Мельком глянув на часы, я с удовлетворением отметил, что стрелка зашла за три часа пополуночи, а минутная бодро ползёт уже за второе деление. Можно и передохнуть. Надо прилечь хоть на часок на диване в ординаторской. А потом настанет столь нелюбимый период для всех врачей – четыре-пять часов утра. Тогда слабые пациенты уходят в мир иной, а приёмники забиваются доверху самоубийцами или просто невезучими гражданами. Час экстренных операций.
Тихонько глянул, как дела на посту. Медсёстры так и не прилегли, с ними рядом возились три девушки-интерна – закопались в ворохе медицинских документов. Врачам сейчас совсем не до писанины – так что всю рутину взяли на себя будущие врачи. Молодцы девчонки, надо будет им, как спадёт волна больных, вина хорошего поставить да торт. Чтобы хоть знали, что ценю и замечаю.
Вообще мало кто из наших уходил домой в последние дни. Слишком много боли копилось за стенами больницы. Даже больше, чем в реанимационном отделении. А в больнице на своём посту хоть что-то можно сделать, тогда как дома приходилось воспринимать реальность в полной мере. Я до сих пор не знал, какой уровень смертности после того дня. Главному приходили из Минздрава противоречивые сводки. В пнет не оставалось времени выбраться. А слухи, даже поделённые на десять, оптимизма не внушали.
Дверь ординаторской противно скрипнула – протяжно, на пределе слышимости. Но у меня даже не всколыхнулось и тени раздражения. Все эмоции остались где-то очень далеко – во вчерашнем, а может, и позавчерашнем дне. Только снял халат, чтобы окончательно его не добить, и завалился на проверенный, родной диван. Жёсткий ворс ласково погладил кожу щеки – не было сил даже залезть в гардероб и вытащить из верхнего ящика подушку.
– Постель моя – попона боевого коня, – пробормотал я, засыпая. Дёрнулась резко рука, отбросив прочь первые мгновения сна, – у меня такое бывает, когда сильно устаю. Мозг чудит – когда засыпаешь, сердцебиение замедляется, дыхание становится реже, и некоторые центры мозга в ужасе начинают думать, что всё, финита, хозяин потопал к Стиксу на переправу. И чтобы реанимировать тушку, резко сокращаются мышцы рук и ног. Я устроился поудобнее, надеясь, что тело всё же даст мне немного передохнуть. Уткнулся лбом в валик подлокотника и мгновенно провалился в сон.
И тут практически сразу зазвонил телефон внутренней связи. Я нехотя поднял старую, потрескавшуюся красную трубку, хрипло пробурчал:
– Хирургическое.
– Иван Игоревич, доброе утро, – Алина прощебетала в трубку. – Вас шеф вызывает.
– Какого он в больнице делает? – спросонья удивился я. – Он же в девять ушёл. И какое ещё доброе утро, Алина?
– Иван Игоревич, вы, наверное, уснули после операции. Уже десять утра – шеф на месте с восьми.
– Иду, иду… – пробормотал я, протирая глаза кулаками. Как можно сильнее нажал костяшками, чтобы на чёрном фоне заиграли искры и звёздочки, а затем огляделся. В ординаторской так никого и не было. Видимо, все уже на операциях или на обходе. Блин, неудобно-то как – думал же на пару часов прилечь. А проспал до самого утра. Глянул на мобильный телефон – пропущенных звонков не было. Как там Машка – надо будет позвонить, как от шефа выберусь. Подхватил помятый халат, накинул на плечи.
В коридоре и на лестнице я тоже никого не встретил, пока спускался на второй этаж. Только из-за дверей администрации доносился приглушённый гул голосов. Перед приёмной шефа толпились пять мужчин, о чём-то оживлённо споря. Малознакомые лица. Точнее, уверен, что когда-то и где-то их видел, но не вспоминается. Судя по проскакивающим терминам и строгим халатам, из медицинской братии.
Алина мне солнечно улыбнулась из-за плоского монитора компьютера, не отрывая яркие ноготки от клавиатуры. Алые ногти выделялись на белых, как снег, клавишах, словно лепестки мака на заснеженном стылом льду.
– Доброе утро ещё раз, Иван Игоревич. Проходите. Главный ждёт вас очень-очень давно.
– Не буду заставлять его ждать. Великолепно выглядите, Алина, – бросил девушке ответную улыбку. И, не дожидаясь её ответа, зашёл в кабинет главврача.
Не глядя на шефа, упал на стул и взъерошил волосы, чтоб хоть немного прийти в себя:
– Господин главнокомандующий, офицер медицинской службы Иван Корнилов прибыл.
– Вольно, Ваня, – ответил мне отец.
Я ошарашенно поднял взгляд. В кресле Олега Даниловича восседал отец. Прямая спина и гордо поднятый подбородок. Корнилов-старший. Легенда больницы.
– Не таращи так глаза, а то к эндокринологу отправлю щитовидку лечить.
– Папа… – хрипло прошептал я.
– Сынок… – передразнил меня отец, иронично поглядывая. – Я тоже рад тебя видеть.
– Папа, послушай…
– Потом, потом, ещё успеешь, – оборвал меня отец. – Не забудь, сегодня похороны Лены. Сделай девушке приятное, помоги закопать её могилу. Мне, поверь, было немного грустно, что ты машешь лопатой, очищая от снега площадку перед КПП, пока меня закидывали чернозёмом чужие люди, – пусть даже я их и знал больше, чем тебе сейчас лет.
