю и на нем вопрос, чай перед церковью скрывать проблемы не следует. А сама думаю, что нужно мирить Петра и Катерину. Да, с ее покаянием, да, с молением в святых местах, но мирить, — приняла промежуточное решение императрица.
Если бы Елизавета знала, во что была одета Екатерина на приеме в Москве, что она попрала негласные правила выбора туалетов, тогда бы могла и другое принять решение, уж точно жесткое по отношению к невестке. Но вице-канцлер не рассказал о таких тонкостях, а до императрицы слухи еще не дошли. Потом она обязательно узнает, но уже многое перегорит, не будет молниеносных эмоциональных реакций.
Калифорния. Петрополь.
1 мая 1751 года.
Савелий Померанцев — несменный управляющий русской колонией в Калифорнии — был счастлив. Он отец! Анастасия Петровна, такое имя было дано его жене при крещении, разродилась здоровым крепышом. Кричащий комочек согревал душу Савелия и заставлял еще с большим оптимизмом смотреть в будущее.
Были проблемы в калифорнийской колонии, казалось, нерешаемые, фатальные, но они не скосили людей. В первое лето, когда все дружно начали разрабатывать, как думалось, плодородные почвы «земли обетованной», колонисты были в предвкушении огромных урожаев. По расчетам, одного зерна должно было хватить не только на поселенцев, но и на торговлю с индейцами и снабжение Аляски. Какое же разочарование было у всех колонистов, когда летом лишь раз накрапывал дождик, а в остальное время был несносный зной. Посевы высыхали, а подвоз воды для орошения был сизифовым трудом: река была не то чтобы рядом, по крайней мере, к большинству полей. Да и отвлечение людей от иных важных дел было нерациональным. Но колонисты боролись, спасали хоть что-то, и труд их не прошел бесследно: смогли собрать урожая чуть больше, чем посадили. Так что на посев зерно было, да на полтора месяца питаться. Чуть лучше получилось с овощами и кукурузой, но и там пришлось сильно постараться, чтобы спасти урожай.