– Сектанты уродские, – выругался Деменко, вырывая мою синюю бумажку и присоединяя к ней свою зелёного цвета, чтобы запихнуть их поглубже в мусорную урну – И в такой день не могут успокоиться.
– А когда им ещё вербовать? – резонно заметил я. – Лучшее время. Смерть и отчаяние.
Только через пятнадцать минут мы чудом вышли на толпу вокруг могилы Лены. И то у нас были все шансы пройти мимо, если бы Вадима не заметил и не окликнул наш общий знакомый. Всё же рост и лысина Деменко служат отличным опознавательным знаком в толпе. Батюшка уже заканчивал речь – и мы с Вадимом услышали только завершение о том, что Лена обретёт покой и радость там, на небе, что боль и отчаяние остались в этом мире, а в другом её ждёт спасение.
Я прошептал вместе с толпой:
– Спаси и сохрани, Господи. Аминь…
Быстро перекрестился. Рука практически забыла это движение – и у меня получилось как-то неловко и скомкано. Господи, пусть будет Лене хорошо там. Я слабо верю, я плохо умею верить, но ради Лены пусть за гранью что-то будет. Лучшее, чем здесь.
Люди начали потихоньку расходиться, выбирая из тёмной горки чернозёма горсти земли и бросая их в тёмную яму могилы. Мама Лены тихо зарыдала и сделала быстрое движение к чёрному зеву, но её перехватили мужчины рядом. У женщины подкосились ноги, она упала на колени в тягучую весеннюю грязь – отец Лены подхватил жену под руки и почти что потащил прочь. И только тогда она закричала в полную силу. Как будто эхом с другого конца кладбища донёсся ещё один отчаянный, полный боли крик.
Я протолкался к краю и, когда начали закапывать могилу, попросил лопату у незнакомого мне паренька – то ли родственника, то ли коллеги Лены. Земля липла к черейку, оставляя жирные разводы на блестящем лезвии лопаты. И с каждым брошенным комком ко мне возвращалась боль. Как будто вытеснялась из могилы с каждой порцией чёрной земли. Как там, в школьном курсе физики? При погружении в жидкость тело вытесняет объём жидкости, равный собственному объёму? Так и при похоронах. Чем больше земли оказывается в новой могиле, тем больнее становится тем, кто стоит наверху.
Рядом со мной встал Вадим и, перехватив лопату у нашего общего знакомого, начал помогать. Все отошли в сторону, мы с Деменко мерно и молча трудились. Отдавали нашу подругу и любимую земле. Да, любимую – я понял это, когда боль подступила к сердцу и под веками резанул колкий песок.
– Иван? – Вадим приостановился и глянул на меня исподлобья.
– Любил… – пробормотал я, снова набирая полную лопату земли, – любил… Никаких не.
Вадим кивнул. И ускорил работу вслед за мной.
Всего через десять минут тёмный холмик высился над землёй. Лопатами мы подровняли края, чуть утрамбовали рыхлую жирную землю. Сверху мы вместе с Вадимом и отцом Лены поставили тяжёлый деревянный крест. Женщины украсили последнее пристанище бумажными цветами, установили в рыхлой земле венки. Потом будет всё – и хороший памятник, и клумба с цветами. А пока так. Временно. Как будто это оставляет шанс на то, что смерть передумает и отпустит девушку.
Гости почти все разошлись. Только священник стоял подле могилы, тихо что-то шепча маме Лены. Молился? Успокаивал? Уговаривал?
Вадим дёрнул меня за руку:
– Пойдём, познакомлю с моим другом. Это он помог с местом для похорон.
Мы подошли к священнику. Тот обнял на прощание женщину и благословил. Повернулся к нам, кивнул Вадиму и протянул мне широкую, мощную ладонь.
– Иерей Иван Ресин.
– Иван Корнилов.
– Тёзка, значит. Рад знакомству.
– Спасибо вам, отче, за помощь. Мы бы не смогли всё организовать так быстро. Удивительно, но сейчас самое дорогое – это могилы.
– Самое дорогое – люди. А перекупщики этим пользуются. Время бедствий, – спокойно проговорил Иван, внимательно изучая меня пронизывающим, цепким взглядом. – Время печалей. Нужно верить.
– Верить?! В кого? На всё воля Господа, святой отец? Это его воля? – я широко повёл рукой. Непонятно откуда у меня взялся этот сарказм. Вроде не такой уж я атеист, как Машка. А ведь вырвалось.
Священник еле заметно поморщился. Движение губ скрыла небольшая бородка. А вот яркие серые глаза на мгновение сузились – то ли в гневе, то ли в усталом отрицании.
– Не вам судить. И даже не мне… – глухо сказал он. – И я не святой. Если не знаете, как называть, можете отец Иоанн.
– Иоанн, прости, – вмешался Вадим. – Ивану плохо. Он с Леной был близок, – и уже мне. – Извини, Иван, что рассказываю о твоей личной жизни, но отец Иоанн не виноват в несчастьях нашего города и в твоих личных. Он помог нам.
Я до боли сжал кулаки – неприятно признаваться в глупости, даже если осознаёшь её. И мрачно кивнул:
– Простите, отец Иоанн. И я вправду повёл себя грубо. Время такое. Некуда девать злость и усталость.
Священник еле заметно кивнул:
– Да, время сейчас… сложное. Люди ищут ответы, люди ищут виноватых. И удобнее всего винить того, в кого веришь.
– Если веришь… – ответил я.
– Если, – согласился отец Иоанн, с прищуром всматриваясь в меня. – Вы коллега Вадима?
