– Скорая едет? – поинтересовалась я у омоновцев, выдирая ногу из чужих пальцев.
– Вызвали. А вы ничем не можете помочь?
Иезуитство какое-то: сперва стрелять, потом спасать.
– Я судебный медик. Вскрыть могу, но эта процедура, кажется, несколько преждевременна. Помочь… я пожала плечами. Где-то аптечка, кажется, была. Судя по локализации раны – гемопневмоторакс, с шансами гемоперикард. Если вы настаиваете…
Настаивать они не стали: ребята, видать, оказались тёртые и знали, что если не можешь ничего сделать – лучше не трогай и подожди тех, кто может.
– Мария Викторовна, а как же клятва Гиппократа? – прошептал Сашка.
– Какая? – поинтересовалась я. – «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели»? Там ещё что-то про «не дам абортивного пессария» и «не буду заниматься сечением у страдающих каменной болезнью».
– Ну…
– Клятва российского врача, значит, – я усмехнулась. – Честно исполнять свой врачебный долг и действовать исключительно в интересах больного, невзирая на пол, расу, национальность… и прочая и прочая. Я и действую… исключительно в интересах больного. Об этом редко говорят, но современная деонтология полагает, что личная неприязнь может повлиять на качество проводимой терапии. А личную неприязнь я, как понимаешь, испытываю. Аж кушать не могу.
Софистика, софистика, чёрт бы её подрал. Студент, врачи – не ангелы с нимбом, летящие на крыльях ночи спасать человечество, а присяга не превращает их в роботов. Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше для тебя же. Глядишь, не сгоришь до времени, а сгорают все, рано или поздно. Когда-то Вишневский отдал под трибунал подчинённого, отказавшегося оперировать офицера СС. Наверное, я плохой врач, но, окажись на месте того подчиненного, предпочла бы трибунал.
– Но… – парень хотел сказать что-то ещё, когда мы вывернули к открытым дверям секционного зала. Сашка дернулся и резко отвернулся, часто-часто моргая. Я высвободилась из руки держащего меня омоновца и пошла внутрь. Кажется, меня окликнули – неважно. Дверь баррикадировали зря – толпа вынесла окна вместе с сетками. Решёток не было – какой дурак будет грабить судебный морг?
Трупы. Тела, перевёрнутые столы, разбросанные инструменты. Сброшенный со стола вскрытый труп, органокомплекс валяется рядом. Михалыч с секционным ножом в руке, лица нет, разве что по залитым кровью сединам и узнать. Раскрытые двери хранилища, вытащенные из холодильника обнажённые трупы… идиоты, они ж испортятся. Двое коллег, рядом с одним – табуретка с окровавленным углом сидения. Судя по проломленной башке лежащего рядом типа в джинсовой куртке – Харона своего коллега прихватил за компанию. А может, не одного. Санитар. Сверху обнажённый труп – бросили, не глядя. Вадим.
Я опустилась на колени рядом.
– Женщина, не трогайте ничего!
– Глаза хоть закрыть дайте.
– Не трогайте! – мужчина подхватил меня под руку, вздёргивая на ноги.
– Пустите! Может, живой кто.
Он только крепче сжал моё предплечье, рядом материализовался второй добрый молодец, ухватив другую руку, так что брыкаться было совершенно бесполезно, и я покорно позволила вывести себя на улицу Посреди двора валялись вытащенные из здания трупы. Кто-то, видать, забрать хотел, да не донёс. И у ворот – свежие, одетые.
– Здесь ждите. Сейчас бригада приедет, разберёмся, кого куда.
Из здания под руки вытащили какого-то мужчину, не слишком церемонясь, впихнули в стоящий рядом автобус. Интересно, как они отличают сотрудников от погромщиков? И откуда тела у ворот? Стреляли?
– Давка была, – стоящий рядом омоновец проследил за направлением моего взгляда. – Сами друг друга…
Подъехали две машины «Скорой», врачи исчезли в здании.
– Студент, ты курящий?
– Нет.
– И я нет, чёрт…
Подрулила ещё одна легковушка с мигалками, оттуда выбрались трое в форме милиции.
– Маша! Что у вас тут за бардак? – закричал один, ещё закрывая дверцу.
– Привет, Костик, – откликнулась я. – Еврейский погром. Мы в роли евреев.
Врачи вынесли на носилках коллегу, загрузили в машину, «Скорая» взвыла и рванула прочь. Живой. Хоть кто-то.
В другую машину загрузили подстреленного типчика, что ухватил меня за ноги. Водитель что-то объяснил своим по рации, машина уехала.
– Сейчас ещё должны подогнать, – уже нормальным тоном сказал Костя – следователь, капитан милиции. На трупах частенько пресекались, теперь вот здесь. – Людей не хватает, что у нас, что у них.
Он огляделся.
– Больше никто не уцелел? Ни хрена себе… Пошли тогда, что ли, с тобой описывать?
– Костя, я не могу.
– Да брось, сколько раз вместе работали. Нервы у тебя что надо.
– Костя, ёпрст, я вообще-то тут вроде как пострадавшая. Или свидетель, тебе виднее. Какое, к чёрту, «описывать»?
Следователь выругался.
– Сумасшедший дом. Из ближайшей больницы, что ли, врача притащить? Так он нам тут понапишет…
– Повреждения нормально опишет. А вскрывать подтянете патанатома, в областной больнице свой морг, в первой городской тоже есть, в детской… найдёшь, в общем. Вопрос в том, куда трупы везти, у нас тут разгром полный.
