– Ты мне ещё заплатишь, щенок, – прошипел Луканов, обходя стол так, чтобы тот оказался между нами. Солнечный свет падал из-за спины, отчего лицо ушло в глубокую тень – только глаза Луканова сверкали неожиданно глубинной злобой. Мне даже интересно стало, сколько же он обиды на весь мир подсобрал за пятьдесят лет жизни.
– За халат? – поинтересовался я, занимая своё место.
– За всё, – прошипел Луканов.
– Сергей Васильевич, успокойтесь. Нам ещё работать вместе.
– Мне уже предложили более достойное занятие.
– И кто же?
– Тимошенко! – с вызовом ответил Сергей Васильевич.
– Наш бывший пациент? Михаилу понадобился личный хирург? – поинтересовался я.
– Я буду его полномочным свидетелем, – гордо ответил Сергей Васильевич.
– Свидетелем чего? Он собирается жениться? – я приподнял бровь.
– Идиот! Я свидетель его воскрешения!
– Сергей Васильевич, предлагаю вам консультацию Деменко. Ничем, кроме временного помешательства, я не могу объяснить такое заявление хирурга, получившего классическое образование и столько проработавшего в медицине.
– Пошёл ты, – выплюнул Луканов. – Сам загибайся вместе с этой грёбаной больницей, с этим долбанутым городом. Я увольняюсь. Сегодня же.
– Не могу сказать, что меня это сильно опечалило, – я пожал плечами. – Заявление на стол – и можете быть свободны.
– Уже, – процедил Луканов, указывая пальцем на столешницу.
Я не обратил внимания, когда садился, на расположившийся поверх моих бумаг большой белый конверт с крупной надписью чёрным маркером.
«Сыну стукача и жополиза Ивану Игоревичу Корнилову».
Коротко и ёмко.
Даже слишком.
– Ясно, – тихо ответил я и пружиной вылетел из кресла.
Луканов, очевидно, только сейчас осознав последствия, издал звук, средний между тихим визгом и всхрапыванием – и со всех ног бросился к двери, которая по вселенским законам справедливости открылась прямо ему в лоб. Сергей Васильевич автоматически отпрыгнул назад, развернулся, вскидывая руки, но мой кулак благополучно миновал хлипкую защиту и чётко впечатался в переносицу, отбросив скандалиста обратно к двери. В проёме ошарашенно замер реаниматолог Павел. Видно, он как раз набрал воздуха в лёгкие, чтобы поздороваться, но так и не решил, что именно нужно сказать в такой пикантной ситуации. Павел принял летящего Луканова в объятия и, ничего не понимая, оттолкнул обратно ко мне.
– Спасибо, – кивнул я. И смачно заехал гадёнышу по рёбрам правой рукой, левой вскользь добавил по уху От попаданий я испытал ни с чем не сравнимое удовольствие – всё же давно стоило осуществить операцию по принуждению к миру, как говорят натовские «войнотворцы».
И тогда Луканов заверещал во всё горло.
– Помогите! Бьют! Помогите! Вызовите охрану!
– Ну что ты орёшь? – весело сказал я ему на ухо, выкручивая руку и подталкивая к двери. – Что орёшь-то?
– Э-э-э… – задумчиво протянул Павел, когда я провёл скорчившегося Луканова мимо.
Склонившись к Сергею Васильевичу, я проникновенно добавил:
– Дальше, Шура, ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить.
Дембельским аккордом с ноги запустил Луканова вдоль коридора. Крикнул вослед:
– Заявление принято.
Выдохнул.
И сразу полегчало.
Издалека за мной опасливо наблюдала старшая медсестра и сестричка из манипульки. Я им успокаивающе помахал рукой. Развернулся к Паше и склонил голову, ожидая вопроса.
– Достал Сергеич? – сочувственно поинтересовался реаниматолог.
– Уволился. И громко хлопнул дверью, – ответил я и приглашающе махнул рукой. – Заходи. Какими судьбами?
– Медицинскими.
Паша всмотрелся в моё лицо:
– Опа! А когда это он тебя?
Я пощупал вчерашний фингал и пробурчал:
– Это не он. Много чести. Жена постаралась.
– Оу, сочувствую. У меня тоже второй день скандал – все на взводе. Знакомые, незнакомые. Особенно после вчерашнего.
– А… та авария?
– Угу. Еле отпрыска удержал, чтоб остался дома и не шёл на митинг. Даже жена порывалась – уж насколько она у меня тяжела на подъём, а всё равно захотела поиграть в общественного деятеля.
– Скольких к тебе привезли?
– Да семеро лежат. Состояние стабильно тяжёлое. Думаю, троих не вытянем. Попал бы тот мажористый урод ко мне, я бы сам ему все провода из аппаратуры повыдёргивал. Твои молодцы – одного вчера хорошо сразу прооперировали. Да и травматологи хорошо постарались – но с таким травмами… Эх, – реаниматолог махнул рукой. – Глянуть на своего хочешь?
Я задумчиво посмотрел на стол. Желание возиться с бумагами улетучилось. После корриды с Лукановым адреналин бурлил в крови, и совсем не хотелось усаживать пятую точку для нудной бюрократической работы.
– Ну, пошли, – вздохнул я. – Посмотрю, как мои потрудились. Кто оперировал, Диана?
