Религиозные старухи озлобленно смотрели на нас, поддерживаемые под руки молодыми коллегами в строгих костюмчиках, а потом, как будто по команде, прыснули в разные стороны, как стайка ворон зимним утром от метлы дворника. Неожиданно вспомнились слова Умберто Эко, что зло боится смеха и улыбки. Через секунду площадка перед воротами опустела.
И я увидел, что на выходе стоят Бычара и Лысый в тех же самых костюмах, в которых я увидел их впервые в отделении больницы. И смотрят они на меня и только на меня. Я почти почувствовал, что их хозяин тоже где-то рядом и, видимо, желает поговорить с врачом, не осилившим спасение дочери.
– День перестаёт быть томным, – промолвил я, оборачиваясь к Вадиму и отцу Иоанну.
– В смысле? – не понял Деменко.
– Мне нужно поговорить с новыми знакомыми.
– Приятными знакомыми или не совсем? – прозорливо поинтересовался отец Иоанн, внимательно разглядывая двух верзил.
– Скорее, второе. Но разговора не избежать – лучше сейчас, чем потом.
Вадим встревожено спросил:
– Это то, о чём ты говорил? Из-за дочери Коломойского?
– Да, – коротко ответил я.
Иоанн пожевал губами.
– Иван, мы можем зайти в церковь при кладбище. А там вы позвоните в милицию или друзьям.
– Не надо, – мягко ответил я. – Надеюсь, что до милиции не дойдёт. Вадим, подожди меня около машины, хорошо? До свидания, отче. И спасибо.
– Иван, – священник внимательно посмотрел мне в глаза. – Я буду в церкви, если что, заходите. Они не посмеют.
– Спасибо, – повторил я.
Кивнув Вадиму и новому знакомому, я не спеша направился к боевикам. В том, что у них именно такая профессия, сомневаться не приходилось. Да и чем ещё они могли пригодиться Коломойскому? Не интегральные же уравнения решать или составлять бюджет для организованной преступности города на следующий год. Не то соотношение IQ и мышечной массы.
– Доброго дня, господа, – почти весело поприветствовал я их. – Не меня ищете?
– Ну и юмор у вас, доктор, – проворчал Лысый, кивая на толпы людей за воротами кладбища. – Какой же это день добрый?
– Уж какой есть, медицинский. Что привело?
– Наш шеф желает сейчас поговорить с вами, доктор.
– Я не желаю, – пожал плечами я, – уже вам говорил. Операция прошла, причина смерти пациентки в её пристрастиях к наркотикам. Дело закрыто. Что ещё?
– Ещё вам надо пройти туда, доктор, – Бычара показал мне направление на стоянку.
– Нет, – ответил я. – Если вашему шефу так хочется пообщаться, пусть приходит ко мне в отделение. Сейчас я общаться не желаю – я только что близкого человека похоронил.
– А тебя и не спрашивают, мужик, – Бычара плавно скользнул поближе и перехватил цепко мою левую руку.
– Убери грабли, – ласково попросил я его.
– Ещё и борзеет, – деланно удивился Бычара, перехватывая локоть в крайне болезненный захват. – Топай ножками, доктор, пока кость не треснула случайно.
Я чуть поддался ему, сделал шаг вперёд. Цивилиан легко выскользнул из кармана, раскрылся с лёгким щелчком, подчиняясь резкому повороту кисти. А там уже дело за малым. Как там производитель писал – «Вы наносите удар, Spyderco Civilian делает всё остальное». Острый клюв керамбита вспорол ткань костюма, прорезая с одинаковой лёгкостью что шерсть, что синтетику рубашки, что кожу и плоть руки Бычары. Серрейторное лезвие многочисленными зубцами глубоко грызануло боевика. Инстинктивно он дёрнулся и выпустил руку из захвата, что и было нужно. Следом я ударил вверх и наискось, прочерчивая по щеке Бычары яркую полосу. Плавно и быстро повёл ножом в обратном направлении, чтобы ещё разок резануть урода по морде лица.
И…
Услышал рядом с ухом, ещё прежде, чем почувствовал холод металла, тонкий, почти музыкальный щелчок предохранителя пистолета. Памятный, привычный в армии звук – такой же родной и успокаивающий, как звуки при сборке «Винтореза», когда одна за другой детали встраиваются на положенные места, превращаясь в совершенный инструмент.
– Доктор, – угрожающе прошипел Лысый, – нож бросьте. Хорошо?
– А если нет? – я ещё попытался бравировать.
– Тогда, сука, я сам тебя пристрелю, – проревел Бычара, зажимая рану на руке.
Чуть скосив глаза, я увидел чёрный ствол родного отечественного ПМ, а заодно в нескольких метрах за спиной Лысого спокойно идущую Машу. Она безразлично мазнула взглядом по нашей небольшой пантомиме, а пока я соображал, что же делать, протопала мимо, даже не окликнув, и скрылась в дверях церквушки.
Оно и к лучшему.
Ещё бы её защищать – тут самому непонятно, как выкручиваться. Где та косичка, за которую можно выдернуть себя из болота?
Но обидно, что даже не испугалась и не забеспокоилась. Ну, сам виноват – чего ей дёргаться за практически чужого человека, разве что живущего на одной жилплощади.
– Доктор? – с нажимом повторил Лысый. – Вас ждут. Не заставляйте меня стрелять.