– Да, точнее, почти. Я хирург.
– Хорошая специализация, – одобрительно кивнул отец Иоанн. – Вадим оперирует душу, вы – тело. И вам, и ему будет много работы в ближайшее время.
И совсем неожиданно Иоанн благословил меня.
– Пусть Господь помогает тебе в славном труде твоём, Иван.
– Спасибо, – оторопело ответил я. Для меня оказалось неожиданным такое отношение человека, которому я только что практически нагрубил, осознанно и глупо. А он вместо этого не только простил меня, что ещё можно ожидать от священника, но и проявил расположение, благословив. Порой люди удивляют. Хорошо, что хоть иногда, – приятно.
Мы, не сговариваясь, не спеша пошли к выходу с кладбища, обходя группы людей, – перед священником многие расступались. Потому мы могли идти рядом, бок о бок и спокойно говорить.
– У вас асфодель зацепилась, – улыбнулся священник, указывая на рукав моей рубашки. Опустив взгляд, я увидел, что несколько лепестков приклеились к ткани. Зацепились, то ли когда я срывал цветок, то ли когда работал лопатой. Еле заметные ворсинки на лепестках цепко вцепились в ткань тёплой рубахи.
– Простите, как вы назвали его? – название показалось мне смутно знакомым и в то же время чуждым.
– Asphodelus, – повторил священник. – Особый цветок. Древние греки высаживали его на могилах, чтобы их мёртвым было чем питаться. В клубнях цветка много крахмала и сахара.
– Не знал, что такие цветы у нас растут, – удивился я. Даже Вадим заинтересовался, сорвал с земли шишковидное соцветие и задумчиво рассматривал нежно-белые цветки.
– Не растут, – согласился отец Иоанн.
– Тогда откуда вы знаете, что это за цветок?
– В бытность мою военным человеком я бывал в Южной Европе. По делам миротворческим. Там этот цветок не редкость… – священник задумчиво продолжил. – Когда асфодели зацветают на лугах, кажется, будто всё покрыто снегом. Снегом с крохотными пурпурными полосками.
– То-то я думаю, что откуда-то название знакомо. Наверное, из биологии помню.
– Или из мифологии, – священник взял у Вадима соцветие и размял, как я полчаса назад, цветок в пальцах, понюхал смятые лепестки. – Эллины верили, что эти цветы живут только в Аиде, царстве мёртвых, а семена к нам попадают с посланцами смерти. Потому так часто асфодели зацветают на кладбищах.
– Вы же говорили – на лугах?
– То, что сейчас луг, вполне возможно, когда-то было местом упокоения.
Я осмотрелся окрест – везде, куда ни кинь взгляд, белели колосовидные соцветья асфоделей. И ни тысячи ног, ни грязь – ничто не могло нанести вред цветкам. Казалось, что они нематериальны, неподвластны грубому миру живых.
– Странно, – пробормотал я. – Что им делать у нас, если их место в Греции?
– Сейчас много странного, Иван, – задумчиво сказал священник. – И асфодель не так меня пугает, как повсеместное торжество смерти.
Вадим мрачно хмыкнул. Но ничего не добавил.
– Например? – поинтересовался я.
Но нашему разговору не суждено было продолжиться. Мы находились уже почти у выхода с кладбища – до кованой решётки ворот и редких перекрытий забора оставалось всего чуть-чуть. А перед самыми воротами разыгралась безобразная сцена. Несколько вездесущих бабок-клонов ожесточённо дрались между собой – шипели, вполголоса ругались и вырывали друг у друга цветные листки-агитки. Прямо на наших глазах к ним подключилось пятеро молодых людей в одинаковых тёмных костюмах и белых рубашках. Думаю, что все в округе остолбенели от удивления и шока. Редко можно встретить дерущихся пожилых людей, пусть даже такого диковатого вида, как эти бабки. А когда к их потехе присоединяются молодые парни и начинают не менее активно пинать не только друг друга, но и старух, то такие номера и в цирке не увидишь.
Во все стороны летели синие и зелёные листки. Адепты «Свидетелей» и «Адвентистов» делили конкурентное пространство. Ещё никогда я не видел, чтобы за души паствы сражались настолько явно.
Первым опомнился отец Иоанн. Он бросился в кучу малу, выдернул оттуда одну бабку, вторую, оттащил парня в костюме. Следом за ним кинулись и мы с Вадимом, а потом ещё нашлись мужики из толпы. За пару минут мы разобрали дерущихся, оттянули и придержали самых активных. Но даже когда всё тех же бабок крепко держали за локти мужчины, всё равно религиозные активистки старались достать оппоненток. Постепенно накал страстей стал спадать. Но оказалось, что кульминация действа ещё впереди.
Когда отец Иоанн отпустил самую активную старуху, и женщина увидела, кто её вытащил из свалки, она отскочила шага на два и звонко рявкнула:
– Руки убери, нехристь поганый!
И плюнула под ноги священнику.
Отец Иоанн остолбенел. А затем через секунду рядом расхохотался Вадим. Следом за ним не выдержал я, а там грянули прочие свидетели невиданного побоища. Смех странно звучал на пороге кладбища – слишком гулко, слишком звонко. И казалось, что от нашего островка смеха вокруг расползалась тишина – замолкали плач и разговоры, смолкали шаги и шорохи одежды. Смех был лишним здесь. Но никто из нас не мог остановиться. Даже у отца Иоанна появились морщинки в уголках глаз, а бородка дёрнулась из-за с трудом скрываемой улыбки.