ает он.
— Что больно? — не понимаю я.
— Родинки удалять.
— А, да. Весьма. Обрыдалась.
— Сочувствую, — говорит он. Впрочем, судя по голосу — не очень сочувствует. — Кто эта милая женщина, которую мы бесцеремонно смутили? Я помню из детства, что ее зовут Виолетта Степановна Гловач. Но в то время мне было неинтересно, кем она тебе приходится. И я не заострял внимания.
— Тетя моего отца. Она за мной присматривает. Мы в Москве жили вместе.
— Как будто няня?
— Мне двадцать один, — напоминаю я. — Няня мне давно не нужна.
— А кто тебе нужен? — говорит он с легкой улыбкой. Кажется, я его веселю. Меня это немного злит, я еще не успокоилась от недавней молчаливой истерики в своей комнате.
— Мне нужен глоток свободы. И отрыв.
Дымарский приподнимает левую бровь и бросает на меня очередной быстрый взгляд, от которого хочется поежиться.
— Понял.
— Она… — продолжаю я. — Раз уж мы начистоту, — пожимаю плечами. — Она одинока. У нее никого нет. Ни мужа, ни детей. Ни хобби, ни цели в жизни, ни мечты. Только я. Я одна. Она за мной присматривает с рождения. Водила меня сначала в детский сад, потом в школу, на кружки. Она хочет переехать со мной на юг. Купить квартиру недалеко от нашего… с тобой… жилья.
— Ясно, — говорит Владимир.
— Ты не против?
— Мне всё равно, — отвечает он. — Если вы так близки, наверное, только к лучшему, что она будет рядом на новом для тебя месте.
Я молчу, и он молчит. Прикусываю губу от досады. Задница у меня вся в синяках. Щека до сих пор горит от вчерашней пощечины. Под грудью рана, которая в будущем зарубцуется в уродливый шрам. Еще один. У меня уже есть два на боку. Не сильно большие, примерно два сантиметра в длину. Я набираюсь смелости и говорю:
— Ты можешь сделать так, чтобы она не переезжала?
Он бросает на меня внимательный взгляд.
— Пожалуйста. Я не хочу ее больше видеть, — тараторю я. Против воли глаза наполняются слезами, я быстро моргаю, понимая, что рыдать сейчас не стоит.
— Без проблем, — отвечает Владимир. — После свадьбы ты ее больше не увидишь.
Я улыбаюсь и немного расслабляюсь в удобном кресле. Боже. Вот так просто! Не прятаться, не лгать, не притворяться. Почему-то я уверена, он может сказать ей это в лицо, ни о чем не беспокоясь. И она никогда не влепит ему пощечину.
Фух.
Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь. Владимир ловит мой взгляд, затем возвращается глазами к дороге.
— Еще пожелания, Анж? — он точно надо мной посмеивается, но мне пока всё равно.
— Я подумаю. Ты прямо как… джинн из лампы.
Он хмыкает.
— А куда мы едем? — спохватываюсь я.
— В ресторан. Ты ведь голодна. Я, кстати, тоже.
— Столик заказан на шесть.
— Мы найдем в столице свободный столик, не беспокойся. Ты совсем не ориентируешься в городе, что ли?
— Я давно не была здесь. А пока училась в школе… мы если и выбирались куда-то, то с отцом и диктатором… то есть Виолеттой Степановной, — быстро поправляюсь. Вот это да! Я ни разу не назвала ее так вслух. Только при Тарасе. — Я же в Москве училась, каникулы проводила на разных курортах с семьей. Мне кажется, — я смотрю в окно, — город очень изменился за последние годы.
— Да, похорошел, — отвечает Владимир. — Когда я сюда переехал, было совсем печально.
— Тебя перевели по работе?
— Да. Из Омска. После вуза туда направили.
— Понятно. — Я продолжаю смотреть в окно. Пятнадцать минут по трассе, и вот уже столица. В детстве я обожала сюда ездить! Огромная статуя на въезде, и вот мы уже на улице Мира, она же самая длинная в городе. Упирается в центр. Вдоль всей Мира посажены декоративно подстриженные деревья. Раньше мне казалось, что они верх совершенства. Столица светлая, чистая, здесь широкие улицы, есть фонтаны, много зелени. С каждым годом она становится только лучше.
Мой же родной городишко лишь продолжает разваливаться. Серый, убогий, будто неумытый и нелюбимый ребенок Республики. С полным отсутствием освещения, заброшенными заводами, поломанными лавочками в единственном парке, изуродованными памятниками героям.
Владимир паркует машину у итальянского ресторана. Отстегивает ремень безопасности, потом тянется на заднее сиденье к своему пальто. Достает из кармана синюю бархатную коробочку и протягивает мне.
— Что это? — спрашиваю, понимая, что это подарок.
— Открой, — говорит он.
Я слушаюсь и вижу внутри сережки. Великолепные. Изысканные и очень женственные. Россыпь бриллиантов сверкает на солнышке. Замираю. Я ничего ему не приготовила. Мне даже в голову не пришло, что следует.
— Спасибо, но… не стоило, — щеки заливает краска.
А потом он произносит слова, от которых у меня вновь сжимается сердечко. Хочется плакать.
— Если не понравятся, так и скажи, я не обижусь. Я не знаю твой вкус, выбрал наобум. Их можно обменять. Выберешь сама.
— Зачем менять? Они красивые.
— Красивых вещей много, но далеко не все они нам нравятся, — говорит он медленно, не сводя с меня внимательных карих глаз. — Это нормально.
