Одни требовали «правды». О чём, в какой форме, и как определить, что это именно она, – оставалось за кадром. Правды – и точка. Я подозревала, что правда о том, что земля имеет форму геоида, а Джона Леннона убил Марк Чепмэн, не сделает собравшихся здесь сограждан счастливее, но те, кто сочиняет лозунги, как правило, не заботятся о том, чтобы формулировки были корректны.
С другой стороны клеймили врачей-убийц, Минздрав и жадных торговцев лекарствами. Именно они были виноваты в том, что в аптеках нет жизненно важного лекарства «Лодибра», того самого фуфломицина, что в новостях советовали в качестве профилактического средства от второй волны смертей. Всё те же, без сомнения были виновны и в том, что случилась первая волна, – ведь если бы вовремя сказали правду и дали людям возможность купить чудо-лекарство или надеть маски, никто бы не умер. Не выдержав, я вслух полюбопытствовала, не врачи ли убийцы развалили часовню двенадцатого века. Ответом был сдержанный мат Ива, который юмор не оценил. Когда все мысли только о том, чтобы не посадить на капот очередного борца с режимом, не до шуток.
На этом фоне лозунги третьей группы казались прямо-таки родными. Призывы покаяться, потому что всё ныне происходящее – кара господня за то, что не прислушались к словам пророков. Пророки же однозначно осудили переливание крови во всех формах, равно как производные компонентов крови. Разумеется, врачи, которые вмешиваются в промысел божий, и те, кто уже работает с такими вещами, навсегда лишили себя спасения, но у остального человечества шанс есть… Помнится, Ив рассказывал, как собственноручно спустил с лестницы одного из подобных проповедников, – это ж надо было притащить в хирургической отделение брошюрки, говорящие о том, что бог, якобы, запретил переливание крови. Окажись я тогда рядом – помогла бы придать святоше дополнительное ускорение. Но чтобы «Свидетели Иеговы» вышли на демонстрацию? Или новая секта, за последнее время они плодятся, что плесень. С теми же верованиями, что у свидетелей, но вместо мирной проповеди предпочитающая демонстрации? Все может быть…
Машина, наконец, выбралась из толпы, муж прибавил скорость.
– Налюбовалась? Всё ещё хочешь пообщаться с добропорядочными горожанами?
– Слушай, достал. Измором, что ли, хочешь взять?
– Вроде того. Очень хочется развернуть машину и запереть тебя дома.
– Попробуй, – хмыкнула я.
– Думаешь, не справлюсь?
– Думаю, справишься. А дальше?
– Поймёшь, что я был прав.
– Сам в это веришь?
Ив не ответил. Правильно сделал: салон движущегося автомобиля – не лучшее место для выяснения отношений. Не то чтобы я всерьёз поверила угрозе – чего-чего, а до попыток решить проблему грубой силой муж не опускался никогда. Хуже всего – Ив был прав… Да и мои остатки здравого смысла кричали в голос о том, что я совершаю вопиющую, опасную глупость, что в грамотно организованном бою нет нужды закрывать вражескую амбразуру собственным телом, что надо развернуть машину и сидеть дома, лучше всего в компании небольшого арсенала, и ждать, чем дело кончится. Беда в том, что сидеть на попе ровно и ждатья не умела никогда.
Машина остановилась там, где от дороги ответвлялся проулочек, ведущий к бюро. Отсюда можно было, не слишком привлекая внимание, увидеть, что происходит за решётчатой оградой морга. Я на миг пожалела, что толпы, как в прошлые дни или сегодня на площади, нет. Окажись у морга агрессивная орда с лозунгами, я бы имела право попросить Ива вернуться домой. Но толпы не было, была очередь, уставшая, безразличная, чем-то смахивавшая на те бесконечные очереди, в которых мне доводилось побывать ещё ребенком, – потому что купить хоть что-то, не выстаивая часы, было просто невозможно. Интересно, номерки на ладонях уже пишут?
– Ну что? – спросил Ив.
Я прислонилась лбом к бардачку. Страшно.
– Маш?
Щёлкнул расстёгнутый ремень безопасности.
– Погоди, – сказал муж. Достал из барсетки пистолет, сунул за пояс, демонстративно расстегнул джинсовую куртку. Потёр подбородок:
– Зря брился. Со щетиной было бы колоритнее и убедительней.
– Сдурел? Зачем?
– Потому что ты – моя жена, – он ухмыльнулся. – Не дрейфь, Маруська. Прорвёмся.
Мы выбрались из машины. Ив пристроился за правым плечом, отступив на полшага. Ангел-хранитель с фингалом и пистолетом. Ветер проволок по асфальту плакат «Судить чёрных трансплантологов!».
Очередь выстроилась к двери ритуального агентства, откуда обычно и выдавали трупы, но хвост её, обогнув здание, доходил почти до служебного входа. Заметив, как мы поднимаемся по ступенькам, народ зашевелился, подтягиваясь ближе. Я достала было ключи и поняла, что необходимости в них нет, – уехав, милиция не только не опечатала, но и даже не закрыла как следует двери, просто притворив. Я оглянулась на стягивающееся кольцо людей. Повернулась лицом к толпе, чувствуя, как сами собой разворачиваются плечи и поднимается вверх подбородок. Как бы страшно мне ни было, никто этого не увидит.
– Господа. Товарищи! Как вам, возможно, известно, вчера здесь произошло ЧП.
