яется всё стремительней, муж… кто ещё? Эти, слава богу, живы – и пусть живут. Кто-то же должен быть живым в этом трахнутом мире? А я буду роботом. Роботам не больно, верно?
Как хоронили шефа, я не видела. Только слышала, как рыдали женщины, да обрывки речей коллег. Правда, и Аню под руку не держала – руки были заняты. Ритмично и споро – наловчилась за последние дни – засыпала землей метровый гробик. Могильщики действительно на вес золота, а у Ани здесь никого больше не было. Съемная однушка да старая «копейка», подаренная когда-то отцом её ребёнка. Ещё коллеги, но коллеги не в счёт – нечасто везёт оказаться в таком коллективе, какой собрал когда-то шеф. Впрочем, в нынешние времена даже самые замечательные коллеги больше заняты своими проблемами.
– Давай помянем, что ли.
Водка в пластиковых стаканчиках, кутья из пластиковых же контейнеров одноразовой ложкой, пара бутербродов. Выпить не чокаясь, взять еду не благодаря. С поминальным застольем, пусть даже на двоих, Аня не справилась – она плакала, не переставая. Не рыдала, не выла, как многие на кладбище, – просто слёзы текли и текли. И замирала иногда с остановившимся взглядом. Кутью сделала и сообразила всё упаковать так, чтобы на один раз, – уже хорошо. Забронировать столик в кафе тоже невозможно ни за какие деньги – все залы заняты под поминки.
– Всё, Аня. Пойдём.
С шефом не попрощалась. Ладно, он понял бы. Приду как-нибудь, поговорю. Глупо разговаривать с могильным холмом, но что делать, если с человеком не договорили?
– Погоди, – подруга положила на могилу купленные за невесть какие деньги две гвоздики. – Вот так. Пошли.
– Погоди, – теперь сказала уже я. И с размаха хрясьнула лопатой по стеблю, ближе к цветкам. – Вот теперь пойдём.
– Зачем?
– Не украдут, чтобы перепродать.
Народа на кладбище было – не протолкнуться. В толпе говорили – побольше, чем на Пасху. Хотя я так и не поняла, почему на Пасху, когда есть родительские субботы. Нынешние православные порой напоминают мне только-только окрещённых язычников: быть причастными к таинству хочется, а как правильно – ещё не знают. Зато жаждут подогнать всех остальных под свои понятия о должном, с тем неиссякаемым энтузиазмом, что свойственен лишь неофитам.
Где-то здесь должен был быть Ив – говорил, коллегу сегодня хоронят. Искать его я не собиралась. Даже если бы меня и пригласили на те похороны – искать чужих мне людей среди воющих поддатых толп… Домой хочу. Сейчас Аню попрошу подбросить, посплю часик как человек, и можно снова на работу. Хотя если бы Ив довез, было бы лучше, конечно.
От ворот раздались крики – какие-то бабки молотили друг друга почём зря, к старухам присоединились мужики в костюмчиках.
– Ничего себе… – я остановилась, прихватив Аню под локоть. Та, казалось, вынырнула на миг из своего горя в бренный мир, с любопытством уставившись на потасовку. В толпу ввинтилась чёрная священническая ряса, драка рассыпалась, а потом грянул хохот, да такой, что меня передёрнуло. Неуместен он был на кладбище.
Под громкий мужской смех площадка у церкви опустела, остались трое – священник, человек, ростом и фигурой смахивающий на Деменко, доброго знакомого мужа, и сам Ив. Удачно. Попрошу забросить. Даже если он не домой – уж сделает одолжение. Только подойдём ближе, чтобы не орать на всё кладбище. Священник направился в церковь, Деменко пошёл к воротам, а Ив двинулся навстречу двум бугаям, навевающим мысли о буйных девяностых. Интересные у него знакомые.
– Подойдём? – поинтересовалась Аня.
– Да, сейчас. Кричать неохота.
Не нравилось мне, как Ив шагает навстречу этим ребятам. Слишком напряжённая походка, слишком настороженные движения, недоброе, похоже, знакомство. И очертя голову подлетать общаться, наверное, не время. Мужчины застыли друг против друга, и, услышав разговор на явно повышенных тонах, я поняла, что делать там мне совершенно нечего.
Я покрепче подхватила подругу под локоть.
– Пойдём, доведу до машины.
– Маш, там что-то неладное творится.
– Угу.
Я проволокла её мимо мужчин, быстро и жёстко, думая только о том, чтобы растерянность подруги не прошла, и она не начала вырываться.
– Надо же что-то делать!
– Аня, я похожа на Ван-Дамма?
– Нет…
– Смею заверить, ты тоже. У тебя есть гениальная идея о том, как справиться с двумя бугаями с пушками?
Пушки у таких ребят всегда есть. Тем более что морды их я вспомнила – приходили как-то к нам «корешей» забирать, которые, напившись так, что между ушей булькало, въехали в КАМАЗ. Пообщаться довелось, когда долго и занудно объясняла, что виноват ли водитель КАМАЗа, нужно спрашивать у следователя, ведущего дело, а я могу ответить только за причину смерти и уровень алкоголя в крови.
– Ну…
Я довела её до машины, вытряхнув из бесцеремонно отобранной сумочки ключи, открыла дверь.
– Вот твоя машина. Езжай домой, я позвоню.
– А ты?
– Там ещё ребятам помочь похоронить нужно.
Аня села за руль, придержала открытую дверцу машины.
– Маш, ты его совсем не любишь?
