олгодика — потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему — здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей — и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что «врач должен» вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?
Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку «Mozart Mirabell», выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.
— Такие конфеты даже кушать боязно, — пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.
— А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? — поинтересовался Деменко.
— Был бы Remy Martin «Людовик Тринадцатый» — тогда было бы боязно. А так нет, — парировал Паша. — Обычный Hennessy — это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.
— Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от «экстра олд» нос воротишь.
— Не каждый день и не каждый год. Но это не мешает понимать, какой коньяк хороший, а какой так себе.
— Зажрался ты, Пашка.
— Нет, всего лишь дистанцируюсь от грубой и обыденной реальности.
— Главное, слишком далеко не дистанцируйся — а то ко мне попадешь.
— У меня на такие конфеты денег не хватит.
— Ничего, расплатишься коньяками, что тебе пациенты таскают.
Я дипломатично прервал дружескую перепалку:
— За это и выпьем. За коллегиальную поддержку и взаимные обследования.
Вадим развернулся ко мне:
— Мы же кофе пьем. Может, еще чашками чокнемся?
— Ну, там же коньяк есть, значит, тост уместен. А в присутствии психиатра я чокаться не рискну, даже чашками.
— Оп-па, — изумленно протянул Деменко, невежливо указывая пальцем. — А я и не заметил. Кто это так тебя?
— Сам, о тумбочку, — проворчал я.
— Да серьезно, кто? Когда успел?
— Машка вчера буянила. Кстати, друже, спасибо тебе большое за совет. С него все и началось.
— Ясно. Жена не оценила? Тогда дополним тост пожеланием взаимопонимания в семье.
— Ага, — я не удержался. — Энциклопедия семейной жизни. Раздел «Влияние прикроватного светильника на либидо человека».
— А? Не читал.
— Пей кофе, темный ты человек, — отмахнулся я.
На минуту разговоры смолкли. Коллеги наслаждались кофе и вкуснейшими шоколадными конфетами. Я же просто сидел, согревая ладони чашкой, даже позабыв про то, что напиток остывает. А я ненавижу холодный кофе. В мыслях здравый смысл на пару с медицинским скептицизмом воевали с тем, что мне вчера рассказал отец Иоанн. Страшная сказка, в которую современный человек не поверит, пока не пощупает, не измерит, не проанализирует. А как это сделать — вот в чем вопрос. Все недавние события трудно объяснить даже по отдельности. Но если принять, что это части целого, то версия священника становится пугающе достоверной.
Меня больше озадачила собственная реакция, а не сам рассказ — я почти согласился с доводами Иоанна. Странно для врача, который хоть и верующий, но постольку поскольку — я никогда не постился и не придерживался строгих церковных правил.
Почему поверил, пусть и почти? Да потому что иной более-менее правдоподобной версии я пока не придумал. Как снизойдет светлая мысль, объясняющая и смерти, и странное поведение людей, и еще с десяток мелочей до кучи, так можно будет поспорить с Иоанном.
А пока придется учитывать его версию…
— Что задумался, Иван? — прервал мои размышления Вадим. — Кофе пей, остыл совсем.
— Если кто-то уже остыл, то к Паше, — парировал я, отвлекаясь от нерадостных мыслей.
— Не, мои еще тепленькими должны быть. Если остыл, то к твоей жене.
Вадим подхватил:
— Звонишь и говоришь… Маша, у меня кофе остыл. Проведешь вскрытие для выявления причины такого нежелательного исхода?
Я вяло улыбнулся:
— Пошлет далеко и быстро. У нее там полный бардак — а работать некому, поубивали всех.
— Да, слышал, — посерьезнел Паша. — Совсем люди с ума посходили. Недавно ко мне толпой замелись родственники одного страдальца, прокуратурой пугали.
— Отмучился совсем? — поинтересовался Вадим. — Или ты его вытащил?
— Совсем. Не поверите, запущенный шистосомоз. Узнали только на вскрытии — смазанная картина, вообще неспецифическое течение.
— Ого! — я прифигел. — Откуда такая экзотика?
— Судя по всему, катался по Африке туристом. Помочил ноги в водоеме — и вот результат.
— Н-да, — протянул Вадим. — Не ходите, дети, в Африку гулять… А что инфекционисты, как проморгали?
— Ну, я их тоже понимаю. — Паша пожал плечами, встал с дивана и подошел к электрочайнику на тумбочке. — Кто-нибудь кофе еще будет?
— Я, пожалуй, — Вадим протянул чашку.
— Пас, — качнул я головой.
— Так вот, — продолжил Паша, включая чайник. — Сколько вообще нозологий? Ну, примерно?
— Тысяч десять, кажется, — задумчиво ответил я. — И это не считая масок и нетипичного течения болезней.
