В ответ грянуло семь или восемь выстрелов.
Темные своды подземелья озарились вновь.
Два Соратника Иегу лежали на земле: один был убит наповал, другой смертельно ранен.
— Отступление отрезано! — крикнул Монбар. — Поворот кругом, друзья! Единственная надежда — прорваться к выходу в лес!
Его товарищи взяли налево кругом, как солдаты на маневрах. Оказавшись снова впереди, Монбар повел их обратным путем.
В этот миг жандармы дали второй залп.
Ответных выстрелов не последовало: те, кто уже стрелял, еще не перезарядили ружья, остальные берегли заряды для решающей схватки, которая должна была произойти при выходе из пещеры.
Только слабые стоны раненых доказывали, что жандармы не промахнулись.
Через пять минут Монбар остановился. Они уже достигли подземного зала на перекрестке.
— У всех ли заряжены ружья и пистолеты? — спросил он.
— У всех, — откликнулись его спутники.
— Вы помните наше условие? Как мы должны отвечать, если кто-нибудь из нас попадет в руки правосудия? Мы входим в состав отрядов господина де Тейсонне. Мы прибыли сюда, чтобы вербовать сторонников для роялистов. Мы понятия не имеем ни о каких нападениях на мальпосты и дилижансы.
— Помним! Это решено! — отвечали ему хором.
— И в том и в другом случае нам грозит смерть, вам это известно. Но это смерть солдата, а не преступника, нас ждет расстрел, а не гильотина.
— А что такое расстрел, мы хорошо знаем, — послышался чей-то насмешливый голос. — Да здравствует расстрел!
— Вперед, друзья! — воскликнул Монбар. — И продадим нашу жизнь за ту цену, какую она стоит, то есть как можно дороже.
— Вперед! — подхватили его товарищи.
И маленький отряд во главе с Монбаром пустился в путь так быстро, насколько это было возможно в беспросветной тьме.
Чем дальше они шли, тем явственнее ощущал Монбар запах дыма, который сильно тревожил его.
Вдобавок на поверхности стен и на углах столбов то и дело вспыхивали отблески пламени, наводящие на мысль, что у выхода из пещеры творится что-то странное.
— Мне кажется, что эти мерзавцы задумали нас выкурить отсюда, — заявил Монбар.
— Боюсь, что так, — отозвался Адлер.
— Они воображают, что имеют дело с лисицами.
— О! — произнес тот же насмешливый голос. — Стоит нам показать когти, и они убедятся, что мы не лисицы, а львы!
Дым становился все гуще, багровые отсветы — все ярче.
Отряд подошел к последнему повороту.
Шагах в пятидесяти от выхода из пещеры была зажжена груда хвороста, не для того чтобы выкурить Соратников Иегу, а чтобы осветить подземелье.
При свете пылающего костра сверкало оружие драгунов.
Перед ними, шагов на десять впереди, опираясь на карабин, стоял офицер с непокрытой головой, как бы нарочно вызывая огонь на себя.
То был Ролан.
Его легко было узнать: он далеко отбросил шляпу, и отблески пламени играли на его лице.
Но именно то, что должно было его погубить, спасло ему жизнь. Узнав его, Монбар отступил на шаг назад.
— Это Ролан де Монтревель, — тихо сказал он. — Помните о наказе Моргана!
— Хорошо! — глухо отозвались Соратники Иегу.
— А теперь, — крикнул Монбар, — умрем в бою!
И он первым ринулся на площадку, освещенную пламенем костра, и выстрелил из двуствольного ружья в драгунов, ответивших дружным залпом.
Невозможно описать, что произошло дальше. Пещеру заволокло густым дымом, в котором вспыхивали молнии выстрелов; оба отряда бросились вперед и схватились врукопашную; в ход пошли пистолеты и кинжалы. Вскоре на шум битвы подоспели жандармы, но они не решались стрелять, настолько все смешалось в общей свалке — и друзья и враги.
Казалось, будто множество дьяволов слетелось на это адское побоище.
В багровой дымной мгле сталкивались смутные тени, валились с ног, поднимались и снова падали; слышался то яростный вопль, то предсмертный стон — последний вздох умирающего.
Оставшийся в живых бросался на очередного противника, вступая в новый поединок.
Страшная бойня продолжалась четверть часа, быть может, двадцать минут.
Когда бой прекратился, в пещере Сейзериа лежало двадцать два трупа.
Тринадцать убитых — из команды драгун и жандармов, девять — из отряда Соратников Иегу.
Из последних лишь пятеро остались в живых. Побежденные в неравном бою, израненные, они были взяты в плен живыми.
Их окружили со всех сторон двадцать пять вооруженных драгунов и жандармов.
У жандармского капитана была сломана левая рука, у командира драгун — прострелено бедро.
Один только Ролан, залитый кровью, но не своей, а чужой, не получил ни единой царапины.
Двое пленных были так тяжело ранены, что не держались на ногах; их пришлось нести на носилках.
Жандармы зажгли припасенные заранее факелы и повели арестованных в город.
В ту минуту, когда процессия вышла из леса на большую дорогу, послышался громкий конский топот.
Кто-то мчался галопом им вдогонку.
— Ступайте вперед! — приказал Ролан. — Я останусь и узнаю, в чем дело.
Появился всадник, который, как мы сказали, скакал во весь опор.
— Стой! Кто такой? — крикнул Ролан, когда всадник был уже в двадцати шагах.
И прицелился из карабина.
— Еще один пленник, господин де Монтревель! — отвечал незнакомец. — Я опоздал к сражению, но успею взойти, по крайней мере, вместе с ними на эшафот. Где мои друзья?