– Она, – блаженно зажмурился Паша. – Чудо, а не хирург. И как женщина просто конфетка.
– Не облизывайся, котяра, это мой прайд.
Павел хмыкнул. И пошёл чуть впереди, на ходу рассказывая, в каком состоянии вчера привезли пострадавших.
Всего автомобиль перемолол на остановке под три десятка человек, насколько я понял. Раньше такая толпа ни за что бы не скопилась в ожидании автобуса, но теперь, когда транспорт почти не ходит, очереди на остановках стали привычным явлением. Большая часть пострадавших попала в больницы в крайне тяжёлом состоянии – развезли по всем стационарам, где располагались хоть более-менее оборудованные реанимации. У нас всю ночь за пострадавших боролись – вроде сейчас чуть полегче. В других больницах дела похуже, есть уже первые умершие именно в больницах – на самой остановке, по слухам, остались пятеро. Кто бы мог подумать, что один дорогой автомобиль с бестолковым мажором за рулём может принести в мир столько горя.
Я краем уха прислушивался, но больше находился в своих мыслях. Перепалка с Лукановым всколыхнула воспоминания. Подумалось, что отец создал в больнице особую атмосферу, в которой выросли хорошие специалисты. Даже вон Паша – пришёл разгильдяй разгильдяем, которому лениво было не то что прочитать статью из толстого медицинского журнала, но даже нормально заполнить историю. А сейчас такого реаниматолога с радостью возьмут и в столицу.
С реаниматологами вообще сложно. Убитое медицинское образование, благодаря деятелям вроде бухгалтерши-министра из Минздрава, практически подпихивает их в пропасть дилетантизма.
По анестезиологам-реаниматологам модернизация и реформы проехались круче всего. Обычному реаниматологу приходится работать практически со всем спектром критических состояний – к ним попадают и после автомобильных аварий, и после неудачно выпитой бутылки метилового спирта, и после хитросделанного нелегального аборта, и после сложной операции. Если у реаниматолога много-много совести, то он будет всю жизнь пытаться объять необъятное – и учиться, учиться, учиться. Закапываться в толстенные медицинские книги и журналы, кататься по полям и весям родины на конференции, чтобы не то что узнавать последнее, но хотя бы частично догонять вчерашний день.
Но таких врачей очень мало. Больнице повезло – я покосился на бодро вышагивающего Пашку, – что заведующий реанимационного отделения именно такой подвижник. Потому что большая часть врачей плюют на безнадёжную гонку и действуют по принципу: «Век живи, век учись – дураком умрёшь».
Я неожиданно даже для самого себя спросил:
– Паш, как у тебя в отделении народ? Держатся?
Реаниматолог коротко глянул на меня, пожевал губами и раздражённо бросил:
– По-разному. Списываю всё на шок от смертей в тот день. Но жучу по-страшному за проколы. Которых, кстати, что-то до хрена в последнее время. Представляешь, санитарка Марина Львовна двенадцать лет проработала в реанимации… – Тут Паша подошёл ближе и шёпотом продолжил. – И позавчера эта дура убирала в палате, шваброй махала. Выбила сетевой шнур ИВЛ из розетки и мало того, что сама не воткнула его обратно, так ещё и не сказала никому. Vacca stulta[15].
– И? – я ошарашенно уставился на реаниматолога.
– Еле вытянули больного. Я сам случайно заглянул в палату и увидел, что у пациента полный finem[16]. Марина чуть ли не на коленях вчера ползала, просила не увольнять.
– А сигналка что, не сработала?
– Э-э-э, – мрачно ухмыльнулся Павел, спускаясь по последнему лестничному пролёту перед входом в родные пенаты. – Это самое интересное. Я на прошлой неделе уже одну сестру-идиотку уволил за вредительство. Так, видимо, никого это не научило. Опять рационализируют производство, мать их по самые tonsillae[17]. Представляешь, до чего додумались… Ну, ты и сам знаешь, как заморская техника у нас работает – наши суровые электрические сети выбивают предохранители в первые две недели, не напасёшься под замену Мы давно на жучки в аппаратуре перешли, чтобы время не терять, – пациенты, знаешь ли, не любят ждать, пока мы предохранитель поменяем. Так порой из-за перепадов напряжения сигналка и срабатывает.
– Знакомо, – кивнул я, открывая дверь в реанимацию и пропуская вперёд Пашу. Кивнул на ходу сёстрам.
– Да все уже привыкли. Порой, бывает, так сеть лихорадит, что по несколько раз за час тревожные системы срабатывают. И не проигнорируешь – фиг его знает, напряжение чуть скакнуло или давление с пульсом улетели в anus, – опять понизил голос Павел. – Но прикинь, ночные сёстры придумали отличную штуку – нажимают до упора кнопку отключения тревоги и заклеивают её скотчем. После этого спокойно дремлют до очередного дежурного обхода. И в отделении покой и тишина. А по койкам смирно лежат потенциальные жмуры.
– Охерели совсем, что ли? – я недоумённо уставился на Пашу. – Это же подсудное дело. Посадят и тебя, и их!
– А им пофиг, – развёл руками врач. – Говорят, мол, всё равно скоро помрём. Вот придёт вторая волна эпидемии – и помрём. А так хоть выспимся.