– Извините… – быстро убираюсь я.
В следующей палате его тоже нет, и в следующей тоже.
– Чернышов… – просовываю голову в дверь палаты номер пять.
Где-то за спиной хлопает дверь.
– Ру…
– Я здесь…
Оставив открытой дверь, чтобы свет из коридора попал внутрь, я проскальзываю в палату и отчаянно извиняюсь перед всеми этими людьми.
Я вижу знакомые серые спортивные штаны на кровати у стены и, стараясь не шуметь, иду туда.
Он лежит на спине. Глаза зажмурены, на лице болезненная гримаса.
Присев на корточки, я упираюсь коленями в пол и прикладываю свою ледяную ладонь к его горячему лбу.
– Пффф… – выдыхает.
– Тебе вкололи обезболивающее? – спрашиваю взволнованным шепотом.
– Не знаю…
– А врач тебя осмотрел?
– Нет.
– Нет? – возмущаюсь я. – Ты здесь уже два часа почти!
– Не кричи… меня долго оформляли.
– Где твой телефон?
Я звонила ему три раза!
– Не знаю.
Моя ладонь нагревается мгновенно. Кладу ему на лоб другую руку. Почти не отдавая отчета своим действиями, глажу его щеку, большим пальцем обводя возникшую там скобку.
Под моими пальцами так хорошо знакомые контуры. Я была дурой, когда думала, что касаться его, все равно, что касаться незнакомца. Даже его щетина колется все так же, но я никогда не повторю этого фокуса за пределами этой комнаты.
Я не хочу возвращаться в прошлое, а будущего у нас нет. То, что было между нами когда-то невозможно вернуть. Я другая. И он тоже другой.
– Ты горишь весь… – шепчу.
Я начинаю паниковать, потому что ему действительно очень плохо.
Может быть, он думает, что я его галлюцинация, потому что молча сопит и принимает мое присутствие, как данность.
Повернув лицо, он утыкается носом в мою ладонь и, сделав рваный вдох, рычит:
– Сука, как же больно…
Этот стон приканчивает все мои сомнения.
– Я найду врача, – вскакиваю на ноги.
Выйдя в коридор, пулей проношусь мимо все еще пустого поста медсестры.
– Иди сюда, – зову сына, выглянув за дверь отделения.
С возней он тут же съезжает со стула и шлепает ко мне, шурша комбинезоном и медицинскими бахилами.
Усадив его на маленький диван в углу, я вышагиваю вдоль поста и почти готова орать, когда в коридоре все-таки появляется медсестра.
На ее лице удивление, но я начинаю говорить раньше, чем она успевает открыть рот.
– В пятой палате пациент Чернышов. Ему очень плохо, вызовите врача.
Опомнившись, она возмущенно велит:
– Покиньте отделение!
– В пятой палате пациент Чернышов Руслан Робертович, – повышаю я голос. – Это мэр города. Если вы не хотите, чтобы я всю больницу на уши поставила, вызовите ему врача!
Самое ужасное заключается в том, что я действительно готова это сделать.
Я не уйду отсюда, пока не удостоверюсь в том, что ему окажут долбаную помощь.
Медсестра хлопает глазами, переваривая мои слова, а потом принимает совершенно безразличный вид и цедит:
– Какой дурдом.
С независимым видом пройдя за стойку, она снимает трубку на телефоне и, понизив голос, что-то в нее излагает.
Никто не пытается меня гнать, даже когда в отделении появляется врач. Он только бросает на меня недовольный взгляд и скрывается в палате.
– Вызови наверх анестезиолога, – велит на ходу десять минут спустя. – Готовьте к операции. Побыстрее.
После этого все вокруг приходит в легкое движение.
Когда санитарки вывозят Руслана на каталке, Миша спрыгивает с дивана.
– Папа… – семенит он туда.
Я вижу, как из-за спины женщины появляется здоровая рука Руслана и треплет Мишанины волосы. Слышу тихий хриплый голос и прячусь в угол, чтобы меня не было видно.
Кажется, мой аффект постепенно уходит, а с ним приходит понимание, что делать здесь мне больше нечего.
Надеюсь, от боли у него случится приступ амнезии, и он забудет о том, что я была здесь, а если нет, это не важно.
Он восстановится, и его жизнь вернется на круги своя, и он забудет о том, что я вообще существую, как делал миллион раз.
Когда моего бывшего мужа увозят по коридору, я прошу медсестру выделить ему отдельную палату, но это не просьба, а ультиматум. Я угрожаю связями, и это работает. Отдельная палата у них есть, и, уходя из нее, я вешаю в шкаф его куртку, которую мне передали черт знает откуда. Найденный в кармане куртки телефон я выкладываю на прикроватную тумбочку. Туда же кладу ключи от квартиры.
А потом делаю то, о чем меня просили.
Вместе с сыном покидаю отделение.
Глава 18
Руслан
Наши дни
– Сейчас измерим температуру, и я вас оставлю в покое, – с легкой суетой медсестра передает мне градусник.
Мой рабочий телефон звонит без перерыва. В итоге просто бросаю его на тумбочку, чтобы взять паузу.
Понедельник – исторически загруженный день в моем рабочем трафике, но ощущение такое, будто находясь на больничной койке, я работаю плотнее, чем в администрации.