— Вон они, сударь, — ответил Ролан, который узнал молодого человека если не по внешности, то по голосу: этот голос он слышал уже третий раз.
И он указал рукой на группу пленников в центре вооруженного отряда, который вел их из Сейзериа к Бурку.
— Мне приятно видеть, что с вами не случилось ничего дурного, господин де Монтревель, — сказал незнакомец любезным тоном. — Уверяю вас, для меня это большая радость!
И, дав шпоры коню, он быстро нагнал драгунов и жандармов.
— Извините, господа, — обратился он к ним, соскочив на землю, — но я прошу разрешения занять место рядом с тремя моими друзьями: графом де Жайа, виконтом де Валансолем и маркизом де Рибье.
Трое арестованных с радостным возгласом раскрыли объятия своему другу. Оба раненых, приподнявшись на носилках, тихо проговорили:
— Браво, Сент-Эрмин… молодец!
— Помилуй Бог! — воскликнул Ролан. — Кажется, этим разбойникам досталась самая благородная роль, и они сыграют ее до конца!
LКАДУДАЛЬ ВО ДВОРЦЕ ТЮИЛЬРИ
Через двое суток после того дня, или, вернее, той ночи, когда произошли только что описанные нами события, два человека расхаживали рядом по большому залу Тюильрийского дворца, выходившему окнами в сад. Они оживленно беседовали; оба сопровождали свою речь резкими, выразительными жестами.
Эти два человека были: первый консул Бонапарт и Жорж Кадудаль.
Жорж Кадудаль, с тревогой размышлявший о бедствиях, какие сулило Бретани дальнейшее сопротивление, только что подписал мирный договор с Брюном.
Именно после этого соглашения он освободил от клятвы Соратников Иегу.
К несчастью, его прощальное послание, как мы знаем, запоздало на целые сутки.
Ведя переговоры с Брюном, Жорж Кадудаль не поставил никаких условий для себя лично, кроме дозволения беспрепятственно уехать в Англию.
Брюн так настойчиво уговаривал его встретиться с первым консулом, что предводитель вандейцев согласился.
Итак, он отправился в Париж.
Утром, в самый день приезда, он явился в Тюильри, назвал свое имя и был тотчас допущен во дворец.
За отсутствием Ролана его проводил на аудиенцию Рапп.
Оставив Кадудаля вдвоем с Бонапартом, адъютант растворил двери настежь, чтобы все видеть из кабинета Бурьенна и в случае необходимости броситься на помощь первому консулу.
Но Бонапарт, разгадав умысел Раппа, захлопнул двери.
Потом живо повернулся к Кадудалю.
— Вот и вы наконец! — сказал он. — Я чрезвычайно рад вас видеть: один из ваших врагов, мой адъютант Ролан де Монтревель, отзывался о вас с большой похвалой.
— Это меня не удивляет, — отвечал Кадудаль, — за то недолгое время, что мы виделись с господином де Монтревелем, я оценил его рыцарское благородство.
— И это произвело на вас впечатление? — спросил первый консул.
Потом, устремив на вождя роялистов свой орлиный взор, продолжал:
— Послушайте, Жорж, мне нужны энергичные люди, чтобы осуществить обширные замыслы. Хотите перейти на мою сторону? Я предлагал вам чин полковника, но вы достойны большего. Я предлагаю вам чин дивизионного генерала.
— Благодарю вас от всей души, гражданин первый консул, — отозвался Жорж, — но вы сами презирали бы меня, если бы я согласился.
— Почему? — резко бросил Бонапарт.
— Потому что я дал присягу Бурбонам и, что бы ни случилось, останусь им верным до конца.
— Слушайте, — настаивал первый консул, — неужели нет никакого способа, чтобы вы стали моим союзником?
— Генерал, — перебил предводитель роялистов, — вы позволите повторить вам то, что я слышал?
— Отчего же нет?
— Оттого, что это касается тайных политических соглашений.
— Пустяки! Какая-нибудь вздорная выдумка! — усмехнулся первый консул, слегка встревоженный.
Кадудаль остановился и пристально посмотрел на собеседника.
— Говорят, в Александрии был заключен договор между вами и коммодором Сиднеем Смитом. Он обещал открыть вам свободный путь во Францию при условии, что вы восстановите на престоле нашу древнюю королевскую династию. И вы будто бы согласились.
Бонапарт расхохотался.
— Просто удивительно, — воскликнул он, — до чего вы, люди из народа, преданы своим бывшим королям! Допустим, я верну им трон, — чего я, будьте уверены, отнюдь не собираюсь делать, — что же от этого получите вы, проливавшие кровь ради их восстановления на престоле? Вас даже не утвердят в чине полковника, который вами заслужен по праву! Разве вы встречали в королевских войсках полковника, который был бы не дворянин? Разве слыхали, что в этой среде кто-либо возвысился благодаря личным заслугам? А если вы перейдете ко мне, Жорж, вам все будет доступно; чем больше я возвышусь, тем выше подниму моих сподвижников. Что же касается предложения сыграть роль Монка, то не рассчитывайте на это! Монк жил в том веке, когда предрассудки, которые мы побороли и искоренили в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, были еще в полной силе. Если бы Монк и пожелал стать королем, ему бы это не удалось. Он не смог бы подняться выше диктатора: для этого надо быть Оливером Кромвелем. Ричард Кромвель продержался недолго: правда, он был типичным сыном великого человека, то есть просто дураком. А вот если бы я пожелал стать королем, мне ничто бы не помешало, и если когда-нибудь мне придет такая охота — так и будет! Ну? Вы хотите возразить? Говорите!