– Да что ж это… – Костя разразился очередной матерной тирадой. Спохватился. – Прости, Маш. Сейчас с нашими свяжусь, там решим.
Он вернулся к машине, долго разговаривал, потом пообщался с омоновцами. Мы ждали.
Подъехали ещё две «Скорые», как бы не те же самые: лица медработников показались знакомыми, впрочем, могла и ошибиться.
– Маш, а что за разговоры об огнестреле? – вернулся Константин.
Я пожала плечами.
– Откуда мне знать? – Я рассказала байку о том, как Сашка героически бросился меня спасать.
– Ясно, – буркнул Константин. – В общем, езжайте-ка вы в отделение. В изолятор сажать не будем, свои люди, вроде как, в коридоре посидите. Но показания дать придётся по всей форме.
– Костик, я у тебя в подозреваемые переквалифицировалась?
– Маш, не морочь голову. На допросе разберёмся.
– Весело. Слушай, а переодеться можно? Не в этом же, – я дёрнула за полу хирургического костюма. – Потом от вас домой переться.
– Маш, ну ты как из детского сада. Кто тебе даст в вещдоки переодеться?
– Вот черт… Ты уверен, что пойдут как вещдоки?
Константин вздохнул:
– В этом вашем погроме как вещдок пойдёт все. Поди тут с ходу разбери, где, что и куда. Сколько времени описывать место происшествия буду – даже думать не хочу.
– Гадство… у меня там сумочка в раздевалке оставалась.
– Много денег было?
– Денег не много, саму сумочку жаль, и кошелёк новый, – я махнула рукой. – Чёрт с ним, сгорел сарай, гори и хата, но если найдёшь – дашь знать, ладно?
– Дам знать. Давайте, вас проводят. И мобильный парням отдай. Уходить из отделения будешь – вернут.
– Погоди, мужу можно позвонить?
– Валяй.
Как на грех, Ив трубку не взял. В операционной, как пить дать. Чёрт. Знать бы точно, в качестве кого меня забирают – свидетелем или подозреваемой? В тюрягу не хотелось однозначно. С другой стороны, пусть лучше трое судят, чем четверо несут.
В автобусе омоновцы поснимали маски, превратившись в усталых, плохо выбритых парней. Ехали молча всю дорогу. Дежурный выдал расписку на телефон, потом нас усадили в коридоре и оставили вроде как без присмотра, но какое «без присмотра» может быть среди снующих туда-сюда милиционеров?
Я прислонилась затылком к стене, прикрыв глаза. Мозг, переполненный впечатлениями, отчаянно хотел отключиться – так вылетевшие от скачка напряжения пробки вырубают электричество во всём доме.
– Мария Викторовна, вы спите? – в голосе Сашки было столько неподдельного изумления, что я приоткрыла один глаз.
– Студент, ты патфизу на сколько сдал?
– На четыре…
– Значит, знаешь, что такое запредельное торможение.
И всё-таки отключилась. До тех пор, пока кто-то осторожно не тряхнул за плечо.
– Так безмятежно дрыхнуть может только человек с чистой совестью.
– А с чего бы ей быть нечистой? – буркнула я, продирая глаза. – Олежка? Ты откуда здесь?
– Странный вопрос, – рассмеялся Олег. – Действительно, что капитану милиции делать в УВД?
– И в самом деле. Извини, спросонья не соображаю.
Я провела ладонями по лицу, сгоняя остатки сна.
Где-то внутри снова заклокотал адреналин. Нервы ни к чёрту.
– Маш, а ты что тут делаешь?
– Видишь ведь: в милицию замели, дело шьют, – усмехнулась я.
– Что случилось? – разом посерьёзнел Олег.
– Бюро разнесли. Толпа. Всех наших… не знаю, при мне одного «Скорая» увезла, может, ещё кто живой остался, мне проверить не дали.
Олег присвистнул.
– Это ЧП минимум районного масштаба. Шума будет… Сейчас, посиди, я поразузнаю.
– Куда я отсюда денусь?
– Действительно…
Олег исчез в одном из кабинетов. Я прислонилась затылком к стене.
Бардак. По-хорошему, мы с Сашкой должны бы сейчас сидеть не в коридорчике, а в изоляторе. Каждый в своём. Потому что за то время, которое мы уже провели в коридоре, можно было бы обсудить не только коротенькую историю, но и детали второго пришествия. А можно было бы и вовсе встать и уйти. Теоретически.
– Машка, ты в курсе, что в рубашке родилась? – поинтересовался вернувшийся Олег.
– Догадываюсь.
– Ты точно не знаешь, кто стрелял?
Олег, конечно, друг Ива, и муж ему доверяет больше, чем кому-либо. Но он ещё и мент. И хороший мент, судя по тому, что я о нём слышала. Рискнуть?
– Ну… ты еще спроси: «Павел Андреевич, а вы шпион?»
– Понял, – медленно произнёс Олег. – Серьёзно.
– Позвони Ивану, пожалуйста. У меня телефон отобрали.
– Не «отобрали», а «изъяли». Позвоню.
– Спасибо.
Он открыл было рот сказать что-то ещё, как одна из дверей шарахнулась об стену, выпуская дородную даму в погонах. Вслед за ней вылетела ещё одна и вцепилась первой в шевелюру. Из кабинета появилась третья женщина, принялась оттаскивать вторую. Олег, осекшись на полуслове, бросился разнимать дерущихся.