Я был в полной боевой готовности. У меня имелись оружие, склад для его хранения, наемники и средства на ведение войны.
Мои главные враги – Нетторе и Джуфа – вот-вот должны были выйти из тюрьмы. Я ждал этого момента пять лет.
Прежде чем вернуться в Германию, на одном из наших собраний я согласился помочь семье, которая воевала с “Коза Нострой”. Я согласовал с Паторе, главой союзного с нами клана, кто пойдет со мной на дело.
Я уже прощался с друзьями, когда вдруг прибежал наш дозорный с криками:
– Я видел Санто, я видел Санто!
– Где? – спросил Паторе.
– В баре Бартолуччи.
Санто был человеком, за которым Паторе охотился годами.
Я взял пистолет девятого калибра, запас патронов и вскочил в седло мотоцикла позади дозорного.
– Вези меня туда… – сказал я ему.
– Но…
– Вперед! – приказал я.
Паторе пытался остановить меня:
– Нужно все продумать…
– Поехали, – отрезал я парню-дозорному.
Когда мы прибыли на место, я попросил его показать врага.
– Черные брюки, черная куртка, белая рубашка и фиолетовый галстук…
– Тот тип, который сейчас пьет кофе?
– Да, это он.
– Подожди меня за углом.
На площади перед баром толпилось много народу, включая женщин и детей. В толпе Санто чувствовал себя уверенно. Я хотел выждать удобный момент, прежде чем приступить к делу. Битый час моя жертва сидела в баре и болтала с посетителями. Наконец Санто собрался уходить: он взял коробку конфет, которую официант достал ему из-под барной стойки, попрощался с приятелями и удалился.
Я проследовал за ним, вспоминая слова, оброненные Санто в баре: “К чертовой матери весь их закон”. Суд закрыл дело Санто по истечении срока, хотя тот был приговорен к пожизненному заключению.
“Что ж, правосудие иногда запаздывает, – подумал я, – но не людское возмездие”.
Санто покинул площадь и свернул в переулок, направляясь к своей машине. Там-то я его и настиг.
Он обернулся, когда я позвал его по имени. В этот момент я выстрелил ему прямо в голову.
Мгновенно за моей спиной раздались другие выстрелы – стрелял полицейский, одетый в гражданский костюм. Он тоже выслеживал Санто. Он приказал мне сложить оружие. В ответ я выстрелил, стараясь не задеть полицейского. Тот укрылся на первом этаже ближнего дома и больше не выходил оттуда.
Убегая, я почувствовал жжение в бедре: джинсы были прожжены, и вокруг дыры расплывалось пятно крови. Еще один след от пули я заметил сбоку на свитере. Меня ранили. Полицейский хотел убить меня, а не просто арестовать, подумал я. Если бы я понял это раньше, то целился бы выше.
Мой сообщник сбежал, и мне пришлось выкручиваться самому. Я вынул из кармана складной нож с отвертками, при помощи которых можно было вскрыть и завести автомобиль, угнал “Фиат” и вернулся в штаб. Я сообщил Паторе, что дело сделано, и тот заплакал, как ребенок: оказывается, Санто убил его брата.
Пока я залечивал раны, Паторе хотел наказать парнишку, который бросил меня в деле. Я объяснил Паторе, что юнец ни в чем не виноват, так как на операцию ушло больше времени, чем было предусмотрено. Я вытянул из него обещание не причинять парню зла, а на рассвете отправился на вокзал и сел на поезд в Германию.
Попутчица
Перестрелка с полицейским наделала больше шума, чем само убийство. Новость поместили на первые страницы газет – их я купил на станции.
“Полицейский ранен в перестрелке с киллером после очередного убийства, заказанного мафией”.
“Ранен?” – фыркнул я, уверенный, что не выпустил в полицейского ни одной пули.
Месяц спустя мне стало известно, что полицейский нечаянно ранил сам себя в ногу.
Поезд, на который я сел, почему-то остановился минут через двадцать после отправления из Палермо. Я занервничал.
В вагон вошла женщина с ребенком. Я встал и помог ей разместить на полке тяжелый чемодан, пока ее малыш с любопытством меня рассматривал. Женщина поблагодарила меня вымученной улыбкой. Потом она прислонилась к окну, усадив ребенка себе на колени, и стала переговариваться по телефону с родственниками. Из разговора я понял, что женщину звали Анджела и она приехала на Сицилию по случаю траура, а сейчас возвращается в Германию. Поезд тронулся.
Мальчик напоминал кудрявого чертенка с огромными черными глазами. Постепенно я заразился от него детской непосредственностью и задором. Он перескакивал с одного сиденья на другое, а смущенная мама извинялась передо мной за его поведение.
На следующей станции я купил пакетик карамелек и картофельные чипсы, решив завоевать доверие ребенка.
Я открыл пакет с чипсами и стал есть их под испытующим взглядом малыша, который принялся толкать маму ногой, пытаясь привлечь ее внимание к лакомству.
Я сказал мальчику, что угощу его, если он назовет мне свое имя. Он отказался называть имя, и я справился с чипсами сам. Мама улыбалась, уловив суть моей игры.
– Мм, ну и вкуснятина… – сказал я, положив себе в рот карамельку.
От возмущения ребенок продолжал толкать маму ногой, а она настаивала:
– Ну же, скажи, как тебя зовут!
Мальчик потупился и произнес:
– Сальваторе!
