Я успел ещё заехать в больницу и поработать с документами пару часов, как подошло время ехать за Машей. Удивительно, всего-то не был полдня на работе, а бумажек скопилось столько, что закопаться. И без мой подписи большая часть дальше не пойдёт. Чёртова бюрократия. Если бы можно было устроить ей эктомию, а лучше экстирпацию, то я бы старательно подобрал самый острый скальпель.
Маша удивилась, что я за ней заехал так рано и выдернул с работы, но хранила ледяное молчание всю дорогу. То ли устала от работы, то ли от меня устала. Только уже когда мы свернули с трассы за городом на грунтовку, и Маша узнала места, куда мы часто выезжали ещё студентами, она поинтересовалась:
– Муж, а муж, ты меня что, убить и закопать решил? Зачем в такую глушь привёз?
– У меня для тебя подарок, – чуть снизив скорость, я протянул руку на заднее сиденье и, достав полотняный мешок с оружием, протянул его Маше. – Чур, большой мне.
– Ив, ты чего? – протянула Маша, разглядывая смертоносные инструменты. – Рехнулся совсем? Где ты взял оружие?
– Коломойский подарил.
– Timeo Danaos et dona ferentes[11], – пробормотала Маша, выщёлкивая барабан револьвера и заглядывая в ствол. – Милая штуковина. Как я понимаю, это мне?
– Ага, – не отрывая взгляд от дороги, протянул я. С тех пор, как мы были здесь в последний раз, дорога практически исчезла, и я еле-еле угадывал, как проезжать заросли кустов и выбоины в земле. Послышался плеск реки – значит, наше место совсем рядом.
– Твой тоже неплох, – деловито сообщила жена. – Я такой в фильмах видела. Пострелять дашь?
– А зачем мы сюда приехали?
– У-у-у – протянула Машка. – А я то думала: свидание, романтика. Муж вспомнил, где мы студентами впервые любовью занялись. А всё так практично – пострелять приехали.
– Жена, не отвлекай. А то в реку въедем.
– Молчу, молчу, – отозвалась Маша и занялась револьвером.
Солнце стояло ещё высоко – как раз хватит времени и на лекцию, и на практику. А там ещё пару раз выедем, и Маша сможет более-менее правильно воспользоваться оружием в критической ситуации. Я устроил жене базовый инструктаж. Во всяком случае, то, что помнил сам с армии.
Через час жена спокойно и довольно быстро перезаряжала револьвер. Вот только осталось поправить ей стойку. И правильный хват показать. Хотя, с другой стороны, когда прижмёт, никто, кроме настоящих спецов, особо о стойке и не думает – стреляй, пока враг двигается, и стреляй точно в цель. Это уже опытные военные да ребята из МКПС знают, как всё сделать максимально правильно, чтобы влепить точно в мишень, а заодно попасть куда надо в самой мишени.
– Машка, теперь попробуй прицелиться в меня.
– Зачем? Ты же мне только что талдычил, что нельзя целиться в человека, если не уверен, что будешь стрелять? И вообще не направлять туда, куда я стрелять не хочу?
– Говорил. Но тебе ещё нужно привыкнуть к тому, что на мушке у тебя живой человек, а линия, по которой пойдёт пуля, заканчивается в его туловище или голове.
– Это и так понятно, – пожала плечами Машка.
– Понятно твоему рацио. А вот твои эмоции могут не согласиться, и в критической ситуации ты потеряешь парочку важных мгновений.
– Не хочу в тебя целиться.
– Надо. Вспомни про меня что-то плохое, – тут я проклял свой длинный язык, но всё равно продолжил. – Представь, что перед тобой враг. И целься. На поражение.
– Это можно, – мрачно протянула Машка, нацеливая на меня незаряжённый револьвер.
– Помнишь, куда стрелять?
– Да, – ответила она, выцеливая наиболее опасные зоны.
– Ты должна быть готова в любой момент спустить курок, если кто-то будет тебе угрожать.
– Так и будет, Ив.
– Уверена?
– Как никогда ранее, – музыкально ответила Маша, прищурившись и аккуратно прицеливаясь мне то ли в лёгкое, то ли сразу в сердце. Жена немного прикрывала от меня низкое вечернее солнце. И женский силуэт как будто обволакивало тёплое вечернее сияние. Занятно, но вот чернота дула всё равно выделялась резко и чётко – как холодная чёрная прорубь во льду.
– Целься и готовь в себе это чувство – в любой момент спустить курок. Говорят, что в человека трудно не то что выстрелить, но даже целиться.
– Врут, дорогой, – сказала Маша, уверенно удерживая в правой руке револьвер и закрывая хват сильной руки пальцами левой, вполне правильный «замок». – Тем более этих «человеков» столько через меня прошло, что я, пожалуй, уже путаюсь – объект ещё не или уже да. Профессиональная деформация, Ив, как она есть.
– А теперь давай постреляем. Только не друг в друга, договорились, Маруська?
– Как скажешь, милый, как скажешь, – промурлыкала Маша.
Глава 6
– Лови!
Пацанёнок лет пяти запустил в мою сторону разноцветный надувной мяч. Я поймала его, смеясь, и опустилась на расстеленное на песке покрывало. Солнце плескалось в лёгкой ряби пруда, за полосой песка мягко шумели сосны, уходящие макушками в небо – густое, того тёмно-василькового цвета, который бывает лишь в сильную жару.
Малец плюхнулся рядом, бесцеремонно сунулся в пакет, выуживая запотевшую пластиковую бутыль. Странно, но я восприняла это как должное. Словно этот пацанчик имел право копаться в моих – или наших? – вещах, пить воду и жевать бананы.