– При чём тут любовь? – хмыкнула я. – Расчёт, мой друг, расчёт…
При чём тут любовь, когда речь идет о банальной логике? Иногда, сталкиваясь с «нормальными» женскими реакциями, я ощущаю себя каким-то выродком-трансвеститом. Неужели наличие женских половых признаков обязывает к атрофии мозга? Неужели так сложно понять, что пока Ив один, ему приходится думать только о собственной безопасности, стоит влезть – и придётся защищать ещё и меня?
– Я не думала, что ты такая.
– Езжай, Ань. Я позвоню.
Анина машина отъехала от ворот. Я достала мобильник и пошла обратно на кладбище.
Глава 4
Три дня пролетели, как один. Я за всё время так и не зарулил домой, а относительно нормально поесть получилось только один раз – когда коллеги насильно выпихнули из отделения в период относительного затишья, и получилось добраться до столовой. На работе максимум, что удавалось, так это закинуться бутербродами да чаем с конфетами – последних, как всегда, завались, благодарные пациенты не забывают поддерживать уровень глюкозы в крови врачей. Спать приходилось урывками – операции следовали за операциями. Такое ощущение, что город взбесился, – суицидники валились пачками. Прыжки с балкона, неудачные саморезы кухонными ножами, глупые аварии на дорогах.
Как говорил отец, в крови по локти, в кофе по макушку.
Поступило с десяток гражданских огнестрелов – этих я бы тоже к самоубийцам отнёс, только самоубийца сунется туда, где шанс получить пулю выше, чем на границе с неблагополучными странами Кавказа. К слову, о диких детях гор, на вторые сутки поступил горячий джигит с залитой кровью башней – он всё рвался разобраться с «русской сукой», которая не захотела знакомиться в тёмном дворе, а с размаху огрела его сумкой с продуктами. Я диагностировал у него вдавленный перелом черепа – похоже, что в пакете нашлась стеклянная бутылка, которая и сбила романтический настрой с джигита. Коллеги тихо удивились, когда я показал им снимок, – как этот живчик ещё бегал с такой травмой. Как в анекдоте: у пострадавшего черепная травма, а не черепно-мозговая, потому, что мозга нет в принципе. Дитя гор, не переставая орать и угрожать, укатилось в операционную, где им занялся нейрохирург. Хоть и нехорошо так думать, но я искренне пожелал, чтобы хирург там что-нибудь ему лишнее под черепом отрезал. Хоть я и врач, но не могу сочувственно относиться ко всем созданиям Божьим – некоторых прямоходящих Господь явно лепил наспех, отвлекаясь на футбольный матч.
Машу я не видел с той ночи, как мы занимались любовью. Когда я прошёл на кухню за минералкой, мне послышался тихий плач в ванной. Так и не решил – почудилось или нет. Но не подошёл, даже не спросил, как она. Не знал, что сказать и что сделать. Двойное фиаско – не смог доставить удовольствие пусть и не любимой, но близкой женщине, не смог утешить родного человека. А после того дикого дня ей, скорее всего, поддержка была намного нужнее, чем мне. Я видел только часть смертей, а к Маше мёртвых везли потоком. И, самое хреновое, детей. Какая женщина такое выдержит? А Машка выдержала – ещё и рано утром рванула на работу. Я с ней созванивался время от времени – строгая, отстранённая и спокойная, вся в делах.
Мне бы её выдержку.
Такое ощущение, будто бы всё, что во мне осталось, так это чувства-близнецы – злость на себя и упрямство. Чтобы хоть куда-то упихнуть эти эмоции, я и торчал на работе. Незачем сваливать на Машку лишние проблемы.
Ещё и Коломойский…
Лысый и Бугай больше не объявлялись. Но беспокойство не отпускало. Я достаточно слышал всякого разного про их шефа Коломойского, чтобы не сомневаться – встреча состоится рано или поздно. Вряд ли мафиози, выживший в жестокой криминальной войне девяностых и прибравший под себя чуть ли не половину города, откажется от естественного желания узнать поточнее, что стало с его дочерью и кто виноват.
Извечные вопросы русской интеллигенции – «Что делать?» и «Кто виноват?» – более всего вероятно не чужды и бандитам. И если Коломойский уж точно знает, что делать с теми, кто ему не по нраву, то с вопросами вины рано или поздно обратится ко мне.
Очередная ночь мерно перебирала в горсти минуты и секунды, как обточенные камушки на берегу моря. Меня немного пошатывало – череда операций, вроде бы и несложных, вымотала до предела. Такова особенность хирургии – в обычные периоды всё более-менее нормально. Больше работы на терапевтов да кардиологов сваливается. Как приползёт эпидемия, то, опять же, терапевты страдают с инфекционистами. Но когда начинается кутерьма, нас, хирургов, заваливают травмами, кровоизлияниями в брюшной полости, колотыми, резаными, стреляными и прочими повреждениями. Кому хорошо жить на Руси, так это психиатрам. Как говаривал Вадим Деменко – больше всего врачевателям человеческих душ везёт, пациенты просто боятся к ним заходить. Наследие советского прошлого, когда бумажка от психиатра ставила крест и на карьере, и на личной жизни. И не важно, что там значилось – безобидная агорафобия с социофобией, генерализованное тревожное расстройство или более серьёзные диагнозы, вроде биполярного аффективного расстройства, по-старому – маниакально-депрессивного психоза, или шизофрении. Хотя ради справедливости стоит заметить, что если всё же кто и зайдёт, то такой экземпляр часто стоит сотни испуганных и не зашедших на огонёк пациентов.