ня всю вину. Но я ни о чем не сожалею. И не держу ни на кого зла. Да, знаю, я мог бы последовать их примеру. Знаю, что мой отказ пойти по их стопам может показаться абсурдным. Я не сотрудничал с правосудием и не раскаялся в содеянном, поскольку искренне верил в то, что творил. Ясно, что лишать другого человека жизни – грех. Но как быть, если тот человек отнял жизнь у моего родственника?
Поймите, мне хотелось бы жить в мире, где сотрудничество между гражданами и государством было бы простой и естественной вещью. Однако я жил в другом государстве. И не считал то государство союзником. Моя молодость пришлась на иные времена.
Всегда необходимо учитывать исторический контекст событий. На суде я отказался от защиты. Я не чувствовал себя виновным. Я пренебрег даже услугами адвоката.
Тогда мы были другими. Сейчас, разумеется, многое изменилось. Своим сыновьям я советую обращаться за помощью в госучреждения, какая бы проблема у них ни возникла. В свое время я решил не искать поддержки у властей, потому что был незрелым человеком. Сегодня ситуация изменилась, и я уверен, что, встав перед трудностью, я обратился бы к государству.
Да, именно к этому государству, которое не позволит мне выйти из тюрьмы до конца дней. Если только факт моего перерождения не убедит судей дать мне несколько глотков свободы.
Моя судьба в руках у членов инстанционного суда. Они решают, можно ли предоставить заключенному какое-то послабление. Можно ли позволить ему выйти на пару часов за пределы тюрьмы, можно ли применить к нему двадцать первую статью, то есть разрешить ему покинуть тюрьму утром, провести день на работе и вернуться в камеру к вечеру.
Не найдется такого заключенного, который не стал бы претендовать хоть на толику свободы. Крайне редки случаи, которые показывают в фильмах, – когда заключенные, состарившись в тюрьме, отказываются покидать ее, если им вдруг предоставляется такая возможность, потому что им якобы некуда податься. И вряд ли они станут угрожать, что, переступив порог тюрьмы, снова совершат преступление, только бы вернуться за решетку ради миски с едой, теплой кровати и дружеской компании.
Я еще сравнительно молод. И страстно желаю хоть немного пожить настоящей жизнью.
Стучат. Дверь медленно открывается. Появляется комендант, он улыбается, и по выражению его лица я понимаю, что все идет хорошо. Тем не менее я догадываюсь, зачем он пришел: хочет намекнуть, что наше время истекает. Я почти забыл, что мы в тюрьме и что впервые в жизни я даю интервью.
“Секретный агент” кивком дает понять коменданту, что все в порядке и мы скоро заканчиваем. Затем он обращается ко мне:
– Интервью идет к завершению. Сейчас ты вернешься в камеру и продолжишь отбывать наказание. Рассказав все это нам, ты облегчил душу. Ну а что ты ждешь дальше от жизни?
– Я не верующий человек. Я не верю в жизнь после жизни. Я верю в жизнь здесь и сейчас, которую нужно прожить день за днем. Не знаю, что ждет меня впереди. Но сделаю все, что в моих силах, и постараюсь изменить эту жизнь к лучшему. Я хозяин своей судьбы, я свободный человек.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что сделаешь все, что в твоих силах? Каковы твои цели?
– Мои цели? Думаешь, я не мечтаю вновь увидеть море? Заняться любовью? Думаешь, я не мечтаю о свободе? Да конечно, мечтаю.
На лице журналиста появляется горькая улыбка. Прожектора гаснут, звукооператор снимает с моей рубашки микрофон, оператор проверяет качество записи. Я снова начинаю беспокоиться, хорошо ли я говорил, не обманул ли ожиданий. От волнения я опять напоминаю журналисту, что для меня это первый раз и, пожалуй, я мог бы рассказать больше и лучше. Он уверяет меня, что все отлично, что я держался естественно. Однако он внезапно помрачнел.
Я стараюсь не придавать этому значения и просто спрашиваю, что не так.
– Ерунда, все в порядке, – отвечает он. – Но послушай, ты ведь человек умный и здравомыслящий: я не хотел бы, чтобы ты возлагал большие надежды на это интервью. Выражусь яснее. Я бы не хотел, чтобы ты воспринимал это интервью и возможную публикацию твоей рукописи как путь к свободе. И если твоя жизнь так и не изменится к лучшему, ты все равно должен остаться человеком рассудительным и прекрасным, какого я сейчас вижу перед собой…
Я схватил его за руку и остановил, прежде чем он успел высказать до конца свои жестокие подозрения.
– Не переживай. Интервью для меня уже как глоток свободы: вы пришли сюда, я вызвал у вас интерес, смог рассказать, объяснить, кто я и кем был. Поверь, если ничего не изменится к лучшему, я не стану сокрушаться. Если мне суждено умереть здесь, я умру, когда придет время.
Нас перебивает комендант:
– Закончили? Все в порядке?
– В порядке, спасибо.
Я выпускаю руку журналиста и смотрю ему в глаза. Хочу надолго запомнить этот момент. И пусть наша встреча не окажется последней.
Он протягивает мне руку, чтобы попрощаться. Я обнимаю его, не обращая внимания на коменданта.