– А меня зовут Микеле, – придумал я себе имя. И протянул ребенку чипсы: – Держи!
Сальваторе жадно схватил угощение, словно это было сокровище.
– Сколько тебе лет?
– Три, – выпалил он, смекнув, что отвечать – это самая выгодная стратегия. Тогда я дал ему также и карамельки. Он схватил их и рассовал по карманам, поглядывая с опаской на мать, словно та могла отнять конфеты. Мы с ней, не сговариваясь, рассмеялись. Я протянул женщине руку и представился:
– Микеле Орсини!
– Анджела Модика!
На вид ей было лет тридцать пять – сорок. Весьма привлекательная женщина с красивым телом. Лицо казалось слегка усталым, длинные каштановые волосы собраны в хвост. Я сразу подумал, что немного отдыха, косметики и улыбка пошли бы ей на пользу, заставив ярче сиять ее природную красоту.
Внезапно поезд снова встал, хотя остановка не была предусмотрена. В вагоны заходили полицейские. Прежде чем они успели появиться в нашем вагоне, я схватил ребенка на руки и стал делать вид, будто играю с ним. Полицейские посмотрели на нас, поздоровались и пошли дальше. Однако мой маневр не ускользнул от Анджелы:
– Они искали вас, Микеле?
– Кто? – растерялся я.
Она засмеялась. Я сразу понял, что она умная женщина.
В дороге мы познакомились поближе. Анджела рассказала, что ездила на Сицилию на похороны бабушки – против воли мужа, который остался в Германии. Она уверяла меня, что счастлива в браке, но ей не нравились Германия и немцы, холодные, как их страна. Я же, напротив, говорил, что мне хорошо в Германии.
– Но вы же там не живете, Микеле… – возразила она.
– Почему вы так решили?
– Вы без багажа и явно бежите от кого-то. Мы движемся к северу, и скоро станет холодней, я одолжу вам свитер.
– По правде говоря, я думал купить одежду потеплее в Риме, а оттуда сяду на самолет до Гамбурга, – объяснил я.
Она промолчала, а мне вдруг пришло в голову слегка изменить задуманный маршрут.
Я решил продолжить путешествие с женщиной и ее сынишкой.
– Пойду куплю что-нибудь поесть. Что вы с Сальваторе хотите на обед?
– Даже не знаю… У меня есть с собой кое-какая еда…
– Ладно уж, не скромничайте. Сейчас съедим по бутерброду, а вечером, пока будем ждать пересадку на следующий поезд, купим что-нибудь горячее. Годится?
– Так значит, вы хотите составить нам компанию?
– Да, если не возражаете. Ты не против, Сальваторе?
– Согласен! – закричал ребенок, подпрыгнув на сиденье.
Мы добрались до Рима, я помог Анджеле с сынишкой сойти с поезда. Я отнес их тяжелый чемодан в камеру хранения – под слабые протесты Анджелы, и купил себе в магазине одежды два спортивных костюма, куртку, ботинки, набор туалетных принадлежностей и большую дорожную сумку. Для Сальваторе я купил футбольный мяч – приметив мяч на витрине, мальчик уже не сводил с него глаз, – и кепку с эмблемой его любимой футбольной команды. Анджела наотрез отказывалась принимать подарки. Но я все равно купил втихаря шелковый платок, которым она любовалась, пока я примерял спортивные костюмы, и незаметно сунул его себе в сумку.
Мы успели проголодаться, и отправились в ресторан. Прежде чем сесть за стол, Анджела с ребенком зашли в туалет. Когда они вернулись, я заметил, что Анджела аккуратно причесала и распустила волосы, слегка припудрилась и тронула губы помадой. Так я и думал: ей стоило лишь немного привести себя в порядок, чтобы ее красота проявилась. Цветочек нуждался в нескольких каплях воды. Наши взгляды встретились, и они были весьма красноречивы.
Времени у нас в запасе оставалось достаточно. Поезд отправлялся в полночь.
Сальваторе твердил, что хочет мороженое, и Анджела долго, но мягко убеждала его съесть сначала пасту. Мы с ней заказали спагетти с помидорами и куриное филе с жареной картошкой. Затем я извлек из своей сумки шелковый платок:
– Смотри-ка, продавец нечаянно положил этот платок в мою сумку. Что мне с ним делать? Не хочешь взять его себе?
Она покраснела, как девочка.
Я развернул платок и набросил Анджеле на голову, затем потянул за концы и спустил ей на плечи. Она начала щупать ткань с видимым удовольствием и в крайнем смущении.
После ужина и мороженого Сальваторе изъявил новое желание:
– Ты купишь мне мотоцикл?
– Конечно, – ответил я. – Только сначала подрасти.
Он загнул пальчики и стал задумчиво вести расчеты.
Мы с Анджелой рассмеялись.
В кассе я поменял свой билет первого класса на второй, чтобы ехать вместе с ними. Мне хотелось бы взять спальные места, но я боялся, что Анджела неправильно меня поймет.
Мы сели в поезд: я нес на руках спящего Сальваторе и свою сумку. Анджела тащила чемодан. Мы были знакомы всего один день, но вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Я уложил мальчика спать, пока Анджела курила в коридоре, выдыхая дым в приоткрытое окно. Выкурив свою сигарету, она все продолжала стоять у окна. Она стояла ко мне спиной, но я видел отражение ее лица в стекле. Я подошел к ней. Она не повернула головы.