Я бросил ему под ноги нож и, уже не оборачиваясь, пошёл за Бычарой к стоянке. Лысый аккуратно шёл позади, чтобы пресекать возможные выбрыки. Подошли мы к не самому дорогому «Лексусу», если вообще применимо понятие «недорогой» для этой марки машин. Чёрный цвет немного бликовал на солнце, и казалось, что есть в нём некая красноватая глубина. Как будто машина покрашена не в чёрный цвет, а в тёмно-тёмно-багровый. Когда открылась задняя дверь, и я попал в салон, стало понятно, что я почти не ошибся. Всё внутри было в багровых тонах – панели красного дерева, тёмная кожаная обивка сидений, даже затемнённые стёкла пропускали только тёмно-красную часть солнечного спектра.
На заднем сиденье сидел крупный мужчина, задумчиво и спокойно меня разглядывающий. В полутьме я не разобрал цвет глаз, но показалось, что они светлые. Черты лица скрадывались красноватым свечением тонированных стёкол, выделялся тяжёлый волевой подбородок без всяких там гламурных ямочек. Короткая стрижка почти не прикрывала торчащие большие уши. Вот только улыбки они не вызывали. Этот мужчина вообще был защищён от юмора в своей адрес особой угрожающей аурой, таящейся даже в простой неподвижности.
Коломойский подождал, когда я усядусь, затем холодно сказал:
– Здравствуйте, Иван Игоревич. Я давно хотел вас увидеть.
– Не так уж давно, – в том же тоне ответил я. – Всего лишь несколько дней.
– За это время случилось столько, что «давно» подходит лучше всего. Я, например, потерял дочь и отца.
– Соболезную.
– Вы потеряли кого-нибудь, Иван Игоревич?
– Нет, Бог миловал.
– Бог да, он такой. Милостивый. Люди намного меньше. Зря вы так поспорили с моими подчинёнными. Лучше всё решать… более благоразумно.
Прозвучало это совсем не угрожающе, но, тем не менее, я разозлился.
– Ваши люди сами полезли.
– Они всего лишь пригласили.
– Всего лишь?! Дулом к виску? – прошипел я.
– Если бы вы упорствовали дальше, – резко ответил Коломойский, куда-то делось его деланное безразличие, – у них было право прострелить вам ногу и притащить ко мне за шиворот. Это ясно?
– И всё это для того, чтобы вы просто меня увидели? Или какие вопросы есть?
– Не надо торопиться, доктор. Я ещё не принял решения относительно вас. И спешка может обернуться совсем не в вашу пользу.
– Да кто вы такой, чтобы решать? – психанул уже я.
– Отец девушки, умершей в вашем, дорогой доктор, операционном зале.
– И сколько вам нужно времени, чтобы решить? – меня уже несло, и останавливаться я не собирался. Никогда не любил, когда на меня давят, особенно так, как сейчас, – спокойно, одной позой и обстановкой.
– Иногда хватает и одной секунды.
Я скорее угадал, чем увидел, что Коломойский улыбнулся. Неожиданно пришла мысль, что всё это не более чем проверка. Но зачем и для чего?
– Что вы хотите узнать? – продолжил я резко. – Были ли шансы у вашей дочери? Да, были. Если бы она не была укомплектована наркотой по самые брови. И если бы она выжила на операции, более чем вероятно её бы добили осложнения. Тем более в случае многочисленных внутренних повреждений.
– Это я знаю, – заметил Коломойский. – Мне больше интересно, сделали вы всё для неё или нет. Только это и важно.
– Я сделал всё, что зависело от меня. А почему вы не сделали всё, что зависло от вас, чтобы дочь не подсела на дрянь?
Коломойский удивлённо повернулся ко мне. Хмыкнул.
– Не ожидал, Иван Игоревич, что вы умеете так кусаться. Даже в заведомо проигрышном положении.
– Не знаю, в каком я положении, – угрюмо ответил я, – но молчать не собираюсь.
– И не надо, – протянул Коломойский, заинтересованно разглядывая что-то за окном. – Я поискал информацию о вас, Иван Игоревич…
– И?
– Некто Кинни говорил – чтобы распознать стоящего врача, выбирайте того, у которого еще сохранились миндалины и аппендикс. У вас они есть, Иван Игоревич?
– Присутствуют, – буркнул я. – И крайнюю плоть мне тоже не обрезали.
Коломойский хмыкнул, то ли иронично, то ли одобрительно.
– Мои информаторы говорят, что вы хороший специалист. Ранее у вас ошибок не было. Почти.
Я напрягся.
– Если вы о том парне…
– О нём, о нём, Иван Игоревич. Но я поговорил с врачами, они считают, что вины вашей нет. Каждый в той ситуации мог ошибиться. Да и редки инфаркты у семнадцатилетних. Но это неважно, дела давно минувших дней. Я поговорил и о моей дочери. В общем, некоторые специалисты считают, что спасти было можно.
Коломойский сделал паузу. Я тоже молчал. Что тут скажешь. Всё возможно в этом мире, но не всё случается.
– Большинство сделали неблагоприятный прогноз, Иван Игоревич. Так что я, пожалуй, вам поверю. Да и… скажу честно… я давно уже смирился с тем, что дочь долго не проживёт.
– А помочь ей не могли?
– Мог. Пробовал. Помогал. Но она упорно шла к смерти. А я, поверьте, Иван Игоревич, за жизнь повидал достаточно наркоманов, чтобы не сомневаться, чем это заканчивается. Всегда.
– Тогда зачем?
– Хотел с вами познакомиться, – на этот раз чуть напряжённую улыбку Коломойского я рассмотрел точно. – И убедиться лично. Говорят, я умею разбираться в людях – работа обязывает.