Я не слежу за дорогой, пока быстро двигаемся по коридорам, выйдя из служебного лифта на четвертом этаже, где дежурная медсестра сообщает о том, что Олю увезли на компьютерную томографию легких, и мы разминулись.
Сев на диван у сестринского поста, извлекаю из кармана рабочий телефон и принимаю пару звонков. Сняв пальто, кладу его на диван, расхаживая по коридору в нетерпении.
Мое ожидание растягивается.
Это нервирует.
В итоге вместо главного ко мне подходит медсестра, предлагая белый одноразовый халат и бахилы, после чего просит следовать за ней.
– Блять, – сжимаю руку в кулак, понимая, что мы направляемся в реанимацию.
Глава 65
Наши дни. Руслан
Галстук душит.
Распускаю узел и расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, не мигая следя за тем, как по коридору перемещается медперсонал, появляясь и скрываясь в палате номер два.
От напряжения постукивает в башке.
Я знаю, что забыть про меня сегодня здесь никто не додумается, поэтому просто жду, глядя на всю эту циркуляцию исподлобья.
Врываться в реанимационную палату, когда там работают врачи, для меня на ментальном уровне неприемлемо, но от непонимания того, что там происходит, крутит живот.
Главный выходит из палаты, и я встаю, двигаясь ему навстречу.
– Отойдем… – указывает на окно. – Двусторонняя пневмония, – начинает излагать мне. – Поражение легких шестьдесят процентов.
Сердце тормозит на секунду, потому что даже для меня это шокирующая новость.
Как, блять, такое возможно, Оля?!
Пальцами загребаю на лбу волосы, проводя по ним ладонью.
– Это опасно для жизни? – спрашиваю быстро.
– Безусловно, – кивает он.
Первая ласточка реальной паники сковывает нутро.
– Какой прогноз? – голос хрипит.
Он чешет пальцами подбородок, поправляет очки.
– Как вы понимаете, ситуация критическая, – намекает на то, что мы находимся в реанимации. – Честно говоря, сегодня счет шел на часы. На часы, понимаете?
Я нихера не понимаю, поэтому молчу.
– Сейчас больной оказывается реанимационная терапия. Она пока дышит сама, но, как я и сказал, в таких делах все каждый час меняется. Лучшее, на что мы можем надеяться – что не придется подключать ее к аппарату искусственной вентиляции.
– Это плохо? Подключение? – также хриплю я.
Он рассказывает о причинах и рисках искусственной вентиляции легких, разжевывая мне ситуацию соразмерно тому, как давлю на него взглядом. Подробно, местами муторно, как для человека, который никогда не имел дела с данным вопросом.
– Я бы посоветовал молиться, чтобы этого не случилось. Ей лучше справиться самой, понимаете? И лучше в ближайшие сутки дать положительную динамику, – итожит, заставляя меня снова запустить руки в волосы.
Как бы я не пыжился, страх расползается по клеткам, вызывая прилив холода в груди. От этого голос снова хрипит.
– Какие у нее шансы на эти сутки?
– Не могу сказать, все зависит от агрессивности болезни и от резервов организма…
– И от правильно оказанной помощи, – обрубаю его резко.
– У нас новейшее оборудование! – протестует. – И лучшие врачи, профессионалы своего дела.
Меня это не успокаивает. Нихрена не успокаивает!
– Я хочу поговорить с ее врачом. Когда она должна дать первые результаты?
– Ну, это же не компьютерная программа… такое можно только спрогнозировать… – растекается его ответ.
– Тогда прогнозируйте, – киваю ему. – Через сутки у нее наступит “точка невозврата”, если все к этому будет идти, собирайте консилиум.
– Какие-то выводы можно будет сделать не раньше, чем через пять-восемь часов… ну и вообще, все может ухудшиться в любую минуту, сейчас нет никаких гарантий, что организм примет ту помощь, которая уже оказана…
– Я могу к ней зайти?
– Пациентка без сознания. Реакция на введенные препараты. Сейчас будете только мешать.
– Хорошо, – засекаю время.
На часах почти два часа дня.
Это напоминает мне о том, что за окном разгар рабочего дня, но это не отрезвляет. Мои мысли сбоят и скачут, на спине проступает пот. Никакая сила не заставит меня уйти отсюда. В этот момент я посылаю к чертям свою работу и этот город, понимая, что в моей жизни прямо сейчас они стали ничем.
– Где я могу подождать? – смотрю на заслуженного врача страны.
– Руслан Робертович… – поджимает губы. – Мы держим руку на пульсе. Все фиксируем. Следим… чуть что, сразу с вами свяжемся…
Я в это не верю. Не верю в то, что, выйдя отсюда, буду иметь сколько-нибудь достоверную информацию. Я не могу уйти, пока Оля болтается в гребаной неопределенности на расстоянии вытянутой руки от меня!
– Я предпочитаю получать всю информацию, находясь здесь. Где я могу подождать?
– Это реанимация, – пыхтит он. – Не проходной двор…
Вкладываю в свой взгляд достаточное количество ледяного спокойствия, чтобы через пять минут меня разместили в служебной комнате отдыха, где нет ничего, кроме умывальника и кожаного продавленного дивана.
