– А где был папа?
Я отрываю глаза от ладони Чернышова, которую он положил на стол. Поднимаясь по его груди, достаю глазами до его лица и вижу на нем выражение терпеливого ожидания, будто ему бесконечно интересно, как я отвечу на вопрос нашего сына.
Голубые глаза въедаются в мои, и это ощущение беззвучного диалога колется под кожей.
Он был в командировке.
По крайней мере, через три дня он забрал нас оттуда сам.
Мы рассматривали нашего сына, как какого-то инопланетянина. Вместе. В его руках он был таким крошечным…
– Папа был на работе, – отвернувшись, я смотрю на Мишу.
– А… – задумчиво тянет сын. – Понятно. Я пить хочу…
На меня снисходит вселенское облегчение оттого, что он потерял интерес к поднятой теме.
Дорога за окном машины похожа на темный тоннель, когда мы возвращаемся в город. С каждым километром во мне копится напряжение, и, глядя на сиденье прямо перед собой, в темноте салона терзаю глазами очертания плеч переднего пассажира.
Когда машина въезжает во двор нашей многоэтажки, я отстегиваю Мишу и отстегиваю собственный ремень безопасности.
Чернышов выходит из машины, оставив на сиденье куртку и черт знает как, умудрившись открыть свою дверь.
Его дыхание превращается в пар, пока помогает Мишане выбраться из кресла, придерживая его одной рукой. Даже травмированное, его тело излучает энергию, которую трудно игнорировать. Я провела с ним слишком много времени, от этого мои глаза становятся невыносимо жадными, путешествуя по широким плечам и узким бедрам моего почти единственного мужчины.
Прихватив свою лопату, Миша принимается счищать снег со скамейки и разбрасывать его вокруг себя.
По телу Руслана проходит легкая дрожь, когда ему в спину ударяет холодный ветер.
Остановившись в шаге от Чернышова, смотрю в его лицо. От холода его челюсть слегка напрягается. Бросив взгляд на Мишаню поверх моей головы, тихо говорит:
– Я бы приехал раньше. Если бы мог.
Я не спрашиваю о том, что такое он говорит. Его глаза смотрят в мои. Я знаю, о чем он говорит, и это уже не имеет значения, но меня все равно скручивает изнутри.
– Я знаю, – смотрю ему в грудь. – Я разве когда-нибудь говорила иначе?
– Нет. Но я уже не уверен в том, что ты всегда говорила то, что думаешь.
Сглотнув тяжелый ком, поднимаю на него глаза.
– Я наговорила тебе ерунды. Сегодня. Извини. Все не так…
– Ты права. По крайней мере, Мишане на меня не насрать.
– Руслан…
– Извини, если испортил тебе день.
– Мой день почти не пострадал.
Мой мир сжимается до размера ракушки. Глядя в его глаза, я теряю волю и ненавижу себя за это. За то, что хочу протянуть руку и убрать упавшую ему на лоб прядь волос. Или почувствовать его пальцы на своих холодных щеках. Он смотрит на мои губы, и мне хочется закричать и спросить, какого черта он стоит здесь так, будто не хочет уходить?! Какого черта он творит в последние два дня?!
– Мам, я хочу писать.
– Иду… – отвожу глаза, делая шаг назад. – Пока… – тихо говорю Руслану.
Он снова вздрагивает от ветра и, передернув плечами, проговаривает:
– На следующей неделе нотариус подготовит доверенности на Мишу для тебя и меня. Ты сможешь подъехать ко мне в администрацию? Ориентировочно во вторник. Я пришлю за тобой Борю.
Я никогда не была у него на работе. Тем более, никогда не была в кабинете мэра. И хоть в этой просьбе нет ничего криминального, я чувствую легкую настороженность в душе.
– Думаю, что смогу, – пожимаю плечом, разворачиваясь на месте.
Приложив к домофону таблетку, пропускаю сына внутрь и сама захожу следом, не оглядываясь.
Глава 26
Наши дни.
Оля
– Ну и толкучка… – подавшись ближе к рулю, Маша вытягивает шею, пытаясь понять, почему уже пару минут мы не можем сдвинуться с места.
Движение перед нами остановилось, и я решаю не тратить ее время. Отстегиваю ремень и прошу:
– Просто высади меня здесь. Я дальше пешком.
– Как скажешь, – Маша принимает к обочине, выкручивая руль своего “БМВ”. – Передай мэру, что дороги в городе ужасные. Моя бедная подвеска. Я сегодня чуть колесо не потеряла.
На ней безумно вычурная шуба фиолетового цвета. Нечто такое, что сама я на себя никогда бы не надела, прежде всего, потому что мне бы просто не пришло такое в голову, но Маша слишком любит эпатаж, чтобы прожить без него хотя бы один день.
Эта оболочка очень обманчива, на самом деле сегодня она торговалась с потенциальным арендатором так, будто планирует получить тройную прибыль с каждого квадратного сантиметра площади. Сама я никчемный переговорщик, зато на мои плечи ляжет подготовка учебной программы, ведь среди нас двоих я единственный человек, получивший диплом.
