Генерал Риво из дивизии Гардана видит, что австрийцы готовятся совершить этот маневр.
Он покидает селение Маренго, выводит один батальон в открытое поле, приказав стоять насмерть, и, пока вражеская артиллерия обстреливает эту мишень, строит кавалеристов в колонну, обходит батальон с тыла и внезапно обрушивается на три тысячи австрийцев, атакующих форсированным маршем. Риво, сам раненный картечью, отбрасывает их, расстраивает ряды и вынуждает переформироваться позади линии фронта.
После этого он возвращается на правый фланг батальона, который не отступил ни на шаг.
В эти минуты дивизии Гардана, ведущей бой с самого утра, пришлось отойти к Маренго; ее преследует по пятам передовая линия австрийцев, которая вскоре вытесняет из селения и дивизию Шамберлака.
Тут один из адъютантов передает приказ главнокомандующего объединить две дивизии и во что бы то ни стало отбить обратно Маренго.
Генерал Викто́р заново строит силы, принимает команду на себя, врывается на улицы, которые австрийцы не успели забаррикадировать, снова занимает селение, отдает его врагу, опять захватывает и, наконец, уступая превосходящим силам, теряет его окончательно.
Правда, теперь только одиннадцать утра, и в этот час Дезе, извещенный адъютантом Бонапарта, должно быть, уже повернул обратно на гром канонады.
На выручку ведущим бой дивизиям спешат войска Ланна. Это подкрепление дает возможность Гардану и Шамберлаку перестроить линию обороны параллельно линии противника, который наседает отовсюду — из Маренго, справа и слева от селения.
Австрийцы уже готовятся охватить нас с флангов.
Ланн, сосредоточив на центральном участке сдвоенные дивизии Викто́ра, развертывает две свежие дивизии против двух фланговых групп австрийцев. Оба войска, одно отдохнувшее, другое воодушевленное удачной атакой, сталкиваются в яростной схватке, и сражение, прерванное ненадолго из-за двойного маневра, снова закипает по всей линии фронта.
После жестокого штыкового боя, длившегося добрый час, войска генерала Кайма не выдерживает натиска и отступают. Генерал Шампо во главе первого и восьмого драгунского полков бросается в атаку и вносит смятение в ряды противника. Генерал Ватрен во главе шестого полка легкой кавалерии, двадцать второго и сорокового линейных устремляется в погоню и отбрасывает австрийцев почти за тысячу туазов от берега речки. Но при этом он отрывается от своего армейского корпуса; победа на правом фланге ставит под удар дивизии центра, и генералы Шампо и Ватрен вынуждены вернуться на прежнюю позицию, оставшуюся без прикрытия.
Тем временем Келлерман предпринял на левом фланге тот же маневр, что Ватрен и Шампо — на правом. Две кавалерийские атаки прорвали фронт противника, но за первой линией Келлерман обнаружил вторую и не отважился идти дальше из-за численного перевеса австрийцев. Таким образом, его молниеносная победа оказалась бесплодной.
Наступил полдень.
Передовая линии французской армии, которая извивалась на протяжении почти целого льё точно огненный змей, прорвана в центре. Отступая, центр оставил незащищенными оба фланга, и фланговые группы были вынуждены тоже податься назад. Келлерман на левом крыле и Ватрен на правом отдали приказ об отступлении.
Отступление осуществлялось в шахматном порядке под огнем двадцати четырех вражеских орудий, вслед за которыми наступали батальоны австрийской пехоты. Шеренги французских войск редели на глазах; повсюду лежали раненые; товарищи относили их в полевой госпиталь и по дороге падали сами.
Одна из дивизий отходила по хлебным полям; взорвался артиллерийский снаряд; загорелись сухие колосья, и две или три тысячи солдат оказались в кольце пожара. Патронные сумки вспыхивали и взрывались. Пожар внес ужасающее опустошение в ряды дивизии.
Тогда Бонапарт двинул в бой консульскую гвардию. Она устремилась вперед форсированным маршем, развернулась в боевые порядки и преградила путь противнику. Туда же примчались галопом конные гренадеры и опрокинули австрийскую кавалерию.
Тем временем дивизия, вырвавшись из бушующего огня, снова построилась, запаслась новыми патронами и вернулась на линию фронта.
Но все эти маневры привели лишь к тому, что отступление не превратилось в беспорядочное бегство.
Было уже два часа.
Бонапарт смотрел на отступающие войска, сидя в одиночестве на холме у большой дороги на Алессандрию. Он держал в поводу своего боевого коня и ударял хлыстом по мелким камушкам под ногами. Вся земля вокруг была усыпана пулями.
Казалось, он безучастно взирал на эту великую драму, от исхода которой зависело все его будущее.
Никогда еще не играл он такой опасной партии, где на карту ставились шесть лет побед, а выигрышем могла стать французская корона!
Внезапно он, казалось, вышел из оцепенения: среди оглушительного грохота ружейной стрельбы и канонады ему послышался конский топот. Он поднял голову. В самом деле, со стороны Нови на взмыленном коне во весь опор мчался всадник.
Когда он оказался на расстоянии пятидесяти шагов, Бонапарт узнал его.
— Ролан! — воскликнул он.