Сев на него, опускаю лицо в ладони, чувствуя, как страх камнем оседает в груди. Закрепляется там, холодя мою кровь и мозги.
Мне нужно позвонить сыну. Сообщить родственникам. Но я не двигаюсь, давая себе немного времени на передышку.
И еще молиться.
Хоть черту, если нужно, но я не верю в молитвы. Я просто выпотрошу эту реанимацию, если потребуется. Просто выпотрошу…
Глава 66
Семь лет назад. Руслан
Датчик на приборной панели мигает, когда начинаю парковаться во дворе своей пятиэтажки. Я уже в курсе, что устранить эту поломку можно тупо разомкнув и сомкнув клеммы, но слишком замахался сегодня, чтобы лезть под капот.
Глушу пятилетнюю “Ладу” и выхожу из машины. Контраст вечернего летнего воздуха с душным салоном машины бодрит.
– Добрый вечер, – здороваюсь с соседями, которые зависают на скамейке у подъезда приблизительно каждый день.
Взбегаю на пятый этаж и захожу в квартиру, толкнув незапертую дверь.
Оля, блин.
В квартире под вечер прохладно. Знакомые запахи расслабляют. Я дико хочу расслабиться.
Кладу на комод сумку с ноутбуком и разуваюсь.
– Это не каприз… – слышу из кухни. – Я знаю, что это некрасиво!
Рубашка слегка прилипла к телу. Достаю ее из джинсов, двигаясь по нашей микроскопической однушке на кухню.
– Я уже все решила…
Ее голос звучит тихо, но упрямо, от этого губы складываются в кривоватую улыбку.
Я отчетливо слышу из трубки голос ее матери и понимаю, что у них какой-то конфликт. Абсолютно ничего нового, но с тех пор, как год назад она переехала ко мне, я вижу ее родителей от силы раз в месяц или по праздникам.
Под моим весом скрипит пол.
Оля оборачивается.
Опираюсь плечом на дверной косяк и складываю на груди руки, любуясь ее попой в строгой узкой черной юбке.
Она работает в школе недалеко от нашей съемной квартиры. Ее учительский стиль в одежде радует меня, как извращенца. Она даже не впаривает, насколько сексуальная. Просто кость для любого кобеля. Но она моя. Уже три года будет в октябре.
Она работает до четырех, но сегодня явно где-то задержалась, раз мы вернулись домой почти одновременно. Сейчас примерно полвосьмого. Дорога от администрации города до нашей квартиры занимает у меня сорок пять минут, но в центре аренда дорогая, нам пока не особо по карману, но скоро будет.
Ее брови нахмурены, губы поджаты.
Выгибаю свои, прислушиваясь к разговору.
– Будешь потом локти кусать! – декламирует ее мать. – Ты чем думала?!
– Головой…
– Какой головой? Своей или чужой?
Это камень в мой огород, но я, кажется, ни при чем, потому что не в курсе проблемы.
– Своей. Ладно… я пошла…
– Оля!
– Пока.
Она сбрасывает вызов и кладет телефон на стол, перевернув его экраном вниз. Отвернувшись, обнимает свои плечи в тонкой шелковой блузке и опускает голову.
У нас два года разницы, но разница между нами – не дело возраста. У нас принципиально отличается мировоззрение в некоторых вещах. В представлениях о жизни, дружбе, карьере. Из-за этого иногда спорим. Иногда даже слишком громко.
Моя золотая девочка – нереальная самоедка, особенно, когда дело касается ее семьи. По-моему, от нее в жизни никто никогда ничего не требовал так, как они. Меня это сильно вымораживает, но меня растили по другой методичке, поэтому мне трудно давать ей советы.
Они, вроде как, хотят для нее лучшего. И я в эту систему не вписываюсь. Я для них элемент со знаком минус, потому что босяк. Мое мнение их, как правило, не интересует. Ни по каким вопросам. Мне хватает уважения в своей жизни от других людей, чтобы хорошим отношением этих людей не париться.
– Что стряслось? – спрашиваю, оттолкнувшись от дверного косяка.
Подойдя к Оле, обнимаю ее плечи руками и прижимаю спиной к себе. Лицом зарываюсь в ее шею, вдыхая запах ее кожи с примесью уличной пыли.
– М-м-м? – с голодом поглощаю тепло ее мягкого, податливого тела.
Она самое ценное, что у меня есть. Я ее люблю. Люблю то, как она любит меня. Местами наивно, местами, как гордячка. Но очень, твою мать, по-настоящему. И очень преданно. Блять. Два дня без меня – для нее ломка. Для меня все то же самое, но я себя контролирую. Кто-то же из нас должен. Единственное, что не поддается контролю – нежность, которая прет из меня, когда она рядом.
– Я была на собеседовании во Внешторге, – говорит Оля.
– Что за собеседование? – я немного удивлен.
Главный городской импортно-экспортный холдинг. На кривой козе не подъедешь. Самые высокие зарплаты, не считая нефтянки.
– Родители… договорились… – поясняет. – Место переводчика в экспортный отдел.
– Супер… – бормочу.
Прежде чем успеваю включить башку и проанализировать, она говорит:
– Я отказалась.
Выпрямляюсь, разворачивая ее лицом к себе.
Она кусает губы, хмурится и поднимает на меня серьезные серые глаза.