чтение Александра Чёрного иль Иосифа Бродского привозили толпами. А твоего живчика лечить не от чего, кроме как от слишком яркого воображения. Что с ним случилось-то, мне говорили, клиническая смерть?
– А и сам не знаю, что. Он, понимаешь ли, воскрес.
Вадим приподнял бровь. У него удивление всегда получалось очень колоритным. Лысая голова без единого волоса, большие, но плотно прижатые к черепу уши, постоянно прищуренные глаза, массивный хищный нос. Он казался бы некрасивым, если бы не высокий лоб и обаятельная усмешка. А так, в совокупности морфологических признаков, Деменко смотрелся внушительно. Ещё и с фамилией повезло. Как Вадим рассказывал, для него не было сомнений, чем заниматься в жизни. Dementia с латыни – «безумие». И как с такой фамилией пойти в нефрологи или инфекционисты? Только в психиатрию. И коллеги оценят, и пациенты знающие проникнутся.
– Коллега, – осторожно вопросил Деменко, – а может, вам моя консультация нужна?
– Жжёте, коллега, – я рассмеялся. – Нет, я в норме. А вот моя старшая уверена, что Тимошенко именно воскрес, так как она с Лукановым вместе его реанимировала. Я же думаю, что просто в суматохе слишком быстро записали его в жмуры.
– Луканов педант. Странно, что ошибся, – задумчиво проговорил Вадим. – Но ладно, бывает. С таким ужасом, что творился в тот день, и такой зануда может лажануться.
– Мог. Вот и я думаю, что ошибка. А Тимошенко…
– Перебесится, – махнул рукой Деменко. – Я и не таких убеждённых видел. Либо успокоится и будет жить дальше, либо попадёт ко мне.
– Как там твой контингент? – поинтересовался я, попивая моккачино. Основная работа Деменко в городском психоневрологическом диспансере – у нас он на полставки, да забирает особо интересные случае к себе в зоопарк.
Вадим неопределённо пожал плечами.
– Как, как… Реактивных психозов масса. Еще и старые знакомые обострились. Вон вчера пятеро поступило с диссоциативным расстройством идентичности. Классические случаи – хоть студентам показывай. Позавчера семеро.
– Богатый улов, – кивнул я.
– Слишком богатый, – недобро усмехнулся Деменко. – В самые урожайные годы по трое максимум в две недели привозили, а сейчас двенадцать человек за два дня. И ещё куча новых пациентов по домам сидят на гидазепамовой и сульперидной диете.
– Немудрено. Нечасто каждый пятый умирает – морги переполнены, на кладбищах очереди, как на концерт. Вот народ с катушек и слетает потихоньку.
Деменко мрачно хохотнул:
– Это да. У меня вчера такие экземпляры попадались, что хоть коллегам описывай, чтобы порадовались. Один такой мне проникновенно сообщает, что он Пётр Первый. Я ему автоматически говорю успокаивающе, мол, всё нормально, есть у нас и императоры, и адмиралы, и даже короли. По-настоящему есть. В ПНД в седьмой палате даже король Людовик Солнце проживает – если его называть не по сану, буйствует.
– Так что твой пациент?
– А он мне спокойно сообщает, что он не царь Пётр Первый. А теплоход «Пётр Первый».
Я рассмеялся и хлопнул Вадима по плечу:
– Выдумал, небось?
– Обижаешь. У меня такая работа, что и выдумывать ничего не нужно.
Вадим помолчал минуту, а потом тихо сказал:
– Сегодня Лену хоронят. Поедешь?
– Да, – коротко кивнул я.
Деменко знал про мои непростые отношения с женой. И с Леной. Потому его вопрос таил в себе несколько значений. Вадим внимательно смотрел на меня.
– Да в норме я, в норме, – отмахнулся я. – Совсем деформировался профессионально. Вадим, честно, вообще ничего не чувствую. То ли работой выбил из себя всё. То ли мерзавец я первостатейнейший.
– То ли не любил просто…
– То ли, – повторил я. – Поедем на твоей или на моей?
– На твоей, но я поведу, – предложил Деменко. – Я свою в ТО на днях отдал. А тебе после… сколько уже дней ты торчишь на работе?., только за руль садиться.
– А если менты тормознут – доверенности-то нет.
– Да кому мы нужны сейчас. Менты своих хоронят.
– Ок. Рулишь сегодня ты, – легко согласился с предложением. – А то попадём к Машке в хозяйство из-за моей невнимательности. Вот жена удивится.
– Как она?
– Кали. Богиня смерти, – усмехнулся я. – Сурова и неумолима. Держится, похоже. Я её не видел уже несколько дней. Сегодня у неё тоже похороны – ребёнок у подруги умер.
– Умер… – отозвался эхом Деменко. – У меня в подъезде воспитательница детского сада с балкона бросилась. Вся младшая группа умерла. У неё на глазах.
– Твою мать, – меня передёрнуло. – Умеешь ты вовремя новость сообщить. Я как раз собирался предложить тебе позавтракать в кафе, прежде чем поедем на кладбище.
– А говоришь профессионально деформировался, – грустно улыбнулся Вадим, хлопнув меня по плечу. – Пойдём. На голодный желудок трудно провожать в Аид, говорили древние греки.
– Выдумал?
– Обижаешь…
И я продолжил вместо него:
– У меня такая работа, что выдумывать ничего не нужно.