Вот когда пригодились школьные выступления со стихами. Выйти на сцену тоже было страшно – ровно до тех пор, пока с губ не срывалась первая фраза, а дальше голос послушно летел над залом, и завуч тихонько утирала слезы. Сейчас я чувствовала себя так же – разве что цена неверной интонации была куда выше.
– Полагаю, вам неизвестно, что из всего персонала бюро на сегодня выполнять свои должностные обязанности могут два человека. Я – эксперт – и санитар, который приедет позже. Остальные – в больнице либо в морге. Всем вам хочется, наконец, похоронить своих родственников. Мне тоже, там, – жест большим пальцем за плечо – лежит моя подруга, и я не могу предать её земле. Но одна я не справлюсь. Вам придётся мне помочь. Те, кто не хочет пачкать руки, могут уходить сразу.
Народ зашевелился, заворчал, надо было быстро дать им что-то, что они могли бы расценить как уступку.
– Те, из вас, чьи родственники скоропостижно скончались в тот день, – теперь он навсегда стал «тем», и ни дата, ни день недели уже никого не интересовали, – могут забрать тела без вскрытия. Но обмывать и одевать придётся вам самим. Вода у нас есть, одежда, полагаю, есть у вас.
Перевела дух:
– Тем, чьих родственников привезла милиция, лучше не тратить время на ожидание. Составьте очередь, пока я могу обещать не более двух тел в день. Одну копию списка отдадите мне, чтобы я знала, с кем работать, как вы распределите очередь между собой – ваше дело. Полагаю, что после того, как будут отданы тела, не требующие вскрытия, очередь начнёт двигаться быстрее.
Я обвела взглядом людей, чувствуя себя Лениным на броневике. Только бы не сфальшивить, в таких делах важно не что сказано, а как.
– Мне нужен час на то, чтобы навести порядок в помещении. За этот час вам нужно составить списки из двух очередей – скоропостижных и криминальных случаев. Копию каждого списка – мне, в криминальном укажите контактные телефоны, я позвоню, когда можно будет забирать. Лукавить не стоит, из сопроводительных документов всё будет ясно, пойманный на вранье автоматически откатится в конец очереди. Также это время предлагаю употребить на то, чтобы найти транспорт тем, кто приехал сюда не на своём автомобиле, а также гробы или мешки для того, чтобы завернуть тело. Парниковая плёнка тоже подойдёт – это на ваше усмотрение.
Может быть, в ритуальном агентстве и остались гробы, но это не наша епархия. Надо попробовать вызвонить их директора, если тот жив, конечно; где-то в кабинете шефа был записан номер. Но незачем даже заикаться о том, что не можешь сделать точно. Не сейчас.
– Тем, у кого слабые нервы, советую не тратить время – возиться с упавшими в обморок и успокаивать истерящих просто некому. Итак, всем всё ясно. Работаем.
Наверняка далеко не всем всё понятно, наверняка кто-то возмущён тем, что придётся пачкать ручки, но если начать объяснять и спрашивать, всех ли устраивает такое положение вещей, дальше пустых препирательств не уйдём. Демократия хороша, когда всё спокойно и есть время чесать языком. Когда самолёт уходит в штопор, решение принимает тот, у кого штурвал, а всестороннее обсуждение с участием всех заинтересованных сторон гарантированно угробит и пилота, и пассажиров. Поэтому я развернулась и закрыла за собой дверь. Учитывая выбитые окна секционного зала – жест чисто символический. Ив молча шёл следом. Я щёлкнула выключателем, под люминесцентными лампами коридор выглядел как обычно. Толкнула дверь в секционный зал.
– Ни хера себе… – протянул Ив.
Осколки стекла, разбросанные по кафелю, пятна крови, перевёрнутый стол, документы на полу, шевелящиеся от сквозняка из разбитого окна. И трупы. Всё тот же органокомплекс на полу, выпавший из вскрытого тела, обнажённые покойники… Коллег, погибших вчера, милиция увезла, оставив тех, кто уже был мёртв, когда толпа ввалилась в морг.
– Fallout…[14] – выдохнула я.
Разве что приколоченных к стенам разлагающихся тел не хватает, да торчащей арматуры. И кафель не серый.
Ладони Ива мягко легли на плечи. Я на миг прислонилась затылком к его груди, отстранилась.
– Спасибо. Но ещё немного – и я зареву, а сейчас не время. Так что не трогай меня, пожалуйста. И не говори ничего.
Хотел ли он ответить, я так и не поняла, потому что за неплотно прикрытой дверью трупохранилища кто-то застонал, и муж, подпрыгнув, грязно выругался. Я коротко матюкнулась – вовсе незачем прыгать и пытаться отпихнуть меня за спину. Трупы не стонут, зомби не бывает, призраков не существует, а живым в трупохранилище делать нечего. Так что я обошла Ива, всё ещё пытающегося задвинуть меня в тыл, толкнула дверь – и едва удержала завтрак в желудке, увидев, как с лежащего на земле тела подхватывается мужик, пытаясь заправить в ширинку торчащие причиндалы. Дальше мы с мужем отреагировали синхронно, похоже, даже не сумев до конца понять, что именно делаем. Ухватили урода за шкирку с двух сторон, и как был, со спущенными штанами, выволокли наружу, кажется, снеся кого-то из стоящей на улице очереди. Хлопнула дверь. На улице взвыло. Я сползла спиной по стене, зажимая уши – слишком уж то, что я слышала, было похоже на вчерашнее. Ив выглянул в окно.