— Со сколькими мы можем столкнуться в работе?
— Максимум сотня?
— Я бы поставил на две, — отозвался Вадим.
— Ну, примерно так. Где-то сто пятьдесят, может, сто семьдесят. А лечим регулярно, ну, от силы тридцать. Из которых штук десять будем знать назубок и выявлять при любых масках и осложнениях.
— Идею твою понял, — кивнул я. — Жаль пациенты не поймут.
— Не поймут. Доктор же должен быть непогрешимым и всезнающим. С викодином в зубах и тростью в руке. Сериалов пересмотрели. Даже если я буду корпеть над учебниками и журналами по тридцать часов в сутки, мне все равно не хватит практики, чтобы распознать нечто редкое в наших краях, да еще и смазанное хроническими болячками, любовью к алкоголю и индивидуальными особенностями европейского организма. Так что не могу я винить инфекционистов. Предупредили бы родственники, что он катался в Африку, может, и догадался бы кто. А знаете, что они заявили в ответ на мой упрек?
— Ну? — заинтересовался Вадим.
— Только дурак сознается врачу, что у него есть деньги. Потому что медики сразу же будут взятки вытягивать. Нужно, мол, наоборот, косить под бедного всеми способами.
— Докосились. Как раз полянку под могилу и выкосили, — я криво улыбнулся. — Сказали бы, что он по миру колесит, искали бы экзотику.
— Вот и я о том же. Everybody lies[37].
Чайник раздраженно заворчал, и реаниматолог приготовил еще по чашке кофе себе и Вадиму. Я же решил составить им компанию чаем — заварил себе смесь черного и зеленого со вкусом чабреца. Остывший кофе выплеснул в раковину — и так нервы взвинчены.
Я поднял бутылку коньяка:
— Вадим, тебе плеснуть?
— Нет, хватит, пожалуй.
— Паша?
— Я тоже пас. Спасибо.
Реаниматолог поерзал на диване, устраиваясь поудобнее, и продолжил:
— Я-то их сразу срезал, что ко мне претензий быть не может. Мол, больной ко мне уже в коме попал. Попытался объяснить, что инфекционисты тоже не особо виноваты. Вероятность того, что наш местный специалист узнает шистосомоз в любой клинической форме, да при любом сочетании медико-биологических факторов… ну, не равна нулю, но болтается где-то около. Врач тоже человек — и голова у него не резиновая, чтобы помнить признаки сотен болезней, а заодно еще и догадываться, где пациент мог накосячить.
— От тебя отстали?
— Относительно. Чтобы не терять лица, пообещали, что прокуратура со всеми нами разберется. Сестра покойного до самых дверей отделения кричала, что мы все крохоборы, взяточники и убийцы.
— Ну вот, получается, и на хрена? — вклинился Вадим.
— Что на хрена?
— Зачем вообще становиться сейчас медиком? Если учесть особое отношение к нам современных обывателей, нормальный врач легко может отсидеть срок или влететь на миллионные выплаты за моральный и физический ущерб. А то и вообще голову проломят в темном переулке. И ведь обыватели эти себя правыми считать будут — борцами со злом в белых халатах. Да еще и зарплата наша нищенская. Тьфу…
— А ты чего не бросишь все? — задал я провокационный вопрос.
— Потому что такой же дурак, как и вы, — буркнул психиатр и уткнулся в чашку с кофе.
— Может, на дураках все и держится? — спросил я, вспомнив вчерашние слова отца Иоанна. — Не станет дураков, умные такое натворят, что им самим станет жить неуютно. Эгоистичный рационализм годится только до первой катастрофы, пока еще каждый сам по себе. А потом нет уже никакого рационализма, так как все эгоисты медленно перерабатываются на перегной.
— Может, — тихо ответил Вадим.
Паша добавил:
— В последнее время мне кажется, что этих самых дураков осталось совсем-совсем мало. Потому что те, кто выжил после того проклятого дня, вообще как с цепи сорвались. Вся дрянь, что сидела внутри, как по команде наружу полезла. Я за своими медсестрами уследить не успеваю — Иван подтвердит. А что творится в других отделениях…
Паша махнул рукой и отвернулся, разглядывая что-то за окном.
— Угу, у меня тоже, — проворчал я.
— Что у тебя? — поинтересовался Вадим.
— Сперли все наркотики из сейфа.
Он присвистнул:
— Ничего себе. Много хранилось?
— У нас было два пакетика травы, семьдесят пять ампул мескалина, пять пакетиков диэтиламинлизергиновой кислоты, или ЛСД, солонка, наполовину наполненная кокаином, целое море разноцветных амфетаминов, барбитуратов и транквилизаторов.