Деменко мрачно хохотнул. И мы направились в кафе при больнице, в надежде, что там примут изголодавшихся работников скальпеля и зажима.
Около кладбища мы припарковались почти ровно в одиннадцать. До похорон Лены ещё оставалось полчаса. Всю дорогу я внимательно разглядывал проносящийся в боковом стекле город.
Он изменился.
Постарел.
Умер.
На улицах не видно детей. Родители не выпускают из дома, боясь второй волны эпидемии. Только что ж это за болезнь, если до сих пор не выявили в крови ни вирусов, ни бактерий, ни грибков? Весной улицы всегда были полны ребятнёй и молодыми мамами. Только теперь мамы малышей лежат пластом под действием сильных успокаивающих или рыдают в стенах домов. Судя по тому, что я слышал, нет ни одного выжившего малыша в городе. Новостные сайты в инете опровергают, что так везде. А вот блоги, наоборот, переполнены однотипными сообщениями – смерть, смерть, смерть. Кто прав? Обычная истерия социальных сетей или введённая жёсткая цензура новостей?
Мусор никто не убирал за эти дни. Кое-где баки стояли переполненные мусором или просто лежали на боку. Запах пробивался даже через закрытые стёкла машины.
Да и кому какое дело до мусора, когда город вот уже несколько дней хоронит жителей – и днём, и ночью. Когда мёртвых вывозить не успевают. Маша сказала, что морг переполнен, она не успевает готовить документы. Вчера звонил друг детства Олег из ментовки – появились первые случаи нелегального захоронения. Люди не хотят ждать, пока будут готовы бумажки. Люди хотят проститься с умершими и хоть как-то жить дальше.
Практически везде на улицах мелькали повязки на лицах. Я привык к такому режиму в отделении. Но видеть весной, в ясный теплый день прохожих в марлевых и одноразовых намордниках…
Город боялся. И не знал – будет ещё один удар или всё уже позади.
У меня зрело предчувствие, что это даже не удар. А так, лёгкий шлепок ладонью по щеке. И от этого шлепка всё начало разваливаться. Просто так люди не умирают – без симптомов и в одно утро. Это иррационально, не поддаётся сухой медицинской логике. Нет таких болезней, которые бы срабатывали как по будильнику у миллионов людей. И нет такого избирательного военного токсина, который бы столь переборчиво выкашивал население.
Древние китайцы проклинали врагов чудным пожеланием – «Чтоб тебе жить в эпоху перемен». Я предчувствовал, что эта эпоха близится.
Мы с Вадимом немного прогулялись по кладбищу – и не по своей воле. Мы просто заблудились. Такого столпотворения погост никогда ещё не видел. Людей сегодня собралось столько, что казалось, будто сама земля прогибается и стонет под весом. Оградки сломаны во многих местах, кое-где сбита плитка дорожек. Травяной ковёр изорван тысячами ног, прошедшими по нему сегодня, вчера, позавчера. И, как ни странно, то тут, то там среди грязи и редких островков яркой весенней травы выделялись тускло белые цветы, собранные в крупные соцветия на толстом стебле. На ходу я оборвал один небольшой цветок с шишки на конце стебля и размял его в руке, пока мы с Вадимом прорывались через похоронные процессии. Бархатистые лепестки были призрачно-белого цвета, разделённые посередине тонкими розовыми полосками, – красивый цветок, но совсем незнакомый. Странно, но я никогда такой не встречал. Или просто проходил мимо, не замечая?
Многоголосый гомон превращался в однообразный шум, который редко-редко разрывали звонкие женские причитания. Около решётки забора находились, по меньшей мере, несколько сотен машин – все ближайшие окрестности запрудили чёрные автомобили и пузатые автобусы. И многочисленные цветные легковушки терялись в чёрном цвете – он преобладал, подавлял.
Я уже и не знал, куда идти. Мобильный телефон оказался бесполезным – на всей территории, где мы проходили, женский голос холодно сообщал, что сеть перегружена. Деменко, казалось, тоже растерялся. Он метался то туда, то сюда в толпе, хотя именно он договорился о месте захоронения Лены – и должен был бы помнить, где находится могила. По его словам, договориться нынче – задачка ещё та. Не хватало места, службы не успевали подготовить бумаги. Чтобы расширить границы кладбищ, необходимо столько разрешений от властей, что проще договариваться непосредственно с работниками и рыть могилы на проходах.
Среди толпы сновали шустрые бабки, замотанные в ветхие, давно потерявшие цвет шали и платки. Старухи, как призраки, просачивались через толпу любой плотности, проникали сквозь, казалось бы, монолитные стены кустарника. Одинаковый взгляд, похожие движения, даже морщины как будто повторялись. Атака бабок-клонов. Они споро, как на конвейере, раздавали разноцветные проспекты и брошюрки. А заодно вполголоса переругивались между собой.
Не успел я опомниться, как у меня в руке уже оказался глянцевый листок с суровой надписью «Ты погибнешь! Чтобы спастись, уверуй в истинного Господа». Ниже значился спонсор спасительного листка – «Адвентисты седьмого дня». Вадима перехватила другая шустрая бабка и одарила его проспектом с не менее оптимистичной надписью – «Ты уже мёртв!». О его душе и бренном теле побеспокоились «Свидетели Иеговы».