– Береги себя, не заставляй родных волноваться, – говорит он мне напоследок, осторожно высвобождаясь из моих объятий.
Я закрываю глаза, киваю и с легкой улыбкой говорю: “Не тревожься за меня”. Затем покидаю комнату и следую за комендантом в свою мрачную камеру.
Журналист проходит со мной десять шагов до белой железной двери, которая разделяет его жизнь и мою, и смотрит, как тяжелая дверь с грохотом затворяется за моей спиной.
Я оборачиваюсь и больше не вижу его.
Теперь я наедине с собой и своим существованием. Коридор, решетка, надзиратель открывает дверь в наш отсек. Другой надзиратель отпирает камеру и спрашивает, как прошло интервью, подшучивая надо мной: мол, теперь я стану знаменитым. Я молча улыбаюсь, жду, пока он закроет за мной дверь, и вот я снова в камере, растерянный и смущенный.
Я один в тесной одиночной камере. Бросаю папку с бумагами на стол, за которым ем и пишу, и растягиваюсь на железной койке, прикрученной к полу. Перевожу взгляд на маленький телевизор под потолком в углу, и сразу встаю. В голове не вертится ни одной мысли. Иду в крошечную уборную, умываюсь, снова падаю на койку. Не хочется делать ничего. Заложив руки за голову, смотрю на “Восход солнца” Моне, единственную репродукцию, которая висит на стене рядом с фотографиями моих племянников.
Вот и весь мой мир. Он здесь, в камере, где я провел последние двадцать два года своей никчемной жизни.
Джузеппе ГрассонеллиПостскриптум моему читателю
Янаписал эту книгу не ради того, чтобы тешить свое самолюбие. Это не авантюрный роман о вендетте, страхе, азартных играх, деньгах, сексе и перестрелках.
Мною движет желание восстановить историю своей жизни. А впрочем, что такое литература? Разве это не стремление поделиться пережитым?
Не стану отрицать, что я был одним из основателей криминальной группировки, известной как “Стидда”. Это название придумали журналисты, а мы с товарищами приняли его. Нас не объединяла никакая общая идея, точнее, единственное, что нас объединяло, – противостояние “Коза Ностре”.
Да, я был преступником, причем безжалостным, но судьба не дала мне иного выбора. Я не знал, как еще можно выпутаться из ситуации.
Я не оправдываюсь, но все же понять мою жизнь способен лишь человек, знакомый с той средой, из которой я происхожу. Необходимо вернуться в ту эпоху и разобраться в обстоятельствах, обрамлявших мою жизнь и определявших поступки. Иначе невозможно понять эту историю. Выявить контекст происходящего – значит проникнуть в особый тип сознания. Человек, чья судьба вырвана из исторического контекста, обречен.
Я боялся и ненавидел убийц, уничтоживших членов моей семьи, и не знал иного способа выразить свою боль, кроме как ответить насилием на насилие. Но проявленное мною насилие обусловлено, скорее, инстинктом самосохранения, нежели слепой местью.
Я убивал людей, запачкал руки преступлениями, которые продолжал бы совершать, если бы меня не арестовали. Одержимость местью, злоба против тех, кто отнял у меня любимых людей, заставляли меня верить в собственную правоту, и мне не было дела до причин, побудивших врагов убить моих родственников. Боль от потери обессиливает тело и дух, лишает жизнь смысла. Зато чувство мести и жажда справедливого воздаяния делают жизнь осмысленной.
Понять, откуда проистекает насилие, способен лишь тот, кто познал страх. В 1986 году я только отслужил в армии, то есть мне едва исполнилось двадцать лет, и проклятым летним вечером того же года банда наемных убийц расстреляла моих родных. Я, неопытный юнец, стал свидетелем жуткой картины: мой дед, дядя и другие родственники распростерты на земле, все мертвы. Их тела застыли в неестественных, изломанных позах, нашпигованные пулями. Я спасся чудом. Начиная с того вечера вся моя семья оказалась на прицеле. Год спустя был безжалостно убит мой дядя, человек порядочный и честный, отец семейства, его вина заключалась лишь в том, что он тоже носил фамилию Грассонелли. Его расстреляли только поэтому. Убийцы не пожалели его, хотя знали, что оставляют сиротами четверых детей.
Я испугался, как только может испугаться двадцатилетний парень, который не возьмет в толк, что за напасть обрушилась на его род. Впоследствии всех мужчин из семьи Грассонелли арестовали. Я единственный оставался на свободе. Думал, мне удастся скрыться в Германии. Прошло еще несколько лет, прежде чем я разобрался в запутанном семейном прошлом и начал составлять план мести.
Всегда, с подростковых лет я был преступником, даже не догадываясь об этом. Карабинеры казались нам не служителями порядка, а врагами и оккупантами. Мы презирали их как северян, святош, ревностных католиков-демократов, мафиози. В те годы мы считали себя коммунистами – правда, по-своему толковали учение Маркса, придерживаясь весьма вольной его трактовки.
В конце концов я осознал важность гармоничных взаимоотношений между людьми для поддержания порядка в любом обществе. Хотелось бы, чтобы это понял и ты, читатель. Лишь научившись правильно взаимодействовать с окружающими, я смог освободиться от ментальных оков и убеждений, навязанных архаичным образом мышления, которые не позволяли мне критически анализировать реальность.