Все это гораздо волнительнее, чем показалось с самого начала. Боязнь прогореть или не справиться делает меня немного нервной и зацикленной, и тот факт, что я не делюсь своими бизнес-планами даже с братом – прямой признак того, что я чертовски не уверена в своих силах. В каком-то смысле я даже понимаю Чернышова. Желание добиться успеха иногда может быть как щепка в голове, забирая много энергии и становясь въедливой навязчивой идеей.
Откинув солнцезащитный козырек, ловлю в маленьком квадратном зеркале отражение собственных глаз.
Мое волнение не имеет никакого отношения к языковой школе и бизнес-планам. Я волнуюсь по совершенно другой причине. Поправляя волосы и обновляя помаду на губах, я смотрю в свои глаза и понимаю, что сегодня утром собиралась с особой тщательностью. Я целый час потратила на то, чтобы привести в порядок волосы и сделать их гладкими. И я делала это не для того, чтобы покорить Машкино воображение.
Я думала не о ней.
Я думала о нем. Пытаясь в собственной квартире найти спасения от цветочных запахов и непомерно вычурных букетов, которыми завалена моя спальня. Второй был только чуть поменьше первого, и это синие цветы, похожие на эксперимент сумасшедшего селекционера, может поэтому от них просто глаз не оторвать?
– До завтра… – объявляю Маше, собираясь выйти из машины.
Завтра мы планируем посмотреть еще пару офисов и выбрать что-то оптимальное, а сегодня мне нужно забрать Мишу у его бабушки, потому что в детском саду настоящая эпидемия гриппа, и я не знаю, куда пристроить его завтра. Возможно, мне придется взять его с собой. К счастью, он будет только рад послоняться по городу, вместо того, чтобы идти в детский сад.
Иногда мой сын чертовски упрямый. И когда он упрямится, становится уменьшенной копией своего отца, который будто поселился в моей голове с тех пор, как возник на горизонте две недели назад.
– До завтра, – откинув собственный козырек, она водит пальцем по губам, нанося поверх помады прозрачный бальзам.
Заталкивая в сумку перчатки и телефон, выбираюсь из машины и ступаю на тротуар, который расчищен до самого асфальта, будто прилегающую к администрации территорию коммунальщики решили наградить своим вниманием на все сто пятьдесят процентов. Именно поэтому я не могу оправдать свое участившееся сердцебиение препятствиями в виде снега или чего-то еще.
Глядя на фасад пятиэтажного здания администрации, чувствую себя так, будто приближаюсь к раскаленному пыточному паяльнику. На парковке перед входом все машины расставлены в идеальном порядке в соответствии с выделенными местами. Не создавая суеты и толкучки, видимо, все дело в том, что парковка здесь ограничена.
Охранник у турникета спрашивает мое имя, и хоть я не думаю, что оно кому-то здесь знакомо, мужчина всматривается в мой паспорт так, будто я опасная преступница.
Убирая в сумку документы, отхожу к окну.
Через пять минут за моей спиной возникает женщина со старомодной прической в виде собранного на затылке пучка волос и в костюме, состоящем из клетчатой юбки и пиджака. Кажется, ей слегка за пятьдесят. Она представляется Надеждой и просит пройти за ней, проявляя нулевой интерес к моей персоне.
Не знаю, с чего вдруг меня это коробит. Я не чертова знаменитость.
Я знаю, что это его секретарь, и вопреки любой логике осматриваюсь по сторонам с гораздо большим любопытством, чем мне бы хотелось.
Мы поднимаемся на второй этаж и проходим через приемную, после чего попадаем в коридор, где вдоль стены выстроились стулья для ожидающих, а из окна открывается вид на проспект и историческую часть города.
– У него сейчас посетитель, – женщина указывает рукой на стулья. – Но я скажу ему, что вы здесь.
Просто отлично.
Бросив на стул свою куртку и сумку, наблюдаю за тем, как секретарь господина Чернышова скрывается за дверью приемной, оставляя меня одну, но две минуты спустя “хозяин” этих коридоров и приемных открывает дверь своего кабинета, возникая на пороге в костюме, галстуке и без каких-либо признаков бандажа. Его правая рука опущена вдоль тела, лицо гладко выбрито, а голубые глаза кажутся непозволительно яркими в сером окружающем нас свете.
Глава 27
Наши дни
Оля
Не изменяя своим последним привычкам, Чернышов пробегается по мне взглядом от макушки до пят, но за последние четыре дня во мне мало что изменилось. Разве что внутри. Там у меня настоящий свинцовый коктейль оттого, что заменить ощущения от близости с этим мужчиной будет сложнее, чем мне по наивности казалось.
Разъедающее желание освежить память душит меня уже не первый день, и я боюсь того, что оно вылезет наружу со всеми своими дерьмовыми последствиями, которые уничтожат даже то подобие нормальных отношений, которые существуют между нами сейчас. Я не могу так поступить со своим сыном. Не тогда, когда его отец так плотно и с размахом входит в его жизнь.
– Дай мне минуту, – просит Руслан, прежде чем исчезнуть за дверью.
Через минуту он снова появляется и на пороге прощается с пожилым, незнакомым мужчиной, который посылает мне рассеянный кивок и с очень задумчивым видом удаляется по коридору.