Всадник все приближался, громко крича на скаку:
— Дезе! Дезе! Дезе!
Бонапарт раскрыл объятия; Ролан спешился и бросился ему на шею.
Его появление доставило первому консулу двойную радость: увидеть человека, преданного ему, как он знал, не на жизнь, а на смерть, и услышать принесенную им добрую весть.
— Что же Дезе? — спросил первый консул.
— Дезе близко, всего за льё отсюда. Один из ваших адъютантов нагнал его: услышав гром канонады, он повернул обратно и спешит сюда.
— Ну что ж, — сказал Бонапарт, — может быть, он еще поспеет вовремя.
— Как вовремя?
— Посмотри сам!
Ролан окинул взглядом поле сражения и понял все.
За те несколько минут, что Бонапарт перестал наблюдать за схваткой, положение резко ухудшилось.
Первая австрийская колонна, которая была отправлена на Кастельчериоло и еще не вступила в бой, обходила наш правый фланг.
Если бы она вышла на передовую, отступление обратилось бы в повальное бегство.
Дезе придет слишком поздно!
— Возьми два последних гренадерских полка, — приказал Бонапарт, — присоедини их к консульской гвардии и перебрось на правый фланг… Ты понял, Ролан? Постройтесь в каре! Преградите путь этой колонне и стойте, как гранитный редут!
Нельзя было терять ни минуты. Ролан вскочил на коня, объединил два гренадерских полка с консульской гвардией и ринулся на правый фланг.
В пятидесяти шагах от колонны генерала Эльсница Ролан скомандовал:
— Стройся в каре! Первый консул смотрит на нас!
Гвардейцы построились в каре; каждый солдат словно врос в землю.
Вместо того чтобы по-прежнему идти на выручку генералам Меласу и Кайму, обойдя стороной эти девятьсот человек, не представлявших опасности в тылу наступающей австрийской армии, генерал Эльсниц яростно бросился в атаку.
То было ошибкой, и эта ошибка спасла французскую армию.
Эти девятьсот человек действительно стояли непоколебимо, словно гранитный редут, как и надеялся Бонапарт; артиллерия, ружейный огонь, штыки — все разбивалось об эту неприступную стену.
Гвардия не отступила ни на шаг.
Бонапарт смотрел на нее с восхищением, пока наконец, бросив взгляд на дорогу из Нови, не заметил ряды штыков авангарда Дезе. С холма, возвышавшегося над равниной, ему было видно то, чего не мог разглядеть неприятель.
Он подал знак группе офицеров, которые стояли наготове в нескольких шагах и ждали его распоряжений. Позади двое или трое слуг держали лошадей под уздцы.
Офицеры поспешно приблизились.
Бонапарт указал одному из них на лес штыков, сверкавших на солнце.
— В галоп навстречу этим штыкам, — приказал он, — и пускай они поторопятся! Передайте Дезе, что я здесь и жду его.
Офицер помчался во весь опор.
Бонапарт перевел взгляд на поле битвы.
Отступление продолжалось; но Ролан и его девятьсот бойцов преградили путь колонне генерала Эльсница.
Гранитный редут преобразился в вулкан; он извергал пламя со всех четырех сторон.
Тогда Бонапарт обратился к остальным офицерам:
— Скорее! Один из вас — в центр, двое других — на фланги! Объявите всем, что прибыли резервы и наступление возобновляется!
Трое гонцов разлетелись в разные стороны, как три стрелы, пущенные из лука, и устремились к назначенной цели.
Проводив их взглядом, Бонапарт обернулся и вдруг увидел на расстоянии пятидесяти шагов всадника в генеральской форме.
То был Дезе.
Он недавно вернулся из Египта и еще сегодня утром говорил со смехом:
— Европейские ядра отвыкли от меня, как бы не случилось беды!
Обменявшись крепким рукопожатием, друзья мгновенно поняли друг друга.
Затем Бонапарт простер руку, указывая на поле боя.
Одно это зрелище говорило больше, чем все слова на свете.
На обширном пространстве в два льё кругом из двадцати тысяч человек, вступивших в бой около пяти часов утра, оставалось едва ли девять тысяч пехотинцев; уцелело около тысячи лошадей и десять орудий, еще способных вести огонь. Одна четверть армии была выведена из строя, другая четверть переносила раненых, которых первый консул приказал не оставлять без помощи. Все продолжали отступать, кроме девятисот гвардейцев под командованием Ролана.
Широкая равнина между Бормидой и последним рубежом обороны была усеяна трупами солдат и лошадей, разбитыми пушками, сломанными зарядными ящиками. Повсюду взвивались языки пламени и клубы дыма: это горели хлебные поля.
Дезе охватил взглядом все поле из конца в конец.
— Что вы думаете о сражении? — спросил Бонапарт.
— Я думаю, что первое сражение проиграно, — ответил Дезе. — Но сейчас только три часа пополудни, и у нас есть еще время выиграть второе.
— Для этого нужны пушки, — произнес чей-то голос.
Это сказал Мармон, командующий артиллерией.
— Вы правы, Мармон, но где их взять?
— Пять орудий, еще не поврежденных, я возьму на поле боя, пять других мы оставили на Скривии, и их только что подтянули сюда.