– Отец, – я силился найти слова оправдания, – прости…
– И вообще хватит прохлаждаться, тебя работа ждёт.
– Но…
– На операцию. Живо!
И я проснулся.
Надо мной склонилась старшая медсестра с протянутой рукой. Видимо, собиралась как раз тронуть за плечо. От моего неожиданного пробуждения она, кажется, даже немного испугалась.
– Иван Игоревич, экстренная.
– Что там? – хрипло спросил я, с трудом сползая с дивана. Наручные часы показывали без четверти четыре. Получается, что полтора часа сна урвать всё же смог. Сон отпускал неохотно. Я даже глянул окрест, в поисках внутреннего красного телефона, прекрасно помня, что его давно уже тут нет, а есть вполне современный белый аппарат родом из Японии, соединенный с мини-АТС, поддерживающей и внутреннюю связь, и звонки в город.
Мотнул головой, стряхивая с себя тягучее и мучительное чувство зыбкой реальности, когда после сна даже чётко не можешь понять – ты уже здесь или ещё там.
– Острый аппендицит. Мужчина. Привезли с подозрением на перитонит.
– Везите в оперзал. Анализы взяли? – я всё никак не мог попасть в рукав халата. Валентина Матвеевна помогла мне и быстро сунула бланки с результатами. Быстро просмотрев цифры, убедившись, что сюрпризов со стороны крови не предвидится, я кивнул старшей и понёсся в операционный зал.
Аппендэктомия прошла чётко и спокойно. Как будто первая операция после нескольких дней отпуска. Видимо, тело немного успело отдохнуть – скальпель держался в руках уверенно, даже зрение не туманилось от усталости, как бывает заполночь. Перитонита я не обнаружил. Но зато обнаружился карциноид, который, судя по всему, и стал причиной аппендицита. Сделав себе зарубку в памяти направить пациента к онкологу, я зашил разрез аккуратными стежками, немного ударившись в перфекционизм.
Только привели в норму операционную, как следом без передышки закатили ещё одного. Сложный перелом большой берцовой кости. Я даже подофигел немного от такого подарка – не мой пациент, совсем не мой. Странно, что не отправили к хирургу-травматологу. У меня даже инструментов-то в полном объёме нужных нет. Но уж если загнали в оперзал общей хирургии, значит, травматологи сами по уши в работе. Четыре-пять часов утра. Адский час для травматологов. Инструменты притащили быстро, дополнительно стерилизовали – и в бой. Не самое лучшее время, чтобы вспоминать травма-хирургию, но не бросать же бледного, как привидение, паренька. Так пролетели ещё часа полтора, пока я собирал осколки кости и сшивал порванную артерию.
Следом пошёл молодой парнишка без сознания с сильным ушибом живота и с подозрением на разрыв селезёнки. Без каких-либо остатков сна или усталости я орудовал инструментами. Руки жили своей, особой жизнью, практически на автомате совершая заученные движения. Разум холодно констатировал повреждения и методики их устранения.
У кого-то зазвенел будильник на телефоне. Я даже не возмутился, что кто-то взял в оперзал телефон – на запреты за последние несколько дней всем стало положить, большой и толстый. Сама идея принести телефон сюда бессмысленна – не возьмёшь в руки, не ответишь, только расстерилизуешься. Но страх за родных у людей дошёл до той точки, что логически мало кто мыслил. Больше эмоциями.
Медсестра рассмеялась:
– Пора вставать, коллеги, собираться на работу.
По оперзалу разнеслись тихие смешки.
И никто даже и слова не сказал, что телефону в операционной не место. Даже я.
Тело без споров согласилось с разумом, что новый день настал. А значит, спать ещё рано. Может, через пару дней. Ещё через десять минут я закончил оперировать парня – и его увезли в отделение на стабилизацию, слишком много крови потерял.
Медсестра только собралась меня перехватить для нового пациента с колотым ранением живота. Но из соседнего оперзала появилась Диана и, махнув рукой, мол, отдыхай, забрала страдальца себе.
Я же, лязгая траками, покатился в сторону аппарата с кофе. Спать уже совсем не хотелось – операции продлились, как я отметил по выходу из оперзала, практически четыре часа. Достаточно времени, чтобы любой сон прошёл. Правду говорил отец, после операции адреналина ещё на две хватит. И так по кругу. Можно хоть круглые сутки работать, пока в обморок не хлопнешься. На войне так и было у военных хирургов. Может, и сейчас уже война началась. Вон потерь сколько…
Кофейный автомат сглотнул бумажку и недовольно заурчал. Рядом с ним меня и нашёл психиатр. Пока я терпеливо ждал освобождения чашки из недр жадного автомата, Вадим Деменко озадаченно жевал сигарету.
– Подкурить забыл? – поинтересовался я.
– Не, бросаю, – невнятно отозвался психиатр. – Занятный фрукт твой Тимошенко.
– Занятный, – согласился я. – Что скажешь?
– Что-что… Я вчера с ним говорил. Нормальный он. Если не считать рассказов про избранность. Но по убеждениям к нам в больницу не забирают – времена не те. Мне старожилы рассказывали, что раньше за