Я поджимаю губы.
— Спасибо. Мне они очень нравятся.
— Хорошо, — отвечает он. — Надеюсь, сережки немного поднимут тебе настроение. Идем?
Я киваю и выхожу из машины. Сегодня я буду смелой, потому что устала бояться.
Глава 12
Оказывается, я толком не ела с самой помолвки.
После скандала в свадебном салоне кусок в горло не лез. А сегодня мутило из-за боли от лазера. В общем, заказала я себе греческий салат, лазанью, капучино, а на десерт мильфей с таким количеством ягод, что хотелось по-детски в ладоши хлопать от восторга.
Владимир, впрочем, не отставал. Салат, суп, паста. Чашка американо. Мы с энтузиазмом принялись за еду, периодически подглядывая друг за другом.
Ладно, на самом деле подглядывала только я. Он настойчиво пытался поймать мой взгляд, я же всё время то опускала глаза, то отводила их в сторону.
— Точно не хочешь десерт? — нахожу я очередную безопасную тему в конце позднего обеда, раннего ужина, или что у нас там происходит. Чувствую приятную тяжесть в животе и легкость в мыслях. Весь вечер по губам Дымарского блуждает задумчивая улыбка, и я, минута за минутой… смелею. — Ты посмотри только, что они творят! Не еда, а произведение искусства!
Вот оно! Он снова улыбается. Точно так же, одними губами. Вежливо и располагающе. Либо я совсем не разбираюсь в людях, либо он тоже неплохо проводит время.
— Спасибо, Анжелика, не люблю сладкое.
— Совсем?
— Ну, исключения есть, — слегка приподнимает брови, и мне почему-то становится неловко, будто мы снова о чем-то интимном.
Послезавтра он станет моим мужем. Мы будем жить вместе. Спать вместе… наверное.
Я быстро поправляю очки. Это делать совершенно необязательно, просто я вновь начинаю нервничать.
За обедом мы в основном обсуждали нейтральные темы. Перебросились парой фраз о Москве. Он там тоже бывает по работе или учебе, но не часто.
Владимир буквально атаковал меня вопросами! Я едва успевала отвечать!
Рассказала про свой университет, про конкурс красоты и про Сашу, по которой скучаю. Увлеклась и выложила, как мы с ней смеялись, когда репетировали мой выход и речь. Буквально до слез! Саша виляла задницей, проходя по своей комнате, я хохотала, лежа на диване, закинув ноги на спинку и схватившись за живот. Мы с ней пересмотрели кучу старых американских фильмов, в которых были упомянуты подобные мероприятия.
Владимир не перебивал, не зевал, не смотрел на часы. Кажется, что ему было интересно, и я продолжала рассказывать. Можно было бы, конечно, томно молчать и робеть. Но… я ведь пообещала себе, что буду смелой. Не понравлюсь ему, и что он сделает? Не возьмет меня замуж?
— А ты, Владимир? Почему именно юридический? — спрашиваю, решив, что мы вполне можем теперь поговорить о нем. — Почему ты стал юристом?
Он пожимает плечами. На секунду задумывается, будто ему впервые задают этот вопрос.
— Как-то даже мыслей других не было. Мой отец — прокурор, дядя — Виктор Владимирович, — уточняет для меня, — успешный адвокат.
— Дядю твоего я запомнила хорошо, — киваю я. Дымарский, наконец, берет в плен мой взгляд и улыбается шире.
— Уверен, вы подружитесь. Брат тоже юрист, — продолжает, не разрывая зрительного контакта. — Он занимается землей.
— Значит, у тебя не было выбора?
— Почему? Был. Наверное. Но мне с детства дико нравилась синяя форма, — он склоняет голову набок. Вроде бы шутит, но это неочевидно. Форма отца — ужасно скучная, и она уж точно не может идти Владимиру. С его карими глазами, смуглой кожей и вьющимися волосами. Она для него будто простовата. Я не сдерживаюсь и смеюсь. Потом спохватываюсь и прикрываю рот салфеткой. Виолетта Степановна убила бы меня в этот момент взглядом.
— Извини. Но мне кажется, она тебе не идет.
Ни форма, ни фамилия.
Он меня рассматривает, как диковинную игрушку на витрине. Словно я снова на сцене и на меня направлены камеры. Почему-то это не смущает, а, напротив, рождает внутри приятный трепет.
— Ты знала, что в древности синий цвет использовали для защиты от сил зла? В этом весь смысл, — он делает глоток кофе, и я улавливаю задор в его глазах. Всё же он шутит. Сказки рассказывает, точно Серый Волк.
— Ты в это веришь? — спрашиваю я.
— Верить можно в Деда Мороза или Зубную фею, а я тебе называю факты.
— Вот оно что. Значит, ты защитник. От сил зла, — произношу я, откинувшись на спинку стула. Наши глаза вновь встречаются.
— Не совсем, но тепло. Знаешь, как переводится слово «прокурор» с латыни?
— Управлять, — отвечаю я без запинки. Посмотрите на моего отца, определение придет само собой. И гуглить необязательно. Он управляет городом, своей семьей, мною.
— И заботиться. Это синонимы.
— Ни разу в жизни! — хмыкаю я, откладывая десертную вилку. Я наелась, всё было очень вкусно.
— По крайней мере, так должно быть, — Владимир допивает свой кофе. — Если управлять правильно. Иначе это тирания. Впрочем, зачастую мы видим лишь часть общей картины, поэтому не понимаем мотивы многих поступков. Просим счет?