Рядом под огромным пляжным зонтиком устроилась Аня, баюкая Кирюшу. Ива нигде не было видно. Купаться ушёл, что ли?
– Пошли в воду! – предложила я.
Аня покачала головой.
– Ты искупайся, если хочешь. А я посижу, видишь, засыпает.
– А ты, воробышек?
Сорвавшееся с языка прозвище удивительно ему подходило – взъерошенному, черноглазому, вертевшему головёнкой туда-сюда.
– Пошли, – согласился мальчишка.
Вода, холодная после перегретого песка, скользнула по ногам. Повизгивая и поёживаясь, мы забрели на глубину, где мальчугану было по пояс.
– Больше не надо, наверное. Ты ведь плавать не умеешь?
– Нет.
– А как тебя зовут, воробышек?
– Какая разница? – Он поднял на серьёзный взгляд. – Зови, как хочешь.
Он плеснул водой в мою сторону, я взвизгнула, уворачиваясь от брызг, и проснулась. Почему-то в преотвратнейшем настроении. Мотнула головой, отгоняя остатки утренней ленивой дурноты, и поплелась в душ.
Позавтракав традиционно порознь, мы с мужем разбежались по работам. Порой я ощущала себя не женой, а кем-то вроде верного вассала. Хорошо хоть не боевой кобылицей. Взаимные обязательства, взаимное уважение, всё остальное – лишнее. И всё же я была благодарна мужу за то, что остался ночевать дома. Засыпать, чувствуя рядом живое тепло, – бесценная роскошь в нынешние смутные дни.
Накануне я несколько раз звонила Ане. Хорошо поставленный женский голос неизменно сообщал, что абонент недоступен или выключен. Это можно было понять – на месте подруги я бы тоже отключила к чёртовой матери все средства связи, чтобы остаться наедине со своим горем. Тот, кто сказал, что разделенная беда – полбеды, жил в другое время. Сейчас люди не умеют просто молча быть рядом – или бросаются утешать, или высказывают неловкие слова соболезнования, затёртые и оттого фальшивые. Так что беспокоиться о подруге повода, наверное, не было: не возьмёт трубку до вечера, приеду домой, проведать.
То, что звонить не придётся, я поняла, едва оказавшись на работе. Аня лежала у входа в зал, на самом верху сложенного из тел стеллажа – не помещались иначе трупы в не такой уж большой морг – уже раздетая, с биркой на ноге, как и полагается. Сплющенная грудная клетка, оторванные большие пальцы на руках, выраженно цианотичное лицо… автодорожка, компрессионная асфиксия? Господи, вот это и называется профессиональная деформация.
– Марья?
– Когда?
Вадим проследил за моим взглядом, обнял за плечи.
– Ну-ка, пойдём… Михалыч, переложи куда-нибудь, чтобы не перед глазами.
Вадим вывел меня на улицу, вручил сигарету.
– Знакомая?
– Это для её сына мы могилу копали.
– Понятно. Сейчас, сопроводительные документы подниму. Вернусь, расскажу.
Я кивнула.
– Ещё одну сигарету оставь? Пока ходить будешь.
Вадим бросил мне на колени пачку «Winston» и исчез.
– Ты глянь, курят ещё, – донеслось откуда-то сбоку. – Вместо того, чтобы работать, штаны на ступеньках просиживают.
Я подняла голову. Пикетчики. Прибавилось по сравнению со вчерашним – всю ограду облепили. Пусть. Если народу нечем заняться – их дело, как потратить личное время. Больше того, что мы уже делаем, никто сделать не в силах. Как быстро нынче люди теряют терпение: раньше, бывало, ждали больше недели, те явно криминальные трупы, которые нельзя хоронить без разрешения прокуратуры. И не возмущались же. Понятно, что это ненормально и неправильно, но ведь и мы не для собственного удовольствия трупы держим. Сейчас… Такое чувство, будто агрессия копится в воздухе, словно ток в пластинах конденсатора, чтобы потом бабахнуть с оглушительным треском.
– В общем, так, – Вадим вернулся на крыльцо. – Привезли под утро, как неопознанную, – похоже, сумочку с документами кто-то прихватил, пока «Скорую» дожидались. Опознаешь потом по всем правилам?
– Да.
– Хорошо, я следователю передам. Само ДТП ещё вчера случилось. Въехала в столб. Сама с управлением не справилась или кто под колёса прыгнул – не знаю, описание места происшествия у ментов. Могу следователю позвонить, но, скорее всего, пошлёт. У них там работы, как у нас, а людей…
Я снова кивнула.
– Да какая теперь на хрен разница?
Будто знание о том, что именно случилось, Аню воскресит.
– Чтобы достать, машину разрезали. Ну и остальное ты видела.
– Видела, – я отбросила в сторону окурок и тут же достала ещё одну сигарету. – Вадим, ты верующий?
– Нет.
– Жаль… Хотела попросить помолиться за упокой… Аня верующая была. Ну, не то чтобы совсем… как все сейчас.
Купить, что ли, сигарет, чтобы не стрелять у сослуживцев? Пригодятся ещё, похоже. Потрясающе удобная штука: можно медленно вдыхать-выдыхать дым и молчать. Вроде как занят, а на самом деле ничего не делаешь и ни о чём не думаешь. Вдох – медленный выдох – стряхнуть пепел с кончика. Не думать. Потому что если я начну думать, то сойду с ума. Не чувствовать.