– Доктор зайдет через часик, – говорит женщина, собирая свои инструменты на лоток. – Подколоть обезболивающего?
– Не надо.
– Если что, зовите.
Киваю, водя пальцем по тачпаду ноутбука. Изучаю планы повесток сегодняшних комитетов, решая, к какому из них удаленно присоединиться.
Медсестра бесшумно выходит из палаты, оставляя меня одного.
Сбросив с кровати ногу, съезжаю на подушке и ставлю ноутбук на живот.
В горле немного сухо. Мне нужно пить больше жидкости, но я нихрена не дисциплинированный.
С тех пор, как два дня назад я пришел в себя на этой койке, вокруг все перемещаются достаточно бесшумно.
Я отдыхаю на больничной койке впервые в жизни. Я на пятьдесят процентов не помню, как вообще сюда попал, так херово мне не было никогда. Осложнение в результате воспаления участка ткани, фрагмент которой был удален. Это самое неудачное падение в моей жизни.
Когда пришел в себя и смог самостоятельно отлить, первым делом вызвал главного, чтобы как минимум поздороваться, а как максимум воспользоваться своим административным ресурсом. Главврач был готов к встрече и заверил, что сдохнуть под носом у дежурных врачей мне бы не дали. Просто произошла путаница, в которой еще предстоит разобраться.
Врачи здесь отличные, с этим я не спорю. Персонал тоже профессиональный, и я надеюсь, что сдохнуть мне действительно не дали бы.
Дверь опять открывается, запуская в палату Мишаню. Сын уверенно топает ко мне, его комбез шуршит, в руке маленький черный пакет.
– Привет, пап, – объявляет сын.
Подняв глаза, смотрю на дверь за его спиной.
Секунда, и в проеме возникает Саня Романов. Проходит внутрь, закрывая за собой дверь, и от этого его действия мое нутро ошпаривает разочарованием.
Два дня.
Два дня я жду, что она придет, но она передает Мишаню своему брату, самоустранившись от любых наших контактов, и я вдруг понял, что такое положение вещей меня не устраивает.
Я хочу ее увидеть.
Понимаю и принимаю этот факт, испытывая внутреннее волнение, которое, был уверен, уже просто неспособен сгенерировать.
Я ошибался.
Я все еще могу испытывать волнение, почти как пацан, представляя, что в дверь моей больничной палаты войдет бывшая жена.
Сейчас я не рассматриваю такого формата нашего общения, которого мы придерживались последние полгода. Внезапно он перестал меня устраивать.
Я не до конца понимаю, что собираюсь творить. Собираюсь ли со всего маха шагнуть в находящуюся под напряжением стену, чтобы током мне выбило все пробки, или предпочту воспользоваться своим инстинктом самосохранения, как человек с мозгом и мышечной памятью.
– У тебя борода, – Мишаня кладет на край моего матраса свой пакет и начинает извлекать оттуда гостинцы.
У моего сына очень четкое понимание того, что нужно делать, когда твой близкий болеет.
– Я сегодня не съел свой банан. Отставил его тебе. Вот… – выкладывает на матрас банан. – И мой йогурт тоже. И я купил тебе жвачки…
Глядя на то, как его крошечная рука опять ныряет в пакет, очень старательно прячу улыбку и замечаю, что Романов занят тем же самым: уперев в бока руки, сверху вниз наблюдает за моим сыном с веселой дурковатой заинтересованностью.
– Иди сюда… – убираю в сторону ноутбук.
Протянув руку, маню Мишаню пальцами. Когда оказывается рядом, накрываю ладонью щуплую шею под воротником комбинезона и прижимаю к себе. Чмокнув черноволосую макушку, говорю:
– Спасибо.
Сын хихикает и выворачивается, а я ослеплен пониманием, что важнее его в моей жизни ничего нет.
Я люблю своего сына. Ребенка, которого я делал с полной самоотдачей и вовлеченностью в процесс. Возвращаясь домой в мыле, я трахал его мать, даже когда у меня от усталости слипались глаза. Она целый год не могла забеременеть, носилась по врачам, сдавала какие-то анализы. От меня требовалось только исполнять свои обязанности, и я исполнял без напоминаний. Мне было двадцать пять, и я хотел свою жену так же, как в день нашего знакомства.
Миша терпеливо ждет, пока я съем его банан. Романов делится новостями. О том, что я нахожусь здесь мало кто знает, очередь из посетителей мне не нужна, но я рассчитываю сегодня вернуться домой, а для перевязок найду выезжающего на дом человека.
Когда они уходят, снова остаюсь один.
Человеческий мозг устроен так, что старается сохранять в памяти только хорошее, а от плохого избавляется. В противном случае просто не выдержала бы психика, но у меня всегда с памятью был полный порядок. Я помню все. И хорошее, и плохое.
Помню, как работал по одиннадцать часов в сутки. Даже лежа в постели с закрытыми глазами, я работал. Думая, даже когда сплю. Я знал, что вскарабкаться на вершину в этом городе смогу только с разбега и что попытка у меня будет только одна. К тому времени я получил полное представление о том, как работает система, чего могу в ней добиться и кто мои конкуренты.
Я просто шел к своей цели, отодвинув все остальное.